– Рассказывай, – велел Моисеенко. – Я не цыганка, я марксист, меня грязью в современном обществе не испугаешь.
Дома Владимира Павловича ждал праздничный обед. Мое появление Конституция Карловна восприняла спокойно: пришел так пришел. Она, честно признаться, всегда недолюбливала меня. За столом разговор быстро перешел от бытовых тем к перестройке. На моих глазах в словесных баталиях схлестнулись два противоположных лагеря: сторонника и противников курса на обновление советского общества. Минут через двадцать ожесточенного диспута Конституция Карловна вспомнила обо мне.
– Андрей, что ты скажешь о курсе, провозглашенном на последнем съезде КПСС? Как, ты не читал материала съезда и не знаешь, что произошла катастрофа вселенского масштаба? Володя, это твой ученик, инфантильный ко всему на свете. Андрей, неужели ты не знаешь, что Горбачев и его камарилья предали нас и весь советский народ? Господи, куда мы катимся? – Конституция Карловна картинно схватилась за голову. – Да будет тебе известно, что на последнем съезде партии Горбачев отменил курс на построение коммунизма и призвал нас всех развивать социализм. Ты представляешь, что он заявил? Он предал идеалы революции и всего коммунистического движения в целом.
– Комбайнер, что с него взять, – сказал я в шутку.
– Он не комбайнер, – взвизгнула Конституция Карловна, – он – изменник Родины! Его место на скамье подсудимых. По нему плачет Колыма. Ты только вдумайся, с момента революции наш народ уверенно шел к построению бесклассового общества, и вот он, проходимец, заявляет, что мы шли не туда и нам надо остановиться и постоять на месте. Но любому человеку, знакомому с основами диалектики и марксизма, понятно, что если общество не движется вперед, то оно неизбежно пойдет назад! Коммунизм – это общественно-экономическая формация, а социализм – нет. Социализм сам по себе развивать нельзя, как нельзя развивать отдельно третий месяц беременности. За третьим месяцем вынашивания ребенка будет либо четвертый месяц, либо выкидыш. Годами третий месяц существовать не может. Вот так, спиралеобразно, идет развитие общества вверх, и оно не может остановиться в какой-то точке.
Помахав руками, Конституция Карловна на мгновенье выдохлась и замолчала. Владимир Павлович, воспользовавшись затишьем, разлил по рюмкам коньяк. Я, сам не зная почему, решил подбавить огоньку в спор.
– Если общество не пойдет по спирали вверх, – заметил я, – то оно пойдет вниз, и это будет спад синусоиды, только и всего.
При упоминании об антинаучной синусоиде в глазах Владимира Павловича появился ужас, но его жена не знала об учении старика Кусакина и на мою эскападу внимания не обратила.
– Ты зря все так драматизируешь, – сказал Моисеенко жене.
– Я не сгущаю краски, я смотрю на вещи реально, – набираясь сил для нового всплеска энергии, ответила Конституция Карловна. – Запомни, если слухи о кооперативном движении не пустопорожняя болтовня, то это путь к капитализму. Кооператив – это частная собственность на средства производства, это путевка в мир чистогана, это капитализм. С появлением первого кооператива, выпускающего любую продукцию, все, за что боролись наши деды и отцы, будет окончательно предано. Нельзя в одном обществе существовать двум укладам, двум разным экономическим моделям развития производства. Как только развращающий душок капитализма начнет смердеть, так в нашем народе разовьется такая тяга к личному обогащению, что ее никакими увещеваниями не уймешь. Ты лично при капитализме что будешь делать? Закон божий вместо научного атеизма преподавать?
– Не утрируй, – вяло отмахнулся Владимир Павлович.
– Капитализм, как сказал Маркс, это мракобесие замшелого клерикализма. Вспомни царскую Россию, там что в школах крестьянским детям преподавали?
Я заулыбался. Хозяйка недовольно посмотрела на меня.
– Я не юродствую, Конституция Карловна, – оправдывая свое поведение, сказал я. – Мне тут пришло на ум, что если мы не строим коммунизм, то надо гимн СССР переделывать. Там же есть строка «Партия Ленина, сила народная, нас к торжеству коммунизма ведет».
– Раньше в гимне были другие слова: «Партия Ленина, партия Сталина», а не какая-то эфемерная «сила народная», – отозвалась хозяйка. – Что такое – некая «сила народная»? Этого никто не знает. Раньше, при Сталине, был четко выверенный курс, но пришел реформатор Хрущев и навел смуту: гимн изменил, Сталина из него выбросил и зачем-то обозначил сроки построения коммунизма. Он, Хрущев, предтеча Горбачева, такой же горлопан и пустобрех. Но Хрущев не покушался на основы нашего строя, а этот комбайнер посмел. Он бы вспомнил историю, к чему ведет рост религиозного самосознания. Как только в наших городах зазвонят церковные колокола, так на смену советской дружбе народов придет религиозная нетерпимость и начнутся межнациональные войны. Для Советского Союза воинствующий клерикализм – это путь к гражданской войне.
Конституция Карловна, никого не приглашая, налила себе рюмку коньяка, выпила, зажевала крохотным бутербродиком с красной рыбой.
– Андрей, – прожевав, сказала она, – ты всегда смотрел не в ту сторону. Скажи мне, сейчас ты доволен переменами в обществе?
– А какие, собственно говоря, перемены наступили? Ввели «сухой закон»? Я никогда не был трезвенником и не могу приветствовать попрание права человека выпить стопку водки после тяжелого трудового дня. В остальном я перемен в обществе не вижу. У нас в области все тузы сидят на своих местах, с высоких трибун те же речи говорят.
– Они еще не поняли, что произошло. Все привыкли, как ты, относиться к материалам съезда как к пустой формальности. Собрались делегаты в Кремле, помахали мандатами и разъехались. Ничего подобного! Эра спокойствия и благополучия закончилась, на пороге – смута, невиданная со времен Гражданской войны.
Я разлил остатки коньяка, следуя примеру хозяйки, никого не приглашая, выпил. Закусил. Владимир Павлович, поколебавшись, последовал моему примеру.
– Андрей, – вновь вспомнила обо мне Конституция Карловна, – как ты лично видишь, что нас ожидает? Мне интересен твой свежий взгляд.
– Я могу судить только о двух институтах общества: профсоюзах и комсомоле. В партийные дела я никогда не лез и давать оценки внутрипартийной жизни не могу. О профсоюзах я скажу так: это организация, занимающаяся обслуживанием самой себя. Мне довелось близко общаться с профсоюзными деятелями, но даже они не смогли объяснить, чем занимаются профсоюзы при социализме. При капитализме понятно – профсоюзы отстаивают права трудящихся перед собственниками производства, а у нас? Перед кем и какие права они должны отстаивать? Если у нас общенародная собственность на средства производства и нет класса эксплуататоров, то любая борьба против собственника производства есть борьба против государства.
– С профсоюзами все понятно, – отмахнулась Конституция Карловна. – Я давно поняла, что проф-союзы – это не школа коммунизма, а пережиток капиталистического строя.
– Тогда поговорим о комсомоле. Комсомол делится на две части: низ, куда принимают всех молодых людей по достижении определенного возраста, и верх – это комсомольские вожаки всех мастей. О низах говорить не стоит. В комсомоле состоят миллионы юношей и девушек, но все они числятся в этой организации исключительно формально. Скажу больше: я ни разу в жизни не встречал ни одного комсомольца, который бы серьезно верил в построение коммунистического общества. Что такое коммунизм, по большому счету, не знает никто. Коммунизм и христианский рай – это два понятия, о которых все говорят, но истинной сущности которых никто не знает.
Конституция Карловна устало усмехнулась:
– Поедешь назад, я подарю тебе учебник научного коммунизма, почитаешь на досуге.
– Я Андрею пятерку по научному коммунизму поставил, – сказал Владимир Павлович.
– Ты поставил ему «отлично» не за знания, а за пересказ учебной программы, – возразила хозяйка. – В душе наш Андрюша всегда был фрондером, он, помнится, как-то назвал научный коммунизм «сказковедением».
– Я и сейчас так считаю, – твердо заявил я. – Нельзя изучать на научной основе то, чего нет. Но давайте вернемся к комсомолу. В основе своей это организация, членам которой наплевать на Устав ВЛКСМ и на всю комсомольскую жизнь как таковую. Есть в обществе требование быть комсомольцем – молодежь вступает в ВЛКСМ. Отменят такое требование – в комсомоле никого не останется, взносов на зарплату первому секретарю ЦК ВЛКСМ не хватит.
Я встал, прошелся по гостиной. У балкона была дверь в бывшую комнату Марины. Заглядывать туда я не стал, хотя меня распирало от любопытства: что же там сейчас?
– Андрей, – обратился ко мне Владимир Павлович голосом человека, уставшего от бесконечных споров, – ты иногда рассуждаешь как мой ровесник, но тебе же не сорок лет.
– Владимир Павлович, это не я рассуждаю, как сорокалетний мужчина, это слишком много развелось мужиков, которые глаголят, как щенки. Я рассуждаю в соответствии со своим жизненным опытом и своими жизненными устоями. Вам, как никому другому, известно, что я, еще учась в школе милиции, выдвинул теорию социальной мимикрии, а от нее к познанию синусоиды – один шаг.
– К познанию чего Андрей сделал шаг? – обращаясь к мужу, спросила Конституция Карловна.
– Потом расскажу. Андрей где-то нахватался антинаучных теорий и теперь пытается встроить их в окружающую действительность.
– Вернемся к комсомолу, – предложил я. – У комсомола, кроме низов, есть актив и есть органы управления – те комсомольцы, которые решили использовать членство в ВЛКСМ как трамплин для продвижения наверх. Честно скажу вам, я бо́льших проституток, чем современные комсомольские вожаки, не встречал. Стоит такой молодежный деятель за трибуной, и во взгляде его видно неприкрытое презрение ко всем собравшимся в зале комсомольцам. Собрали как-то нас, молодых офицеров милиции с комсомольскими билетами в кармане, на конференцию. Вышел лощеный хлыщ из горкома ВЛКСМ и начал нас учить, как преступления раскрывать и как надо советскую Родину крепко любить. Он говорил с нами, как с неразумными детьми: то есть он знает, в чем правда жизни, а мы, недоумки – нет. Мы, по его мнению, не достигли еще того уровня умственного развития, когда человек сам определяет, что хорошо, а что плохо. Глядя на этого «товарища» на трибуне, я понял, почему произошла революция в 1917 году. Вышел такой же хрен на трибуну, стал матросам объяснять, как морские узлы вязать, они его, недолго думая, на штыки подняли, а там отступать уже некуда – надо Зимний дворец брать. Не хочу быть пророком, но помяните мое слово: если придут к власти нынешние комсомольские вожаки, они нам таких лекарств пропишут, что не все больные доживут до выздоровления. Комсомольские прорабы перестройки безнравственны по своей сущности. Им по фигу, кому служить: хоть светлой идее, хоть Мамоне. Если наступит капитализм, они уверенно поведут нас в светлое завтра, которое было вчера, и с тем же энтузиазмом, что сейчас вещают о перестройке, они будут воспевать систему Тейлора и капитализм. Лично я надеюсь, что этого никогда не будет. Я, может быть, скептик и фрондер, но не революционер.