– Я уезжаю в Москву, – заявила она.
– Ты рехнулась? – поразился я. – Что ты там делать будешь? Полковник поиграет тобой и бросит, и ты останешься одна в чужом городе…
Она хотела что-то возразить, но я, подражая Малышеву, хлопнул ладонью по столу.
– Не перебивай меня! Расскажу тебе одну историю. Есть в нашем городе «спецавтохозяйство». Особое подразделение в нем занимается отстрелом бродячих животных. Чтобы добро не пропадало, из шкур убитых собак работники «спецавтохозяйства» шьют унты и шапки. Хорошо шьют, качественно. Некто Бастерс пошитую им шапку умудрился продать чешскому певцу Карелу Готу, который приезжал в наш город на гастроли. Но не об этом речь. Бригадир собаколовов Толкмит вдруг вспомнил, что он немец по нации, и решил иммигрировать в Германию. Я спрашивал его: «Виктор Бернардович, что ты в Германии будешь делать? Собак стрелять тебе в ФРГ никто не даст, и шапки твои собачьи там на фиг никому не нужны». Он мне отвечает: «Я буду в Германии на пособие жить». Он на исторической родине прожить сможет, а вот тебе кто будет в Москве пособие платить? Полковник, часом, не пообещал, что с женой разведется и на тебе женится?
– Он пообещал помочь с жильем и найти работу.
– Какую работу, ты же ни хрена не умеешь делать? У тебя ни образования, ни навыков. Полы пойдешь мыть или нянечкой в детский сад устроишься? Надеюсь, ты не думаешь, что полковник на одну зарплату сможет содержать и тебя, и свою семью?
– Андрей Николаевич, – сухо ответила Маша, – я пришла попрощаться. В этой тетради мои записи, я хотела помочь вам, а получилось, что мы расстаемся, как враги.
– Маша, о чем ты? Вернешься, я первый протяну тебе руку помощи.
– Андрей, – перешла на «ты» Ивлева, – скажи, тебе попадет за это… за Стрекозу?
– Нет. После твоего отъезда я спишу дело в архив и забуду о нем.
Маша постояла, не зная, как вести себя в последнюю минуту нашего знакомства. Она ждала от меня человеческого участия, но я был холоден. После «Изумрудного леса» Ивлева как женщина для меня больше не существовала. Я ее в объятия полковника не толкал. Все могло бы сложиться по-другому, но как получилось – так получилось.
– До свидания, – она протянула мне руку.
– Пока, – равнодушно бросил я и занялся своими делами.
Маша посмотрела на свою протянутую руку, шмыгнула носом и вышла за дверь.
Еще через неделю муж Альбины уехал в командировку, и она на все выходные переехала ко мне.
– Знаешь, почему Маша в Москву рванула? – спросила Альбина. – Я разговаривала с ней перед отъездом. Она призналась, что хочет сбежать от тебя, вернее, от своих чувств к тебе. Глупая девушка. Мой отец относился к ней гораздо лучше, чем ты. Для моего отца она была симпатичной, привлекательной женщиной, а для тебя… Ты замечал, какими влюбленными глазами Маша смотрит на тебя?
– Ты тоже временами смотришь на меня так, что дух захватывает. Скажи, Альбина, какой Маше прок от благосклонности твоего отца? Он что, собирался развестись с твоей матерью и жениться на Ивлевой? Представляю картину: Маша – твоя мачеха.
– А ты бы женился на Маше? Смог бы отбросить все предрассудки и повести ее в ЗАГС?
– Нет.
– Ну и дурак! Она бы всю жизнь бегала за тобой, как собачонка, любые промахи бы тебе прощала. Нет более верных жен, чем бывшие грешницы.
– Альбина, мне жена-собачонка не нужна. У меня свои принципы, и менять их ради раскаявшейся блудницы я не буду. Даже если у нее нимб над головой воссияет, она мне не пара.
– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! Влюбишься по-настоящему и наплюешь и на свои принципы, и на биографию избранницы. Найдешь себе серенькую неприметную мышку и будешь ее холить и лелеять, а все вокруг будут недоумевать: «Андрюша-то наш, такой гуляка был, а нынче присмирел, ни на одну женщину, кроме своей женушки, не смотрит!»
– Все может быть, – охотно согласился я.
Глава 23Афганский след в «клубке»
Всю текущую работу по обслуживанию здания следственного изолятора выполняют осужденные, приговоренные к небольшим срокам за неопасные преступления. Они трудятся плотниками, электриками, разносчиками пищи, моют посуду и убирают двор. Отбытие наказания не в колонии, а в СИЗО, считается большой удачей. Коллектив хозобслуги в следственном изоляторе небольшой, распрей и склок в нем на порядок меньше, чем в колонии.
В четверг 18 января в подвальном помещении следственного изолятора произошло короткое замыкание в электропроводке, повлекшее полное обесточивание всего подвала. Без электрического освещения остались и карцеры – одиночные камеры, предназначенные для отбытия дисциплинарных наказаний следственно-арестованными лицами. По правилам внутреннего распорядка в любой камере СИЗО всю ночь должно гореть дежурное освещение. При отсутствии его заключенных переводят в другую камеру.
Узнав о серьезной аварии в подвале, начальник следственного изолятора распорядился всех дисциплинарно наказанных вернуть в камеры, а Самошкина временно перевести в «отстойник» – одиночную камеру для вновь прибывших.
С особыми мерами предосторожности сотрудники СИЗО повели Самошкина наверх. По пути им попался осужденный-электрик, копающийся в распределительном щитке. Услышав приближение конвоя, электрик залез на стремянку и встал лицом к стене. Как только Самошкин поравнялся со стремянкой, электрик развернулся и нанес ему удар острозаточенной отверткой в голову. Бывший швейцар умер по дороге в тюремную больницу. Электрика заковали в наручники и привели к начальнику СИЗО.
– Послушай, Иванов, – сказал «хозяин», – у тебя был срок полтора года, до освобождения оставалось три месяца. Тебе не жалко свою судьбу ломать?
– Тут – или-или, – честно признался электрик. – Или я этого фраера кончу, или меня грохнут.
– Тебе за убийство лет пятнадцать дадут.
– Ну и что? – равнодушно пожал плечами осужденный. – В зоне «грев» мне будет обеспечен, как освобожусь, без поддержки братвы не останусь. Всяко лучше в зоне на почетном месте чифир пить, чем с удавкой в камере познакомиться.
Убийство Самошкина было ожидаемым событием и ажиотажа у нас не вызвало. Хоронили бывшего швейцара в воскресенье. За траурными мероприятиями мы организовали скрытое наблюдение и установили, что проститься с покойным приходил Закир Хайбуллин, лидер военно-патриотического крыла «Союза ветеранов Афганистана».
В понедельник в редакции газет, прокуратуру и областную милицию пришли письма без обратного адреса. В своем новом послании мифическая «Белая стрела» сообщала, что временно приостанавливает акции возмездия и переключается на поиск предателей в своих рядах.
– Хуже не придумаешь! – высказался по этому поводу Малышев. – Теперь на любом криминальном трупе можно оставить записку: «Казнен «Белой стрелой» как изменник» – и все, ищи-свищи, доказывай, что убитый никак не связан с нелегальным подпольем.
– По легенде «Белая стрела» – это наша организация, – заметил я. – Если мстители решили искать изменников в своей среде, то они должны убить кого-то из сотрудников милиции, а не человека со стороны.
– Откуда ты знаешь, кто в ней состоит! – раздраженно возразил Клементьев. – Вряд ли в «Белой стреле» одни менты. Без помощи со стороны им никак не обойтись. Вспомни пацана с тортиком, он что, у нас работал?
– Пацан – это расходный материал, живая бомба. В войну с помощью собак красноармейцы немецкие танки взрывали, а у нас…
– Вот именно, «у нас»! – перебил меня Малышев. – У нас-то кого из четверых взорвали? Пока мы не поймем, кто в «клубке» был истинной жертвой, мы не продвинемся ни на шаг.
В конце недели к нам в управление пришел Закир Хайбуллин. Для беседы с ним Малышев пригласил своих заместителей.
– Летом 1980 года я проходил службу в воздушно-десантном полку в должности начальника штаба батальона. Наша часть дислоцировалась в городке Файзабад на севере Афганистана, – по-военному сухо начал свой рассказ Хайбуллин. – В августе месяце к нам поступила информация, что через горные перевалы с территории Пакистана в район кишлака Джурм отправляется караван с оружием. На территории, подконтрольной нашей части, было шесть перевалов. Мы решили перекрыть их все двухэшелонными заслонами. На перевал Бадахшан-центр командир полка послал группу под руководством лейтенанта Авдеева, во второй эшелон заступил прапорщик Самошкин с десятью бойцами. Расстояние между группами было около пяти километров. В случае прорыва душманов Самошкин должен оставаться на месте, ждать мятежников на горной дороге. Общий замысел был такой: отряд лейтенанта сковывает основные силы противника, а в случае его прорыва Самошкин из пулеметов уничтожает остатки каравана. Позицию Самошкину определили на вершине холма, откуда хорошо простреливалась местность внизу.
Мы ждали караван два дня и вдруг получили сообщение от Авдеева, что в районе расположения Самошкина идет бой. Представьте карту горной местности. Перед вами шесть окон и шесть заслонов, все продумано и перекрыто, и – на тебе! – какой-то блуждающий душманский отряд напал с тылу, а не в лоб. Первая мысль – это отвлекающий маневр. Как только мы пошлем подкрепление Самошкину, враг ударит совсем в другом месте, и у нас не будет резерва перекрыть новую точку прорыва. Командир полка запросил поддержки у вертолетчиков, но у тех не нашлось свободной «вертушки», и группа прапорщика Самошкина осталась предоставленной сама себе. Помочь ей ни с земли, ни с воздуха мы не могли.
На прорыв душманы пошли не через перевал Бадахшан-центр, а по самому северному коридору. Мы без труда разгромили караван и приказали Авдееву выдвинуться на помощь второму эшелону. Дальше будет история грязная, малопонятная и запутанная, и будь Самошкин жив, я бы никогда не стал ее вспоминать. Что хотите обо мне думайте, но я служил с ним в одном полку, ел один хлеб, под одними пулями жизнью рисковал. У нас, у ветеранов Афганистана, свои понятия о чести и воинском братстве.
Когда Авдеев поднялся на вершину, обороняемую группой Самошкина, то обнаружил там такую картину: три бойца были убиты с небольшого расстояния, пять человек погибли в блиндаже при взрыве гранаты. Два бойца и сам Самошкин исчезли. Откуда наступал враг и как шел бой – не понять, накануне был сильный дождь, все следы смыло.