– Я подозреваю ее в убийстве Каретиной, – серьезно ответил я.
– Чего? – вытаращил глаза Малышев.
– Шучу! – успокоил начальника я. – Она присутствовала на вечеринке у Каретиной. Я допросил Лапшину как свидетеля, не более того.
– Андрей, если еще раз мне Бирюков на тебя пожалуется, я вам обоим по выговору дам. Я не позволю у себя в отделе базарные склоки разводить. Ты меня понял?
Я заверил Малышева, что более понятливого подчиненного у него не будет до конца карьеры, и ушел заниматься своими делами.
Вечером по дороге домой меня осенило:
«У «Папиного мира» была давка, и в ней вся суть! Как я раньше не догадался! Преступнику не обязательно было бить в грудь Каретиной с размаху. Он мог вообще не замахиваться. Чтобы пронзить Луизу одним движением, преступнику надо было приставить кортик к груди спящей девушки и всем телом надавить на него. Каретина, одурманенная морфием, была в бесчувственном состоянии: ничего не слышала, на внешние раздражители не реагировала. Убийца мог аккуратно развернуть ее на спину, поставить острие лезвия между ребер напротив сердца, сложить обе руки на рукоятку и вдавить кортик в Луизу, как гвоздь в кусок пластилина. Точно таким же движением – ладонь на ладонь, резкий толчок вниз – предписывается делать искусственное дыхание. Кто-то из гостей не стал мудрить с молодецким ударом, и, надо признаться, получилось у него безупречно: крови – минимум, шума – никакого. Кто мог быть убийцей? Да хоть кто! Любой из гостей обладает достаточной массой, чтобы короткое лезвие беспрепятственно прошло между ребер потерпевшей и пронзило сердце».
На другой день, забросив все дела, я поехал в морг. Заведующий бюро судебно-медицинских экспертиз профессор Кишиневский принял меня как хорошего знакомого.
– Зачем приехал? – вместо приветствия спросил он.
– Мне нужен биоманекен.
– Бери! – ответил Кишиневский таким будничным тоном, словно биоманекен, он же бесхозный труп, лежал у него в кабинете где-нибудь возле книжного шкафа.
– К кому мне обратиться?
– К Корнею Петровичу.
Старшего санитара Савельева я нашел в прозекторской. Он с напарником перекусывал после вскрытия очередного трупа.
– Корней Петрович, мне нужен биоманекен, – сказал я. – Кишиневский разрешил.
– Кто нужен, мужчина или женщина? – уточнил Савельев.
– Женщина.
– Молодая или старая?
– Молодая.
– Пошли!
Мы спустились в подвал. Савельев выкатил на каталке из холодильника тело дряхлого старика.
– Мне женщина нужна! – напомнил я.
– Других нет, – ответил санитар. – Не нравится старик – приходи в другой раз, а сейчас у нас больше никого нет.
– Зачем же ты спрашивал, кто мне нужен?
– Просто так, для интереса.
– Ну ладно, старик так старик, – согласился я. – Мне еще для эксперимента нож нужен.
Санитар вытер рукавом мясистые губы, хмыкнул, обернулся на шум шагов. В подвал спустился его напарник Рязанов.
– Посмотри, какой фраер к нам пришел! – показал на меня Савельев. – Он труп резать собрался, а ножичек с собой не принес.
Рязанов подошел к каталке, посмотрел на тело.
– Мой клиент! – обрадованно сказал он. – Андрей, ты его резать собрался? У меня есть пара ножей, сейчас принесу.
– Кортика или стилета нет? – спросил я.
– Кортика? – Санитары переглянулись. – Ты на кого намекаешь? На девчонку, которую на вечеринке закололи?
Я кивнул: «На нее, на Каретину».
– Красивая девушка, – сказал Рязанов. – Она даже в гробу привлекательно выглядела…
– Погоди, – остановил напарника Савельев. – Давайте о деле поговорим, а то до обеда осталось совсем ничего. Ты что собрался делать? Следственный эксперимент проводить? Тебе точно старик подойдет?
– Не старик он! – возразил Рязанов. – Доктор сказал, что ему от силы лет сорок пять.
– Не похоже что-то, – усомнился я.
– Жизнь у покойничка была невеселая, вот он и состарился до срока. Этот мужик – бродяга, в теплотрассе жил, ел скудно, спал мало, пил много, печень и почки еще в прошлом веке загубил… О, сейчас прикол расскажу! Помер он от того, что не опохмелился, когда его ломать начало. Для бродяг спиртное – топливо жизни. Этот клиент вовремя в топку дров не подбросил – сердце и встало. Вот как бывает, когда за своим здоровьем не следишь!
– Покойничек когда-то на флоте служил, – заметил Савельев. – На руке якорь татуирован, но это все лирика. Давайте к делу! Ты что хотел проверить?
Я объяснил, как, без замаха, могли убить Луизу.
– Тут и проверять нечего! – сказал Рязанов. – Кортик войдет в тело, как шило в мешок с овечьей шерстью. Я, конечно, могу, за ножом сходить, но резать клиента незачем.
– Все-таки давайте кое-что проверим, – я стоял на своем.
Рязанов сходил наверх, принес красивую финку с наборной ручкой.
– Не жалко? – спросил я.
– Вещдок! – засмеялся санитар. – Завтра в прокуратуру отдавать.
Я подошел к каталке. Савельев, не дожидаясь начала следственного эксперимента, достал из нагрудного кармашка толстый фломастер, нарисовал на груди старика две окружности.
– Помнится, так у Каретиной было. Будешь резать, учти: это ее груди, они выступают над телом.
Я поставил лезвие ножа между ребер старика, над левой нарисованной окружностью.
– Если я сейчас надавлю всем телом, то нож войдет, не поцарапав ребра? – спросил я. – Еще вопрос: крови много будет?
– Ты же был на месте происшествия, сам все видел, – не понял вопроса Савельев.
– Я не о крови на покрывале. В момент вхождения лезвия в тело мне на одежду кровь брызнет или нет?
– Совсем немного, пара капель, и то если руку вовремя не отдернешь.
– Не-е, – возразил Рязанов. – Кровь брызнет хоть как, и на рукав попадет, и на пузо. Смотри!
Санитар подошел к трупу и, подкрепляя жестом каждое свое слово, стал объяснять:
– Представь, что ты проткнул тело. Как только лезвие пронзит грудные мышцы, так капли тут же брызнут в стороны. На руку может не попасть, а вот брюки или свитер местами окропит.
– Рукав он закатать может, – возразил Савельев, – а на темных брюках ничего не будет видно.
Я отошел в сторону, задумался.
– Андрей, время к обеду, – напомнил Савельев.
– Спасибо за консультацию! – Я поблагодарил санитаров и поехал в отдел.
– Как ты думаешь, – спросил я Айдара, – что больнее ударит по Бирюкову: осознание, что его племянница – воровка или что она в свои юные годы спит с парнями при первом же удобном случае?
– Все планы мести вынашиваешь? Оставь ты Бирюкова в покое. Пускай живет как хочет.
– О нет! Жизнь ошибок не прощает. Я не собираюсь забывать, какими глазами на меня смотрели жильцы общежития.
– В твоей общаге все уже забыли про Милену, а ты все никак не успокоишься.
– Дело принципа! Бирюков весь такой правильный, в чужом глазу соринку видит, а в своем бревна не замечает. Я не врач-офтальмолог, но с восстановлением зрения ему помогу… Айдар! Хватит изображать, что увлекся составлением плана! Ты за кого голосуешь: за племянницу-воровку или за юную развратницу?
– Ты начальник, тебе и решать.
– Не хочешь отвечать – не надо, сам решу, с какого боку зайти. А пока вернемся к нашим баранам. Докладывай, что у нас с Осмоловским?
– Виктор Абрамович, пятьдесят один год, уроженец города Мариуполь, – не глядя в записи, начал Далайханов. – Окончил Ленинградский государственный институт живописи, работал художником-оформителем, преподавал изобразительное искусство в Казани. В 1978 году перевелся в наше художественное училище. По месту работы взысканий не имеет. Женат вторым браком, воспитывает двух несовершеннолетних детей. По месту жительства характеризуется положительно. Общественник. В 1979 году организовал студию «Возрождение». Алевтину Пушкареву помнишь?
– Безобидная милая старушка. Попалась на мелкой краже на мясокомбинате.
– Она второй год моет полы в художественном училище. Рассказала массу интересных вещей. Осмоловский пьет запоями. Иногда по неделе не выходит на работу.
– Ничего удивительного – творческая личность. Где ему искать вдохновение в нашей серой действительности? Настоящие художники через одного или пьяницы, или с причудами, как Ван Гог. Он, говорят, ухо себе отрезал и проститутке подарил.
– Осмоловский более консервативен. Членовредительством не занимается.
– Почему его до сих пор не выгнали с работы? Он же подает дурной пример подрастающему поколению.
– Осмоловский и его воспитанники выполняют заказы для предприятий города: столовые разрисовывают, актовые залы к праздникам готовят, портреты передовиков производства пишут. Оплата за их труд поступает в училище. Как ты думаешь, будет директор училища резать курицу, которая несет золотые яйца? Отсутствие Осмоловского на учебном процессе не сказывается, его подменяют другие преподаватели. Чтобы у финансовых органов не было вопросов по зарплате, запои Виктора Абрамовича оформляют как творческий отпуск за свой счет.
– А что, так можно?
– Членам Союза художников разрешено брать творческий отпуск за свой счет в любое время. Вдохновение пришло, созрел замысел бесценного полотна – пожалуйста, иди создавай очередной шедевр.
– Что со студией «Возрождение»? Для чего Осмоловский создал ее?
– Официально – для поиска талантливой молодежи, по факту – это его личная лавочка, где он выполняет частные заказы, но уже без отчисления прибыли в кассу училища. Существование «Возрождения» всех устраивает. Руководит студией Осмоловский бесплатно, уроки живописи и истории искусства проводит на высоком профессиональном уровне: его воспитанники регулярно занимают призовые места на областных и всесоюзных конкурсах молодых живописцев. Директору училища есть что показать проверяющим из Министерства культуры: грамоты, призы, благодарственные письма.
– Никто не сигнализировал о его повышенном внимании к хорошеньким ученицам?
– Тут отдельная история. Студия «Возрождение» состоит из двух кругов: общего и, так