«Вот-вот, — с горечью думал я, продолжая курить перед зеркалом, — мне уже сейчас начинает хотеться от нее сбежать, спрятаться. Что же будет дальше?»
92
Когда же я, вволю накурившись, вышел из ванной, Вали уже не было.
— Дежавю, — вслух сказал я.
И завалился спать. Пожалуй, даже с облегчением.
«Засыпал бы я так спокойно, если б от меня сейчас без предупреждения ушла не Валя, а Варя?» — спросил я себя перед сном.
И сам себе ответил отрицательно.
Рано утром я позвонил Вере и сказал, что буду на площадке только после обеда. Она обещала обзвонить всю группу. Тяжело при этом вздохнув, разумеется.
Сам же я отправился в «Щуку», в которой мне очень быстро подтвердили тот факт, что Варвара Армагерова — их выпускница.
Я почти не сомневался в том, что так и будет, но почему-то все равно испытал большое облегчение. Настолько мне, видно, не хотелось, чтобы Валя оказалась Варей.
Хочу ли я, чтобы вдруг выяснилось, что Варя жива? Конечно! Но если единственная возможность такого чуда — это Валя, то тогда — нет.
Валя — другая, другая. Она не имеет никакого отношения к Варе. Чудовищное совпадение — только и всего. Говорят же, что у каждого человека есть на планете абсолютный двойник. Так почему бы таким двойникам не встретиться в одном городе?.. И то — они ведь так и не встретились. Это я их обеих встретил. И не одновременно. Сначала одну, потом другую.
Раздумывая так, я в то же время добросовестно переписывал в свой блокнот фамилии всех Вариных однокурсников и однокурсниц. Большинство из них я не знал и никогда не видел. Почти все были в разных театрах, кто-то, как водится, не стал искать работу по специальности. Кинематографическую карьеру на своем курсе избрала только Варя.
До «после обеда» оставалось еще время, так что я поехал домой и оттуда стал обзванивать Вариных однокашников. Тех, чьи номера телефонов были зафиксированы в документации училища, а таковых было немного.
Дозвониться я так ни до кого и не смог. Оно и понятно: будний день, утро, кого сейчас можно дома застать?
Наверное, мне все-таки надо будет объезжать их лично…
Но, с другой стороны, чего я этим добьюсь? Только время потрачу.
Ведь тут все, решительно все известно наперед. На похоронах, конечно, никто не был. Но большинство, наверное, слышали о несчастье. Узнав, что я ее снимал, они будут выражать сочувствие, рассказывать, какой хорошей актрисой и прекрасной девушкой была Варя (будто я сам об этом не знаю)… Короче говоря, они лишь разбередят мои раны. Нужно ли мне это?
Не лучше ли сейчас сосредоточиться на Вале? А то и ее упущу…
Пускай. Мне не жалко.
Ой ли? Тебе ее не жалко, пока она еще охотно запрыгивает в твою постель. А как только ты ей надоешь, она улизнет, и посмотрим, что ты тогда скажешь…
Да ведь она такая, что может улизнуть в любую минуту и навсегда. И вовсе не обязательно ей для этого надоесть.
Допустим, но зачем усугублять? Напротив, надо приложить все усилия, чтобы удержать ее. Да, она только бледная копия Вари, но, если ты потеряешь ее, ты точно умрешь.
И пусть. Самого себя мне точно не жалко. Жизнь не удалась — ничем дорожить не приходится. Варя — вот все, что у меня было.
А не придумал ли ты это себе? В оправдание? Чтобы скрыть от самого себя, что просто не хочешь ответственности, избегаешь привязанности, не любишь жизнь, боишься ее?
Да что за бред?!
Не такой уж бред. Сначала якобы до смерти влюбился в замужнюю женщину… Почему именно в замужнюю? Что — свободных мало?.. А теперь строишь из себя страдальца, любовь всей жизни которого мертва?.. И когда перед тобой, как чудо, возникло подобие этой твоей любви — живая и свободная девушка, у которой даже имя похоже, — ты от нее отмахиваешься! Это просто отвратительно…
Ну все, хватит, хватит! Отвратительно — это вести такие вот диалоги с самим собой. Хватит! Что касается Вали, я ее удержу, удержу, конечно. Я ее полюблю и женюсь на ней. Клянусь памятью Вари!
93
В таком настроении я приехал на студию. Если бы сейчас я встретил Валю, я бы, вероятно, объяснился ей в любви.
Но вместо этого мне встретился Калик. «Калик перехожий», — как я его называл. Он успел поработать чуть ли не на всех советских киностудиях, но нигде не уживался. Его последняя картина «До свидания, мальчики!», снятая на «Мосфильме», мне не понравилась. Я откровенно сказал об этом на худсовете, и Калик меня невзлюбил. Но невзлюбил, так сказать, скрытно: он продолжал здороваться со мной, разговаривать, но тон у него был при этом такой, словно он только и ждет повода поссориться со мной в открытую.
«Что ж, сейчас он, кажется, дождется», — подумал я, когда Калик увязался за мной, явно собираясь завернуть ко мне в кабинет.
Что он вообще здесь делает? Он ведь теперь на телевидении, кажется. Но это его, понятно, не устраивает — хочет к нам обратно. Сценарий, небось, принес. И, как назло, я ему встретился…
Обычно разговорчивый, в этот раз Калик почему-то молчал. Когда же я зашел к себе, он, как и ожидалось, последовал за мной — без приглашения. Затем запер дверь, проверил, что она заперта, и подошел к столу, за которым уже сидел я.
Я предложил ему сигарету. Он помотал головой. Я закурил, а он сел напротив меня, вытянул в мою сторону голову и конфиденциальным голосом спросил:
— Слышал? Что думаешь?
— Слышал — что? — недоуменно хмыкнул я.
— Неужели нет? — вызывающе воскликнул Калик.
— Говори яснее, — хмуро сказал я.
— Советские танки вошли в Прагу, — снова понизил голос Калик.
— Да? — равнодушно спросил я, затягиваясь и выпуская дым. — И что?
— Как это что? — Калик даже вскочил. — Есть у тебя мнение или нет?
— Я ничего про это не знаю, — искренне ответил я.
— Ну да, как же. — Калик махнул в мою сторону рукой и нервно зашагал по кабинету. Я все с той же индифферентностью наблюдал за ним и отчасти наслаждался тем, что мое равнодушие его явно бесило.
Положим, я бестактен, но сам-то он разве не бестактно себя сейчас ведет? Должен же он знать о трагедии, которая у меня случилась. Не может не знать.
Хотя… Может, и не слышал. Всякое бывает. Так же, как я не слышал ни о каких танках в Праге.
Калик тем временем наконец остановился и посмотрел на меня в упор:
— Ты просто не хочешь со мной об этом говорить, да?
— Да нечего мне сказать…
— Ну вот я тебе сейчас говорю, повторяю: советские танки вошли в Прагу? Что ты можешь сказать на это?
— Ну что я могу сказать… Как вошли, так и выйдут. Чего им там делать?..
— Вот ты даже не знаешь, чего они там делают! — брезгливо процедил Калик. — А Евтушенко, например, уже смелое стихотворение по этому поводу написал!
— Тоже мне авторитет, — фыркнул я.
— Уж поавторитетнее нас с тобой, — заверил Калик. Ну спасибо, что хоть не одного меня принизил, а и себя тоже. Это конец… это конец, — снова заволновался Калик. Он уже обращался скорее к себе, чем ко мне.
— Конец — чему? Что ты так нервничаешь?
— Не могу я больше жить в этой стране — вот что я нервничаю! — драматическим шепотом произнес Калик.
— Ну переезжай… в Израиль, — посоветовал я. В шутку, разумеется. Калик, увы, шутки не понял.
— Так ты еще и антисемит… — прошипел он.
— Да при чем здесь… — недоуменно начал было я, но Калик уже выскочил от меня, громко хлопнув дверью.
Ну вот, сейчас разнесет по всему свету, что я антисемит, реакционер, ретроград… и кто там еще? Ах, ну да, читатель журнала «Октябрь»…
Прошлогодний номер «Октября» почему-то лежал у меня на полке на видном месте среди немногочисленных книг. Мне кажется, Калик это заметил.
94
На пути от моего кабинета к туалету я столкнулся еще и с успешным сценаристом Ежовым.
Мы обменялись рукопожатием и закурили.
— Как тебе выходка этих? — с усмешкой спросил Ежов, показывая пальцем куда-то вверх. Очевидно, он имел в виду партию и правительство.
Я догадался, что речь опять идет об идиотских танках в Праге, о которых я не имею никакого понятия. Промычав в ответ что-то неопределенное, я поспешно потушил сигарету, надеясь, что на сей раз мне удастся улизнуть от этого разговора, однако Ежов удержал меня за рукав.
— Нет, ну каковы, а! — воскликнул он, ожидая поддержки.
— Таковы, каковы всегда, — пробурчал я.
— Это правильно, — согласился Ежов. — Только они теперь станут еще хуже. Ты, может, слышал — мы такой сценарий с Ибрагимбековым отгрохали: пальчики оближешь! «Белое солнце пустыни». Не слышал разве? Это про Гражданку. Вроде «Неуловимых», но для взрослых. Однако, чую, нам его теперь зарубят на корню…
— Из-за танков? — удивился я.
— Танки — это только начало, — усмехнулся Ежов. — Они сейчас гайки начнут завинчивать. И не только у чехов, а и у нас. В профилактических, как говорится, целях.
Я понял, что мне все-таки придется выяснить, что произошло, даром что меня это по-прежнему нисколько не интересовало.
— Так зачем там эти танки? — спросил я, снова закуривая. — В этой самой Праге-то?..
Ежов посмотрел на меня неодобрительно:
— Не думаю, что это повод для шуток…
— Какие шутки? Я правда не знаю!
— Да неужели? — явно не веря, воскликнул Ежов. — Ты ж сам сейчас про танки сказал!
— Это все, что я слышал. Зачем наши танки туда вошли, я как-то вот упустил.
— Мог бы и сам догадаться, — проворчал Ежов. — Пражскую весну подавлять — зачем же еще?..
— Весну? — озадаченно переспросил я. — Так уже лето заканчивается…
— Знаешь что!.. — возмутился Ежов.
— Что? — тяжело вздохнул я.
— Я уже сказал: не надо так… Тоже мне — хохмач.
— Да ничего я не знаю про это! — почти взорвался я. — Ни про танки, ни про весну никакую!..
— Так-так, — процедил Ежов. — Наверно, ты просто за них. — Он снова показал вверх. — На самом деле одобряешь их действия, просто не хочешь признаться, да? Напрасно. Я бы с интересом выслушал твое мнение вместо этих отнекиваний…