– Мне бы такую зарплату, чтобы на «Волгу» лет за пять накопить.
Толпа у входа расступилась, гроб с телом Паксеева вынесли наружу, установили в кузов грузовика с открытыми бортами. Оркестр грянул траурный марш. Заборский, ответственный от райкома партии за проведение похорон, велел выстраиваться в походную колонну.
«Интересно, сколько в толпе у ДК сотрудников КГБ в штатском? Снуют туда-сюда, выслушивают, какие версии убийства народ обсуждает. Пока всем сообщили, что Паксеев погиб насильственной смертью, а что и как – молчок».
– Вадим Алексеевич, а где двое других детей Паксеева?
– Дочь где-то в Иванове на фабрике ткачихой работает, а старший сын на Сахалине живет, рыбу ловит. С ним Юрий Иосифович давно отношения не поддерживает.
Бобоева, тоже участвующая в организации похорон, подозвала Казачкова к себе. Ко мне со спины подошел старик Трушкин. Стараясь не привлекать внимания, он вполголоса сказал: «Зайди завтра ко мне, переговорить надо». Я кивнул, что понял. На самом деле я ничего не понял, кроме того, что меня на секретную встречу вызывает бывший фронтовик Николай Анисимович, первого сентября подравшийся в фойе ДК с Сычом.
Порыв ветра налетел внезапно. На площади перед ДК взлетели в воздух опавшие листья и всякий мусор, поднявшаяся пыль ударила в глаза, на втором этаже Дома культуры хлопнула и разбилась неприкрытая форточка. Небо потемнело. Пошел холодный осенний дождь.
Приехавшие проститься с Паксеевым городские ветераны организованно расселись по автобусам. Работники ДК вернулись обратно под крышу родного здания. Любопытствующие разбежались кто куда. Траурная колонна за грузовиком на глазах поредела.
Я и Казачков сели в патрульный «уазик».
– Не жди никого, – сказал Вадим Алексеевич водителю, – давай сразу на кладбище.
Подъезжая к «Волге» сына Паксеева, Казачков ткнул меня в бок: «Смотри!»
На заднем сиденье автомобиля сидела Калмыкова Лариса, моя бывшая невеста, с которой еще в январе этого года я собирался подавать заявление в ЗАГС. Меня Калмыкова не заметила.
Окончание похорон прошло скомканно, в спешке. Никто не хотел мокнуть под дождем. Даже офицеры из военкомата спешили. Их прощальный салют из автоматов больше походил не на стрельбу одиночными патронами, а на короткую очередь с отсечкой в три патрона.
До дому меня довезли на служебной машине. В окнах моей комнаты горел свет. Марина, приготовив ужин, поджидала меня в коротеньком кокетливом халатике, которого я раньше на ней не видел. Вот как надо приходить мириться – с открытыми ногами!
Сбросив мокрую одежду в угол, я достал початую бутылку водки, налил полстакана и залпом, без закуски, выпил.
– Подождать не можешь? – осуждающе сказала Марина.
– Это для профилактики простудных заболеваний, – меня передернуло от водочной горечи. – Марина, а ты почему мне ничего о Ларисе Калмыковой не рассказываешь?
– А с чего это я должна о ней рассказывать? – Марина встала в угрожающую позу, нахмурилась, поджала губки. – У тебя, кажется, с ней все? Или старые чувства нахлынули?
– Я видел ее на похоронах с сыном Паксеева.
– А, ты про это! – расслабилась Марина. – Она замуж за какого-то барыгу собралась, он иногда за ней на «Волге» к проходной приезжает. Поговаривают, что Лариска скоро уволится и дома сидеть будет. Богатый муж, есть на что молодую жену содержать.
– Марина, на улице дождь. Если сейчас разругаемся, до родителей не дойдешь, по дороге в канаву смоет.
– Я не собираюсь никуда идти. – Она подошла ко мне, прижалась всем телом. – Допивай водку, ешь и ложись в кровать. Я тебе такую физиотерапию устрою, что никакая зараза не пристанет.
Слушая воркотню Маринки, я разомлел, почувствовал себя счастливым и ухоженным человеком. Надолго ли такой комфорт души и тела?
«Я правильно сделал, что оставил колготки на работе. Сейчас бы я не удержался и подарил их Маринке – посмотреть, как японская ткань обтянет ее стройные ножки… А Лариска – сволочь! Могла бы другого хахаля найти… В какой причудливый клубок сплетаются людские судьбы, как коварно изгибается синусоида! Я враг Паксеева, моя бывшая невеста спит с его сыном. Плюс Инга. Забавно было бы подойти к паксеевскому сыну и сказать: «Пошли я познакомлю тебя с любовницей твоего папаши. Чувиха она так себе, страшненькая, невзрачненькая, но она не сволочь, у нее свои понятия о чести. Она жениха на квартиру не поменяет». А может, поменяет, откуда я знаю? Инга так изменилась в последнее время, что пора ее на место поставить. Займусь-ка я этим завтра, не откладывая хорошее дело в долгий ящик… Еще забавно было бы подойти к Лариске: «Привет, любимая, ты со мной повидаться приехала? Если бы ты знала, как я по тебе соскучился! Лариса, а кто этот боров, что тебя привез?» Маринка ревнует меня к Лариске. Глупенькая, к сестре надо ревновать. Калмыкова для меня давно пройденный этап».
Этой ночью сосед снова стучал в стенку. Чего ему не спится?
21
Разговор с директором верх-иланской школы Валентином Александровичем Клементьевым мог закончиться, не начавшись. Едва ли не с первых слов Клементьев-старший заявил:
– Я не знаю, что наобещал вам мой брат, но я в грязи копаться не собираюсь и вам не советую.
– Профессия у меня такая – в грязи копаться, – вяло возразил я.
У меня не было никакого желания идти напролом и убеждать одного из самых уважаемых людей в поселке пойти навстречу следствию. Не хочет говорить – ничего не поделаешь!
– Если у вас больше нет ко мне вопросов, давайте попрощаемся. – Клементьев вышел из-за стола, пожал мне руку и указал на дверь.
Я сделал пару шагов, остановился.
– Валентин Александрович, – я развернулся к нему, – у вас на первом этаже висит плакат «Пионер – всем ребятам пример». Странный плакат и странный призыв, вы не находите?
– Что в нем странного? – насторожился директор.
– Все школьники в Советском Союзе с 10 до 14 лет состоят в пионерской организации, кому они должны подавать пример, каким «ребятам»? Если пионеры должны подавать пример учащимся младших классов, то призыв должен звучать так: «Пионер – октябрятам пример!» Если призыв – это намек на старших товарищей, тогда: «Пионер – комсомольцам пример!»
– Зачем же все так утрировать. – Клементьев был смущен, он не понимал, куда я клоню. Ясно, что не в призыве дело. Точно такие же плакаты в каждой школе висят и ни у кого вопросов не вызывают.
– Вы сказали про грязь, Валентин Александрович, и я не знал, что вам ответить. Меня несколько лет назад на студенческой вечеринке уже спрашивали про грязь, но тогда я отшутился, мол, с детства люблю в грязи копаться: когда все дети в песочнице играли, я у лужи сидел. Наверное, трагедия моего детства в том, что меня неправильно воспитывали. Вырос бы я брезгливым человеком, работал бы сейчас балетмейстером, а преступления пускай бы кто-нибудь другой раскрывал.
Я вернулся на место за приставным столиком. Клементьев-старший молчал.
– Директором в нашем ДК работает Вячеслав Федорович Дегтярев, заслуженный человек, ветеран. Я ни разу в жизни не видел его без ордена Красной Звезды на груди. А за что он получил эту высокую награду? По большому счету – за то, что копался в грязи. Он агентурным методом раскрыл бандеровский заговор в лесоповальной зоне и подавил назревающий кровавый мятеж. Если бы Вячеслав Федорович вместо агентурной работы занимался болтовней или развешивал на стенах идеологически правильные лозунги, вас с братом сейчас бы не было в живых. Кухонным ножичком вы, Валентин Александрович, от озверевших эсэсовцев бы не отмахнулись.
– Будьте любезны, объясните мне ваш выпад про пионеров, – ледяным тоном потребовал Клементьев.
– Призыв на плакате был актуален на заре советской власти, когда пионерское движение еще не охватило всех подростков. Вспомните фильм «Кортик»: здесь – пионеры, там – хулиганы, противостояние, перевоспитание. Пионеры всюду суют свой нос, и никто не говорит им: «Ребята, в грязи копаться нехорошо, можно заразу подхватить». Вся страна с те годы была одной большой помойкой, какая уж тут гигиена! Все в грязи – от мала до велика, и пионеры, и хулиганы. С тех пор прошло много лет, жизнь поменялась: человек полетел в космос, люди стали чистить зубы по утрам, вот только раскрывать преступления, не копаясь в грязи, до сих пор еще никто не научился. Я все равно докопаюсь до правды, и, если вы не хотите, чтобы случайные брызги грязи полетели на ваших учителей и учеников, примите удар на себя. Так будет честнее. Педагогичнее.
– Что вы понимаете в педагогике! – возмутился он.
– Я – ничего не понимаю. Педагогом надо родиться, надо любить детей, понимать их психологию. Пока я ждал вас на перемене, мимо меня прошлись туда-сюда две девушки-старшеклассницы. Скажу вам честно, они вогнали меня в краску. Я не знал, как себя вести… Если бы эти девушки повстречались мне вечером, скажем, на площади возле ДК, я расценил бы их многозначительные улыбки как приглашение к легкому флирту. Но здесь, в школьном коридоре? Где та грань, которая отделяет сформировавшуюся в физическом плане девушку от ученицы с дневником в портфеле? Я не знаю. С другой стороны, сколько я ни общался с молодыми воровками, я всегда видел в них преступниц, а не симпатичных девчушек. У меня своя профессиональная отсечка, у любого из педагогов – своя. Но вдруг происходит нечто – и ученица рожает от учителя. Как это могло произойти и почему для Анатолия Седова такое непедагогичное поведение не имело никаких последствий? Я видел вчера на похоронах сына Нели Паксеевой. Он, кстати, не у вас учится?
Клементьев вздохнул.
– По согласованию с районо он ходит в другую школу, во вторую. Далековато, конечно, но ничего не поделать. А насчет Анатолия Сергеевича – тут вы не правы.
– Как же не прав, Валентин Александрович? Неля Паксеева забеременела от Седова в восьмом классе. Это очевидный факт, я вчера воочию видел результат их «любви».
– Этот разговор останется между нами? – Клементьев достал из стола пепельницу, приоткрыл окно, закурил. – Неля Паксеева к во