Сейчас эти времена будто вернулись, только теперь моя актриса проводит у меня дома каждый вечер, каждую ночь.
Но это не та актриса! Или…
Именно это меня и смущает. Проклятое, вновь проклюнувшееся «или». Дурацкий союз с вопросительным знаком. Альтернатива, которая вновь меня терзает. Кого я еженощно сжимаю в своих объятиях — Варю или Валю?
Еще недавно я уверялся в том, что Валя — это Валя, за счет ее несносного поведения. И отчасти за счет ее крашеных волос, пусть это и глупо.
Теперь же у нее те же волосы, та же прическа… и то же поведение. И вновь я теряюсь в догадках.
Но ведь я этого хотел. Ты этого хотел, Жорж Данден! Я хотел вернуть Варю. И она вернулась. И какая мне разница, Варя это или не Варя, если я подчас не могу отличить… как бы тут выразиться?.. ту, которая называет себя Валей, от той, которая была Варей…
Дело, кажется, именно в пресловутом «подчас». Подчас могу отличить, а подчас и нет. Если бы что-то одно… Если бы я каждую секунду знал: это не Варя. Либо наоборот: полностью бы окунулся в иллюзию того, что Варя воскресла или никогда и не умирала. Пусть бы это даже было иллюзией, но если б я в нее верил…
Я не могу поверить — вот в чем закавыка. Я — вечный скептик.
Я уже начинал почти скучать по тем неприятным моментам, когда Валя явственно доказывала мне, что она — не Варя. Ибо Варя не могла и не может быть такой злой, капризной, несправедливой, невыносимой…
С другой стороны, Варя могла все это сыграть. И играла, когда на съемочной площадке входила в образ Даши.
Вот если бы Валя… или та, которая называет себя Валей, подошла бы ко мне и сказала: «Прости, я не могу больше молчать… Я тебя обманула, разыграла, жестоко посмеялась над тобой. Никакой Вали не существует. А я — Варя!»
Как бы я обрадовался! Я бы простил ее в одно мгновенье! Мне бы сразу стало в миллион раз легче и никогда больше я не испытывал бы тех мук, которые…
Однако поверил бы я ей? Я уже дошел до такого состояния, что не могу по-настоящему поверить никому. Потому и не хочу встречаться ни с какими там Вариными знакомыми, родственниками. Что бы они мне ни рассказали, это меня не успокоит, а наоборот. В любых свидетельствах я буду подозревать заговор, обман. Чем больше я буду узнавать о Варе, тем больше буду сходить с ума на почве безостановочной рефлексии…
И по этой же причине я уже до конца не поверю Вале, вздумай она уверить меня, что она — Варя.
«Может, она просто хочет привязать меня к себе? — подумал я. — Как же, такая блестящая партия — безумно любящий муж-режиссер! Для жены такого болвана жизнь удалась. Не надо даже заканчивать никакое актерское училище — с карьерой и так будет порядок».
Вот что я неминуемо подумаю.
А если она расскажет что-то такое, что могли знать только я и Варя — настоящая, доподлинная Варя? Тогда я, пожалуй…
Но к чему это все — я просто опять беспочвенно расфантазировался. Я же помню, как Валя отреагировала, когда я случайно назвал ее Варей. Нет, она никогда не выдаст себя за нее. И никогда не состоится такого разговора.
Кстати, в последнее время мне успешно удается контролировать себя. Как будто чем чаще Валя становится неотличима от Вари, тем легче мне… не называть ее Варей. Что за странный парадокс?..
А может, сделать это снова? Только теперь специально. Осознанно, ради эксперимента назвать Валю Варей? И посмотреть, что будет в этот раз. А?
104
Этот эксперимент я все-таки не осуществил. Быть может, боялся, что повторится тогдашняя сцена. Не исключал я и того, что вообще все испорчу такими опытами — на этот раз окончательно.
А главное, у меня язык не поворачивался назвать Валю Варей специально. Память о Варе была для меня свята. И при этом я прекрасно помнил еще и все неприятные выходки и слова Вали, которые противоречили всему, что я знал о Варе.
В то же время я сам не замечал, как становился для Вали слегка тираном. А может, и не слегка.
Я требовал, чтобы она проводила все свободное время со мной. Я по часам следил, чтобы она вовремя уходила и вовремя приходила с занятий в училище. Стоило ей задержаться хоть на двадцать минут дольше обычного, я нападал на нее с порога:
— Где ты была?
— Пока добралась… — беззаботно отвечала она.
— Я же предлагал заехать за тобой…
— Не надо, не надо этого, я же просила, — мотала она головой. — Еще поползут всякие слухи…
— То есть ты боишься слухов? Ты, которая всегда такая независимая и наплевательская на чужое мнение!.. Или просто у тебя там кто-то есть — в училище?
— Кто? — устало усмехалась она.
— Ухажер, кто ж еще.
— Зачем мне эти мальчики? — кривила она рот. Затем подходила ко мне и обвивала мою шею: — Думаешь, я променяю на кого-то из них настоящего кинорежиссера с «Мосфильма»?
Но и это меня не устраивало.
— Все ясно: ты со мной только потому, что я снимаю тебя в фильме. — С этими словами я освобождался от ее нежных рук, хотя мне этого вовсе не хотелось.
— Тебе не угодишь, — надувала Валя губы. — Ты даже не замечаешь, какой я податливой с тобой стала. Для тебя. А ты мне чем на это отвечаешь?
Здесь я действительно начинал чувствовать некие угрызения совести. А вернее сказать, припоминал, как отвратительно может вести себя Валя, и меньше всего хотел повторения чего-то подобного.
— Завтра ты ведь раньше заканчиваешь? — сразу менял я тему.
— Да.
— А с обеда как раз будет съемка. Так что завтра мне обязательно надо будет за тобой заехать.
— Ну хорошо, только остановись чуть подальше, не у самого училища. Ты прав: мне наплевать на чье-то там мнение, но я не хочу вызывать лишних подозрений. Узнают, что я снимаюсь в кино, еще вышибут. Там ведь с этим строго, ты знаешь.
— Что же ты будешь делать, когда фильм выйдет на экраны? — усмехался я.
— Надеюсь, что получусь на этих экранах так хорошо, что ни у кого не хватит духу выгонять меня за такую работу.
И это звучало вполне убедительно.
Неоднократно Валя порывалась «ненадолго сбежать» от меня под вечер.
— Опять вечеринка? — вздыхал я. — Нет. Не надо.
— Ты ревнуешь, что ли? — заглядывала она мне в глаза.
— А то как же.
— Ну пошли со мной.
— Я уже слишком стар для студенческих вечеринок.
— Там не только студенты. Там очень взрослые бывают. Взрослее тебя.
— Тогда тем более не пущу.
— Думаешь, я так уж без ума от старичков? — прыскала Валя.
— Не знаю, как насчет всех старичков, но к старичкам-режиссерам ты, кажется, неравнодушна.
— Ой, не прибедняйся только. — Тут она забиралась мне на колени, начинала целовать и уже не возобновляла разговора о вечеринке до следующего раза.
«Все это слишком хорошо, чтобы продолжаться так долго». — Эта мысль неизменно омрачала мне то удовольствие, которое я получал от Валиной податливости.
105
Как-то раз мы с Валей сходили на мосфильмовский просмотр новой комедии Карелова «Семь стариков и одна девушка», снятой специально для телевидения.
— Ну вот уже и для телевидения начинают снимать цветные фильмы… — с сожалением заметил я Вале, уже когда мы были дома.
— А что в этом такого? — не поняла девушка.
— Ну как, — вздохнул я, — скоро у всех будут цветные телевизоры… В кино перестанут ходить. И я в такой ситуации очень быстро стану ходячим пережитком прошлого.
— Ты ведь тоже можешь снимать для телевидения, — пыталась подбодрить меня Валя.
— Зачем мне это? — брезгливо отмахнулся я.
— Ну, если действительно, как ты говоришь, люди перестанут ходить в кино, то…
— То на телевидение я все равно и не подумаю сунуться, — закончил я. — Это пусть какие-нибудь Краснопольские и Усковы для этого презренного ящика снимают.
— Ящика Пандоры — еще скажи! — со смехом фыркнула Валя.
— Так и есть, — невозмутимо отвечал я. — И меня в этом ящике не будет.
— А вот я, может, и буду, — мечтательно проговорила Валя. — Чем я хуже Савеловой?
— Ты лучше, — успокоил ее я и чмокнул в губы.
— Слушай, — вдруг как будто что-то вспомнила Валя. — Я знаю, Савелова не в твоем вкусе, но вот есть одна актриса… Может, ты ее даже снимал раньше… Не помню, как зовут. Она играла в фильме «Знойный июль».
— Не знаю, — пожал я плечами. — Что за фильм такой? Может, «Июльский дождь»?
— Да нет же, — поморщилась Валя. — «Знойный июль» — это другое. Даже еще хуже, чем «Июльский дождь».
— Это мило, — рассмеялся я, почувствовав в Валиных словах «мою школу». — А режиссера этой знойной картины не помнишь?
— Увы, — покачала головой Валя.
— Чтобы ты — и чего-то не знала? — удивился я.
— Не ерничай. Я и про Хуциева от тебя только узнала… Зачем мне все эти фамилии тех, кто снимает ерундовые фильмы? Я же тебе про девушку просто хотела рассказать из этой картины. Там, в общем, было про какого-то вернувшегося из лагерей председателя колхоза, что ли. И вот он встречается со своей двадцатилетней дочерью, которую никогда не видел. И эта дочка — она, знаешь ли, ничего себе. Дивная девица. И в твоем вкусе. Я бы даже сама ее — того.
— Чего — того? — вскинул я брови.
— Трахнула бы, — пропела Валя, лукаво глядя на меня.
Я почувствовал мгновенный прилив возбуждения и сжал ее в своих объятиях:
— Ах ты, моя развратница…
Когда через энное количество времени мы лежали в обнимку, обессиленные, довольные и вовсю дымящие сигаретами, Валя вдруг спросила:
— А кто твой любимый режиссер? Кроме тебя самого.
Я состроил недовольную гримасу:
— Я, по-твоему, нарцисс, что ли? Я — один из самых нелюбимых своих режиссеров.
— Хорошо, допустим. Ну, а кто же любимый?
— Билли Уайлдер, — сказал я.
— Это который «Все о Еве»?
— Нет, — покачал я головой. — «Все о Еве» — это Манкевич.
— Ну вот, видишь, — с досадой вздохнула Валя. — Не такая уж я всезнающая, какой ты меня считаешь. Даже режиссеров понравившихся мне фильмов не запоминаю… А Билли этот твой, он что снял?