– Послушай, – обратилась она ко мне. – Зачем ты всё время выводишь сестёр из себя? Чего ты пытаешься добиться? Что тебя исключат? Этого не случится! Зачем превращать свою жизнь в колледже в ад? Или тебе это нравится? Подстригать цветочки или молиться в часовне? Ты ведь не такая, я уже давно за тобой наблюдаю… – в этот момент из-за каменной стены, окружавшей колледж, раздался короткий свист. – Слушай, – Жаклин подошла вплотную и взяла меня за руку. Это странным образом взволновало меня. Я почувствовала жар, исходящий от её тела, и запах, терпкий, но сладковатый – духов и едва уловимый – табачного дыма. Я едва понимала, что она говорит. – Идём со мной, – повторила Жаклин.
– Куда?
– В город! Я покажу тебе Мобил. Джаз! Ты когда-нибудь слышала джаз?
– А как же?..
Я обернулась и показала жестом на колледж, но она развернула меня к себе.
– Никто не узнает. Если ты им не скажешь. А если спросят, ты была со мной. Понятно?
Я кивнула. Я знала… все знали, что Жаклин на особом положении, ведь её отец был близким другом ректора.
– Идём, – она потянула меня в сторону калитки.
– Но я…
– Ну что? – нетерпеливо отозвалась она. Из-за стены раздался новый свист.
– Я не одета для города…
Жаклин обернулась и окинула меня взглядом. Серое платье с белым воротничком, растоптанные туфли и сплетенные в косу волосу вряд ли производили приятное впечатление, но она улыбнулась.
– Не переживай, мы что-нибудь подберем тебе.
За стеной нас ждал автомобиль. Прежде я никогда не ездила на машинах. Впрочем, в тот вечер многое случилось со мной в первый раз. Жаклин привезла меня в чей-то роскошный дом и… Я чувствовала себя её игрушкой. Куклой, которую она наряжала в невероятные платья и заставляла крутиться и прохаживаться перед ней. Она поила меня шампанским. Распускала и собирала мои волосы. Красила губы, а затем заставляла переодеваться снова. Почему я позволяла это делать? Мне нравилось, хотя я и не понимала природы своего влечения к ней…
Наигравшись вдоволь, она наконец позволила мне взглянуть на себя в зеркало. Поначалу я даже не поняла, что девушка в прямом черном платье с открытыми плечами, которые прикрывала тонкая накидка из гипюра, с легкой, чуть небрежной прической и подведенными глазами – это я.
Потом мы отправились в клуб. Мы слушали джаз и танцевали…
С тех пор Жаклин стала часто брать меня с собой. Познакомила со своими друзьями. Среди них было немало богатеньких наследников, большинство из которых учились в университете Алабамы, но были и из Гарварда… Один из них, Берти, даже пытался ухаживать за мной. Водил в дорогие рестораны, но говорил только о себе и своих великих планах на будущее. Ему было плевать на меня. Как и многие мужчины, он считал, что женщина – это лишь приложение к мужчине и её основное назначение – следить за домом и рожать наследников, ведь женщины так глупы, что ни на что другое просто не годны. Мне не нравился Берти, но у его семьи были капиталы. И с ними я могла осуществить по крайней мере одну мечту – посмотреть мир. Для этого всего-то лишь нужно было играть глупышку…
Увы, я не справилась с этой ролью. Жаклин открыла для меня новую жизнь, и мне хотелось вдыхать её полной грудью, но Берти не разделял моего восторга. Однажды он провожал меня к колледжу, и я услышала невероятной красоты музыку. Там, на окраине центра, где заканчивались освещённые кварталы, стоял небольшой кабачок, где собирались матросы, портовые работяги и девушки, не обременённые целомудрием. Там была особая атмосфера раскованности и веселья и играл самый настоящий джаз. Не тот рафинированный и причесанный, который слушала Жаклин и люди её круга, а настоящий, живой, в котором отражалась вся жизнь, боль и чувственность негритянского народа. Тогда я услышала его впервые. Мне хотелось танцевать, но Берти встал в стороне. Ему не нравилось это место, и мне было сложно понять, что он чувствовал. Мёрдоки никогда не были богатыми аристократами, и отец никогда не чуждался простых работяг. Он наравне общался со всеми, хотя и недолюбливал янки за их чрезмерную деловитость, прямолинейность и отсутствие манер.
Вскоре нас оттеснили к самой стенке, и мне приходилось вытягивать шею, чтобы смотреть на танцующие парочки. Они двигались так непринуждённо и легко и так мягко скользили по полу, что казалось, будто он вовсе не был сколочен из грубо отёсанных досок, с которых уже давно сошла краска.
Притопывая каблучками в такт и кусая от досады губы, я даже не заметила, что разглядываю в упор компанию матросов, подпиравших стену напротив. Один из них, высокий и черноволосый, поймав мой взгляд, вдруг усмехнулся и, переложив спичку из правого уголка губ в левый, направился прямо ко мне. Я не могла поверить в это ровно до того момента, как он протянул ко мне руку, заставив стоявших впереди чуть-чуть расступиться.
– Ты с ним? – спросил парень.
Я коротко глянула на Берти. Он стоял чуть сзади, сложив руки на груди, и всем своим видом показывал глубочайшее недовольство. Его ноздри раздувались, а на лбу пульсировала вена. «Скажи хоть что-нибудь!» – хотелось закричать мне, но он молчал, и тогда я сказала: «Нет» – и положила свою ладонь в руку незнакомца.
Мы вышли в центр зала. Прежде я не танцевала под джаз с мужчиной. Я смотрела на остальных, стараясь копировать движения, но он развернул мою голову и заставил смотреть на себя, прямо в его пронзительные карие глаза. Выплюнув спичку, он положил руки мне на талию и легонько качнул вправо и влево, а потом закружил так, что я едва не упала, но он удержал и уверенно повёл. Танцпол был переполнен, и другие парочки то и дело налетали на нас, заставляя меня прижиматься к нему или наступать на ноги, но на мои бесчисленные «прости» и «извини» он лишь смеялся и крепче сжимал ладонь.
Когда оркестр ушёл на перерыв, мы пробрались сквозь разгорячённую толпу, пропахшую табаком и потом, на улицу. Пытаясь отдышаться, я не могла оторвать взгляда от моего спутника. В его тёмных, почти чёрных волосах блестели капли влаги. Вытащив из кармана новую спичку, он засунул её в рот и сказал, кивнув поверх моего плеча:
– Ты с ним.
Я обернулась. В нескольких шагах от нас стоял Берти, засунув в карманы руки и играя желваками.
– Да, я пришла сюда с ним, но мы не вместе. Он просто болван, который ревнует…
– Ревнует? – усмехнулся мужчина. – Будет драться за тебя?
– Будет.
В тот момент я была уверена, что Берти кинется в бой, защищая мою честь, хотя до конца не понимала, что именно собирается сделать мой спутник. Он завёл меня за здание, в тёмный проулок, заваленный всяким хламом, и, приставив к стене, опёрся о неё одной рукой, а второй дотронулся до моего платья чуть ниже талии. Дождавшись, когда Берти появится в поле зрения, он наклонился и поцеловал. Технически это даже поцелуем назвать было нельзя, ведь его губы едва ли касались моих, но мне вдруг показалось, что земля под ногами пошатнулась, и если бы не стена за моей спиной, я непременно провалилась бы в бездонную тьму его насмешливых глаз. Окрик Берти донёсся до меня, словно легкий порыв ветра, преодолевший тысячу миль. Лишь потому, что мой спутник говорил что-то ему в ответ, потрясая сложенными в незнакомый мне, но почему-то кажущийся ужасно неприличным, жест пальцами, я тоже повернула голову и посмотрела на Берти. Он выговаривал что-то, брызгая слюнями. Обе его руки покоились в карманах, но плечи подергивались так, будто он собирался пуститься в пляс или в драку. Я не понимала, о чём они говорят, и до меня не сразу дошло почему – они говорили по-итальянски, и мой спутник, очевидно, выигрывал в этой словесной битве, потому что вскоре Берти сплюнул, пнул носком ботинка оказавшийся рядом камень и, бросив отчётливое и громкое «шлюха», ушёл. Теперь у меня горели не только щёки, но и уши. Спутник только усмехнулся и, вернув в рот зубочистку, протянул мне свой локоть.
– Провожу, – не предложил, а констатировал он.
– Спасибо, – слабо улыбнулась я, принимая его руку. Я не знала, как в этой ситуации должна реагировать леди, над честью которой только что надругались или, наоборот, её защитили? В любом случае мне было немного жаль, что дело так и не дошло до драки и Берти просто сбежал, поджав хвост. Но, если честно, мне совсем не хотелось видеть его тем прекрасным рыцарем, который спасает меня из лап огнедышащего дракона. Дракон, несмотря на его возмутительное поведение, нравился мне с каждой минутой всё сильнее.
Теперь мы шли по улице, постепенно отдаляясь от освещённого даунтауна, и я решилась:
– Меня зовут Мадлен.
– Луиджи, – улыбнулся он в ответ. – Я не знаю английский, – сразу же добавил он. И мне пришлось выдохнуть воздух, который я набрала для следующего вопроса, хотя я всего лишь хотела спросить, из Италии ли он.
До колледжа нужно было идти по прямой около четырёх кварталов, но Луиджи увлёк меня в сторону пирсов. «Всё хорошо», – мягко ответил он на мои невнятные возражения. Выйдя к заливу, мы пошли вдоль берега. Галька шуршала под ногами, шелестели листья деревьев, склонившихся над самой водой, в которой отражалась ярко-жёлтая почти полная луна. Выбрав место, Луиджи снял матросскую курточку и, расстелив её на земле, жестом пригласил меня сесть, а сам растянулся рядом, подложив под голову руки. Бесконечно долго мы сидели так, слушая шум волн, набегавших на берег, и сухое стрекотание цикад в прибрежных зарослях. Становилось зябко, и я передёрнула плечами, кутаясь в кардиган. Заметив моё движение, Луиджи приподнялся на локте и вдруг коснулся моей лодыжки. Я повернула к нему голову. Он смотрел на меня снизу вверх, не отводя своих бессовестных глаз, пока его ладонь двигалась всё выше и выше и, преодолев колено, вдруг резко скользнула вниз. Схлопнув разом ноги, я скинула его руку, собираясь выразить своё возмущение, но не успела. Он сел и, притянув меня к себе, попытался поцеловать в губы, но получилось в висок. Усмехнувшись, он легонько дунул мне в ухо и, коснувшись его, как мне показалось, кончиком носа, отстранился.