В ДК зашел следователь прокуратуры. Выслушав Гордеева, он полностью согласился с ним:
– Сегодня, в праздник, нам надо всячески избегать шумихи вокруг этого дела. Про рисунок на стене пока все молчите. В качестве официальной версии выдвинем несчастный случай – падение в пьяном виде на скользкий пол.
– Там пол не скользкий, – заметил я.
– Зато потерпевший был как свинья пьяный! – сказал, как отрезал, следователь.
Дальше спорить было бесполезно.
– Не лезь в бутылку! – прошипел Казачков, утягивая меня в сторону. – Пока нет результатов официального вскрытия, никто не может утверждать, что Сыч упал от удара в голову. Про рисунок молчи. Завтра начнем всех потрошить, а сегодня надо все по-тихому развести. Гордеев прав: дойдет скандал до области, с нас же первых шкуру снимут!
– Как хотите, Вадим Алексеевич! Я пошел, поработаю в подвале.
В фойе впорхнула встревоженная Людмила Александровна.
– В каком часу произошло происшествие? – спросила она. – В седьмом? Отлично! У нас план утвержден до шести часов. Все, что после, нас не касается.
Она развернулась и ушла, даже не поинтересовавшись, что же именно произошло в ДК.
Оставив начальство провожать ветеранов с банкета, я пошел вниз.
Этим вечером на цокольном этаже находились Михаил Антонов, Инга, учитель Седов, Паксеев, сантехник, уборщицы, две швеи из пошивочной мастерской.
Первым для беседы я вызвал Паксеева. Разговор проходил в служебном помещении, где обычно завхоз ДК проводит свои «летучки». Я сидел за столом, в дверях стоял участковый.
– Рассказывайте, Юрий Иосифович, как провели сегодняшний вечер. – Здесь, в подвале, я не собирался ни с кем церемониться. Все, кто был в подвале на момент обнаружения трупа, могли быть причастными к убийству Сыча, все они были подозреваемыми.
– Я из-за стола сразу же спустился сюда, – неуверенным голосом начал Паксеев. Он уже смекнул, что его пребывание на цокольном этаже как-то не вяжется с проходящими в ДК торжествами. Что ему делать среди техничек и сантехников? Рассказывать им о своем героическом прошлом?
– Активнее, товарищ Паксеев, – угрожающим тоном произнес я. – Мне что, каждое слово из вас силой вытаскивать?
– Здесь, на цокольном этаже, работает моя соседка Инга Суркова. – Паксеев достал носовой платок, вытер губы. – Я спустился к ней, чтобы узнать, когда она закончит работу. Мы живем на одной улице, вдвоем веселее идти домой.
– Вы раньше, до сегодняшнего дня, знали Сыча?
– Нет, раньше я его никогда не видел.
– По дороге на цокольный этаж вы заходили в туалет?
– Нет, не заходил.
– Гражданка Ригель показала, что после Сыча по лестнице спустились вы.
– Эта паскудина Ригель – немка! – воскликнул он. – Она все врет, она оговаривает меня!
– Спокойно! – оборвал я его. – Что она врет, что вы спустились по лестнице вниз? Если она врет, то каким образом вы тут оказались, через окно залезли?
– Она все врет! – Паксеев полез за сигаретами, но, словно спохватившись, спрятал руки под стол. Мне это не понравилось.
– Покажите мне руки, – жестко потребовал я.
– Чего? – удивился Паксеев.
– Руки! – заорал я. – Живо!
Я не знаю, о чем подумал Юрий Иосифович, но он поднял руки вверх так, словно собрался сдаваться.
– Так вот как ты нашу советскую Родину защищал! – зарычал я.
Паксеев подпрыгнул на табурете, развернулся на месте, проворно вскочил и выбежал из подвала.
– Андрей, – сказал стоящий в дверном проеме участковый, – ты так на него заорал, что я сам чуть руки не поднял.
В комнату к нам вбежал Казачков.
– Андрей, что ты тут вытворяешь? – со злостью сказал он. – Паксеев в фойе увидел прокурора, бросился ему на грудь и чуть не заплакал. Ты не забывай, что он председатель совета ветеранов.
– После Сыча, – чеканя каждое слово, сказал я, – по лестнице спустился Паксеев, но назад, к ветеранам, он не вернулся, а зачем-то пошел в подвал. Зачем? Прийти в себя после убийства Сыча?
– Да ну, скажешь тоже, – растерялся Казачков. – Какой из него убийца, у него комплекция не та, чтобы такого верзилу, как Сыч, одним ударом опрокинуть.
– Неожиданным ударом в висок кого угодно можно в нокаут отправить, – возразил я.
– Ладно, работай дальше, а я пойду к прокурору, объясню, что Паксеев сегодня выпил лишнего и стал чересчур обостренно воспринимать обычные вопросы.
Следующим на допрос я вызвал Антонова. Михаил Ильич сел напротив меня, положил мозолистые руки на стол. Казанки у него были не сбиты, но это ничего не значило. У Антонова кожа на руках, как у носорога, грубая и толстая. Ему можно со всей силы кулачищами по стенам колотить – никаких следов не останется.
– Расскажите, чем вы сегодня вечером занимались, выходили ли из подвала, если да, то куда и с какой целью?
По словам Антонова, с пяти часов вечера он безвылазно сидел в каморке электриков, перематывал трансформатор.
Помещение для дежурного электрика, которое Антонов назвал «каморкой», располагалось в самом начале служебной части цокольного этажа. Из него вполне можно было незаметно выйти в туалет и спуститься назад. Я даже представил, как это могло быть: технички и сантехник болтают о жизни в помещении, где я сейчас веду допрос; Седов перебирает транзисторы у себя в радиокружке, совсем в другом крыле коридора; швеи, за закрытыми дверями, работают в мастерской.
– Алиби у меня нет, – словно догадавшись о моих мыслях, уточнил Антонов.
– Хорошо, – задумчиво сказал я. – Поговорим о другом. Вы, Михаил Ильич, были во время войны в плену…
– Ну и что, что был! – вскочил с места Антонов.
– Сидеть! – грохнул я кулаком по столу. – Сиди и слушай меня, а не дергайся, как девочка в солдатской казарме! Больно нервные все в поселке, как я посмотрю.
Антонов опешил от моего крика. Он просто не ожидал, что я могу орать на него, как колхозный бригадир на пьяного тракториста.
– Вам это ничего не напоминает? – Я нарисовал ему знак, который видел в туалете на зеркале.
– Лапки у этого знака вниз или вверх? – спросил Антонов, присаживаясь на место.
– А что, есть какая-то разница? – спросил я бесцветным голосом. Внутри меня все напряглось в ожидании ответа. Знак на стекле – это ключ к разгадке убийства.
– Во время войны немцы такими знаками отмечали на могилах даты рождения и смерти. Если лапки у этого знака вверх, то это дата рождения, а если вниз, как ты нарисовал, то это дата смерти.
Я задал Антонову еще пару вопросов и отпустил его.
– Андрей, – спросил меня участковый, – а ты что, раньше уже слышал про этот знак?
– Как только я увидел эту фигню с лапками, то у меня возникло смутное чувство, что когда-то давно, в фильмах про войну, я уже видел такую штуковину. Сам посуди, не пацифистский же знак нарисовал убийца!
– Предчувствиям всегда надо верить, – согласился участковый. – Кого следующего вызовем?
– Давай учителя. Поговорим с культурным человеком.
Анатолий Седов был одет в сатиновый рабочий халат, из-под которого выглядывали галстук и воротник чистой рубашки. От него исходила неповторимая смесь запахов превратившейся в дым канифоли и недорогого мужского одеколона. Руки у Седова были тонкокостные, кожа на кистях настолько тонкая, что под ней были видны самые мельчайшие артерии и вены.
«Если бы это он ударил Сыча в висок, – подумал я, – то он бы ободрал себе всю кожу до кости. Учитель – не боец. У него руки кабинетного работника».
На мои вопросы Седов отвечал спокойно, уверенно, но перед тем, как что-то сказать, тщательно продумывал каждое слово.
– Весь вечер я паял плату для цветомузыкальной установки в школу. В туалет выходил, когда – точно сказать не могу. В туалете никого не видел, но, судя по характерным звукам, могу утверждать, что в одной из кабинок был человек. Когда я шел обратно… – Учитель замялся, стал подбирать нужные слова, и я по его поведению понял, что он ждет от меня наводящих вопросов. Ему самому неловко говорить, кого он видел, а под моим «нажимом» можно про всех правду-матку выложить.
Я на лету подхватил предложенные им правила игры:
– Анатолий Сергеевич, что за театральная пауза? Рассказывайте: кого и где вы видели на обратном пути?
Учитель тяжко вздохнул, потупил глаза в стол, помолчал ровно столько, сколько требовалось для принятия «нелегкого» решения.
– На обратном пути в коридоре на цокольном этаже, около кабинета, где мы сейчас с вами разговариваем, я встретил товарища Паксеева и уборщицу ДК по имени Инга. Фамилии ее я, к сожалению, не знаю, но у нее такая специфическая внешность… У нее татуировки прямо на веках глаз.
Я мельком глянул на участкового – он аж вытянулся в нашу сторону в ожидании подробностей.
– Дальше, Анатолий Сергеевич, дальше! – подстегнул я его. – Что делал товарищ Паксеев, кровь с рук вытирал? А уборщица Инга что делала, отрубленную голову в мешок прятала?
– Какую голову? – отпрянул от стола учитель. – Я ничего такого не видел.
– А что вы видели тогда? Что вы мнетесь, как гимназист перед входом в бордель? Выкладывайте, здесь слабонервных нет.
– Паксеев обнимал уборщицу, он стоял ко мне спиной, а она, когда я проходил мимо, открыла глаза и посмотрела на меня. – Он еще раз тяжело вздохнул. – Целовались они, Андрей Николаевич. Я не хотел об этом говорить, но в интересах истины правду утаивать не буду.
– Не велик грех с уборщицей целоваться, – насмешливо заметил я. – Вы, Анатолий Сергеевич, не заостряйте на этом внимания. Каждый из нас, приняв лишнего за столом, способен на необдуманные поступки.
Он с облегчением вздохнул.
«И до этого дошли слухи о моей связи с Ингой», – отметил я.
– Анатолий Сергеевич, – возобновил я допрос, – вы учитель истории. Ничего не можете нам рассказать вот о таком знаке?
Седов только мельком глянул на мой рисунок и сказал:
– Если лапки кверху, то это руна «Альгиз», если лапки книзу, то это руна «Смерть».
– Расскажите немного поподробнее: что такое руны, что они означают.