эшелонах власти, и в квартирах человек читает детектив, чтобы отвлечься от пресной безысходной и опасной жизни, чтобы хотя мысленно, и отчасти эмоционально, поучаствовать в крайне напряженных событиях, пережить небывалые приключения, причем без малейшего риска для собственной жизни. Во-вторых, в детективе, а в русском детективе это норма, справедливость рано или поздно торжествует. Для нашего детектива это закон, для западного — далеко не всегда. Как у Чейза «Гроб из Гонконга»…
Как-то я беседовал с одним польским издателем, и он упрекнул наш детектив в том, что он — бескровный и бесплотный, в нем мало убийств и мало секса. Отчасти это мнение имеет основание. Дело в том, что у нас существовал негласный закон для редактора и, естественно, писателя: максимум одно убийство, второе — уже перебор. Вспоминаю, когда я писал сценарий фильма «Без срока давности», меня на «Мосфильме» сразу предупредили: одно убийство и не больше. Я сделал два, но второе было самоубийство… Но море крови хорошо, пожалуй, для боевика, а в детективе я ценю мастерство интриги, загадочность и неожиданность развязки…
А. Г.: — А саспенс, особое напряжение, которое есть в лучших западных детективах?
С. Г.: — Оно должно сохраняться постоянно. Само существование загадки создает напряжение!
А. Г.: — Не мешает ли целомудренность нашего детектива, во многом вынужденная, вызванная идеологической цензурой, при сравнении с западным? Да, наша реальность, где маньяк совершает свыше пятидесяти убийств, и его не могут поймать в силу несовершенства нашей розыскной системы, никак не соотносится с прежним целомудренным детективом с одним разрешенным убийством… И человек, естественно, предпочитает детектив, где эта реальность предстает в «натуральном» виде.
С. Г.: — Я должен высказаться в данном случае в защиту западного мира, что я делаю довольно редко. На Западе вовсе не льются моря крови, как мы читаем в крутых детективах, как, впрочем и пока еще у нас… Конечно, цензура сильно повлияла на облик советского детектива, сдерживая и развитие фантазии, и отражение реальных событий, ставших основой для многих детективов. Страшным оказалось другое. Как только сняли цензурные рогатки, такое вылилось на страницы современных детективов…
Приведу характерные примеры из творчества моих коллег-детективщиков, которых знаю лично. Вот роман Леонида Словина, писателя, который в прошлом работал начальником отдела транспортной милиции, под названием «Бронежилет». Хороший роман, но там есть такой эпизод. Начальник уголовного розыска приглашает на свидание свою помощницу, выводит ее в скверик, и простите, трахает ее у дерева, рядом с музеем В. И. Ленина, что подчеркивается в тексте. Я спрашиваю Леонида: «Зачем ты это сделал?» «А вот раньше бы цензура не пропустила, так сейчас я как бы свожу счеты…» Я считаю, что на сюжет это никак не работает, и вообще как-то не серьезно, своего рода мальчишество.
Другой пример. Анатолий Безуглов опубликовал недавно роман «Храм сатаны» с подзаголовком криминально-эротический роман. С криминальной стороны роман закручен хорошо — отрезанная голова и прочие острые детали. Но героиня, бывшая путана, влюбившаяся во владельца головы, найденной в чемодане, ведет дневник, в котором описана во всех подробностях ее интимная жизнь, вплоть до описания некоего «пояса верности», «замочка» — петли, надеваемой на определенное место для гарантии верности любовнику… Я поинтересовался у Безуглова, кстати профессора, доктора юридических наук, как он может классифицировать подобные пассажи с точки зрения Уголовного кодекса? На что он ответил, что сейчас абсолютно все можно. Вот именно, все можно…
Еще одно произведение — Льва Костюкова «Двойник, или одиночество в смутное время» о мафиози, желающем скрыться за кордоном, который подбирает похожего на себя научного сотрудника, выдает его за себя, чтобы в случае устранения остаться живым и за границей. Но мне, как издателю, пришлось выкинуть многочисленные описания сексуальных похождений преступника и его подруги, поскольку там это секс ради самого секса, на идею, сюжет это совершенно не влияет… Вообще, по законам классического детектива в нем не должно быть собственно любовной интриги, как и параллельной исторической линии, чем грешат братья Вайнеры, это просто-напросто отвлекает читателя.
Нашему читателю русский детектив ближе, поскольку он описывает не какие-то полумифические трущобы Вашингтона, пляжи Майами, а нашу реальность. Вот в романе Веденеева «Рэкет по-московски» читатель встречает такие детали, с которыми он имеет дело каждый день… Кстати, чтобы постоянно читать русский детектив, нужно подписаться на нашу серию «Русский сыщик» и библиотеку «Русские приключения», что сделать весьма просто: послать простым переводом с указанием обратного адреса — за Библиотеку 1600 рублей, за «Русский сыщик» — 1500 рублей по адресу: 143000, Московская обл., Одинцово-10, а/я 31. Товариществу Станислава Гагарина или перечислить на р/с 340908 Западного отделения ЦБ России, адрес отделения: Москва, К—160. И многотомные «Русский сыщик» и Библиотека «Русские приключения» будут у вас.
А. Г.: — И все-таки как велика в русском детективе доля советского? И стоит ли нам изживать эту советскость в детективе? Или культивировать?
С. Г.: — Ни в коем случае! Дело в том, что в нашей литературе всегда было туго с положительным героем, и этот порок идет еще с XIX века. Классическая русская литература, которую Томас Манн называл святой литературой, прямо скажем, перенаселена монстрами, ублюдками, лишними людьми, блаженными, вспомним Головлева, Карамазовых, Рогожина…
А. Г.: — В лучшем случае, Свидригайлова…
С. Г.: — Если и появляется герой, то это только Платон Каратаев, или отчасти Пьер Безухов.
А. Г.: — Так не компенсирует ли наш читатель отсутствие сильного героя в русской литературе западным детективом, где выбор сильных личностей богат — от интеллектуалов Шерлока Холмса, Эллери Квина, Эркюля Пуаро до зубодробильного Майка Хаммера?
С. Г.: — Совершенно верно! Но здесь сыграл свою роль наш коллективистский менталитет, в котором сильная личность должна быть на втором плане, после коллектива, а не наоборот. Поэтому наш сыщик-коллективист, опирающийся на силу системы участковых, невидимок-агентов, про которых, кстати, раньше и писать было нельзя, значительно проигрывал в привлекательности образу индивидуалиста-преступника с неизбежным отрицательным шармом. Я как-то уже писал о том, что один западный политолог исследовал нашу литературу и сделал вывод, что у нас нет сильных личностей, а значит, и бояться нас не следует. И в этом мне видится большая вина наших писателей, хотя, конечно, и не столько их — не создавших сильные образы, скажем, завоевателей Сибири, один Ермак Тимофеевич стоит всех Следопытов, ковбоев, скваттеров вместе взятых! Сколько можно создать мифологии вокруг этого имени, его товарищей. А наши прославленные землепроходцы — Дежнев, Атласов? Одно только покорение рек Сибири, гор, тайги, священного Байкала — целая эпопея могучего народа, породнившегося с коренным населением. Когда я только начинал издательскую деятельность, то объявил конкурс на определение нашего русского вестерна, точнее «истерна». Пока еще никто не ответил.
А. Г.: — Может быть, отсутствие понятия, положительного сильного героя, жанра говорит о том, что не было самой потребности? Американским вестерном руководила потребность закрепить индивидуалистические стремления человека. У нас культивировался «коллективный подвиг народа», но, пусть это банально, однако народ состоит из личностей, точнее, должен состоять, хотя наша философия доказывала нечто иное…
С. Г.: — Я за то, чтобы появились полноценные, сильные лидеры внутри нашей общины, ведь общиной кто-то должен руководить… Один пример: замечательную дорогу из Екатеринбурга, где мы сейчас находимся, беседуем о судьбе русского, советского детектива, один из пунктов железной дороги, построил известный писатель Гарин-Михайловский с артелями, которых у него было множество. И строили на подряде, на хозрасчете, с тачкой и лопатой, и создали дорогу от Екатеринбурга до Владивостока, а это шесть тысяч верст, и строили шесть лет. А мы десять лет строили БАМ… И так и не построили. А русские мужики еще сорок с лишним тоннелей на Байкале соорудили. Но кто помнит фамилии старост этих артелей?
Когда я был в Аргентине, и мы добирались до города Парана, нас, прежде чем переправить через реку, в обязательном порядке завели в музей, где обстоятельно рассказали об истории тоннеля. А у нас, выходит, слишком богатая история, чтобы мы берегли память о мостах, тоннелях и о самих людях, создавших красоту и величие государства… В той же Аргентине в музее стоит фигура губернатора провинции Санта-Фе, прославившегося тем, что у него было сто детей. От разных жен, конечно… Или во францисканском монастыре бережно хранится стол, на котором сохранились следы когтей ягуара, приплывшего во время наводнения. Что бы сделал русский мужик? Отремонтировал стол. А монахи сто пятьдесят лет показывают достопримечательность. За деньги туристам…
А. Г.: — Каким видится будущее нашего детектива?
С. Г.: — Детектив будет набирать силу, все больше будет писателей, которые создадут хорошую, добротную детективную литературу с более виртуозной игрой, загадкой, литературным стилем. Ибо что такое детектив? Это литература плюс игра. Литература — язык, метафористика, стилистика, — становится серьезной, психологической, а игра становится более виртуозной. И я вижу, как через русский детектив, русского сыщика в нашу литературу приходит настоящий герой, интеллектуал и человек действия. В нашем портфеле есть такие произведения — роман Вячеслава Сухнева «В Москве полночь», детектив о нашем времени Смуты, когда ГРУ устанавливает новый порядок с помощью резидентуры, пытаясь сохранить Союз. И другой его роман «Встретимся в раю», настоящая антиутопия о том, к чему приводит через десять лет правление демократов…