Тоня появилась из квартиры в таком экзотическом виде, что я с трудом удержала изумленный возглас. На ней было что-то вроде плащ-палатки с капюшоном, на ногах огромные резиновые сапоги, лицо до светлых глаз закрыто очень плотной красной маской. Руки в черных перчатках. В них она держала большую пластиковую бутыль и ворох каких-то тряпок. Властным жестом она велела мне отодвинуться на край коридора и полила пространство между нами содержимым бутылки. Судя по запаху, это был антисептик. Затем она расстелила квадрат брезента, накрыла его прозрачной пленкой и велела мне выкладывать продукты. Долго все рассматривала, сверяла с накладной, расплатилась картой. Я взмокла и задыхалась во время этой безумной процедуры, мысленно говорила себе: никогда больше не бери заказ в этот дурдом. Подхватила свой рюкзак и хотела бежать впереди собственного визга, как вдруг Тоня произнесла:
– Вы Арина? Я не ошиблась? Вы же физик из восемнадцатого дома, да?
– Да, Антонина. Извините, что не представилась, но мне приходится экономить время, да и вас задерживать на площадке не хотелось.
– Как интересно, – сказала Тоня. – Курьером подрабатываете? Конечно, времена тяжелые. Я слышала, у вас мама болеет. Вы не могли бы дать мне свой номер мобильного? Мне бы хотелось, чтобы вы ко мне приезжали всегда. Такая редкость – интеллигентный человек, которому можно доверять. Такое всегда было редкостью, а в этой изоляции… Я без газового баллончика и шокера из квартиры не выхожу.
Да и просто хочется иногда пообщаться с образованным собеседником, посоветоваться, что-то узнать. Мы ведь раньше общались, правда? Так вы не против?
Я была против, я не хотела давать ей свой телефон, но не могла придумать ни одной правдоподобной причины вроде: он у меня сломался или потерялся. Я ведь ей звонила перед приездом.
– Да, конечно, – промямлила я. – У вас ведь должен был сохраниться мой телефон, я звонила по поводу заказа.
– Нет, не сохранился, я сразу удаляю входящие звонки. Давайте запишу сразу с именем. И вы мой сохраните, пожалуйста. Да, Арина, давай на «ты», мы ведь хорошие знакомые и, кажется, ровесницы.
Так я попала в кабалу к мученице Тоне, которой понадобился человек для многостороннего контакта.
Уже к вечеру я забыла об этом живописном эпизоде. Другие заказы, мои дела, покупки, животные… И, наконец, моя дорогая терпеливая мама, которая так отважно сражается за свою жизнь. И не ради самой идеи существования, а для того, чтобы не разрушать наше родство и мой покой, в этом я уверена. И поэтому все, что касается ее самочувствия, я должна проверить, во всем убедиться, несмотря на мамину вечную фразу при встрече: «Ариночка, у меня все хорошо».
Через несколько дней я с недоумением смотрела на экран телефона, соображая, что за Тоня мне звонит. У меня очень ограниченный и строго отобранный круг контактов. Наконец, я вспомнила и с трудом справилась с желанием сбросить звонок. А вдруг что-то важное, как говорится. Тоня Евсеева и по поводу не важного бесцеремонно дергает огромное количество людей. Но я вроде соседка… Я ведь почти добровольно сказала номер телефона.
– Добрый день, Арина, – произнес слабый и тихий голос с очень хорошей дикцией и известными всему интернету убедительными интонациями. – Это Антонина Евсеева. Тоня, если ты меня не забыла. Решилась позвонить. У меня беда, и никого нет. В принципе нет никого, к кому бы я могла обратиться.
– Что случилось?
– Неудачный раствор для обеззараживания стен и полов. Мне его просто впарила одна фирма как открытие. Может, и на самом деле все убивает, но пол остается скользким и липким по нескольку часов. Короче, я на нем и лежу. Боюсь даже посмотреть, что с ногой. Боль страшная.
– А «Скорую» вызвала? Я тут вряд ли помогу. Нужен специалист.
– Нет. Категорически. Они же как раз и разносят заразу.
– Они практически в скафандрах.
– Нет, Арина. Я никого не пускаю. Зараза везде. В том числе на скафандрах. Это они себя защищают. Кстати, ты делала тест на ковид?
– Да, с мамой. Ей нужно проверяться.
– Я так и думала. И в этом дело. Мне кажется, только ты могла бы мне помочь. Но если нет, обойдусь, как всегда. Я привыкла возрождаться из пепла.
Я подумала о том, что Тоня нашла фразу для сегодняшнего прямого эфира. А это значит, что точно не перелом. С переломом люди воют и стонут, особенно если у них низкий порог боли. А Тоня всех убедила, что она вообще состоит только из оголенных нервов. Но как бы там ни было, одинокая соседка обратилась ко мне за помощью. Надо идти.
К моем приходу Тоня справилась со своими запорами на решетках и входной двери. Когда я вошла, она сидела у порога прихожей на своем липко-стерильном полу и требовательно смотрела на меня глазами цвета льда в сумерках. Она была без маски, вялый рот страдальчески морщился, открывая здоровые и вполне хищные зубы.
Тут не нужен был великий специалист, чтобы определить: речь о небольшом растяжении. Моя мама с ее ослабленными мышцами и хрупкими суставами постоянно что-то растягивает. Сама спокойно затягивает больное место эластичным бинтом и продолжает хлопотать по дому и даже выходит в магазин.
Так мама же не особо редкая моральная мученица. Она вообще не мученица. Она живет и благодарит судьбу за каждую подаренную минуту.
То, что у обычных людей называется домашней аптечкой, у Тони было складом с большим количеством полок, шкафчиков и сумок-холодильников для некоторых препаратов. Под ее руководством мне удалось найти какие-то настои, примочки, капли, таблетки и бинт (только он и был нужен, я в этом уверена). После перевязки я дотащила Тоню в ее уютную кухню, устроила на диванчике со множеством мягких подушек разного цвета и размера. Сварила ей кофе, разогрела еду. Нетерпеливо посмотрела на часы и сказала, ни разу не присев:
– Так я побежала? У меня еще столько всяких дел.
– Ариночка, – выдохнула расслабленно Тоня, – останься еще на пять минут. Налей себе кофе, попробуй этот салат, он очень полезный. Просто посиди со мной, ты первый человек, которого я пустила в свое одиночество за последний год. В свое тягостное, мучительное одиночество.
Мучительное одиночество – это, конечно, не банальное растяжение. Мы обе поняли, что меня повязали гуманитарными обязательствами. Человек, который может облегчить боль одной страдающей души, но отказывается это сделать, конечно, бревно. И не стоило приходить с такой формальной помощью. Я налила себе кофе, села на стул. И убейте меня – но ни тогда, ни сейчас не понимаю, почему боль других душ, включая мою и моих несчастных животных, к которым я сегодня не доеду, настолько менее важна, чем муки Тони в этой вполне комфортно и довольно дорого обустроенной квартире.
Тоня порозовела и с загадочной улыбкой достала из резного бара за диваном бутылку очень хорошего коньяка.
– Давай за встречу, Арина. За твою помощь и поддержку.
Тоня была образованным и информированным человеком. С ней можно было бы говорить на любые темы не без удовольствия, если бы не мой секундомер в голове, который отсчитывал потерянные минуты. И если бы Тоня не была так навязчиво, почти параноидально последовательна в изложении и продавливании своих железобетонных принципов, которые мне вообще временами казались дикими.
Она очень мило задавала вопросы о моей жизни, проблемах, но не было сомнений в том, что это ложно понятая любезность, когда нечуткий человек не понимает, что собеседник не хочет выдавать то, что ему важно, за чаевые барской любезности. А я в одной паузе задала вопрос, который меня на самом деле занимал:
– Тоня, у тебя ведь есть дочь. Точно знаю, не раз встречала вас вместе. Кажется, ее зовут Аня. Она в Москве?
– Да, – сухо ответила Тоня. – Аня в Москве. У нее квартира в нашем же районе. Но мы не виделись уже год.
– А почему вы не встречаетесь? Если не секрет, конечно.
– У меня нет секретов. Ты же знаешь, что я практически не выхожу из дома во время пандемии. А дочка… Она бы, конечно, ездила ко мне, как раньше: ей постоянно не хватает то денег, то продуктов, то еще чего-то. Но я не могу сейчас этого позволить. Многие считают Аню добрым человеком, но не по отношению ко мне. Она прекрасно знает, насколько я восприимчива к любой инфекции, какая грозная обстановка сейчас, к каким страшным последствиям все это может привести такого ранимого человека, как я. Но она даже ради матери не может оставить на время свое странное занятие. Что-то вроде полета бабочки на огонь. Но она сильная и здоровая, у нее много шансов уцелеть. Но их нет у меня. Короче, Аня сделала свой выбор.
– Я поняла в общих чертах, Тоня. Не будем уточнять детали. Не люблю лезть в дела чужой семьи, в них все по-своему правы и в такой же степени виноваты.
Не беру ничью сторону. Мне пора.
– Нет, подожди, – веско произнесла Тоня. – Ты сама задала вопрос. И теперь я хотела бы услышать твое мнение. Моя дочь Анна сразу после мединститута, в который поступила, конечно, с моей помощью, отвергла несколько замечательных предложений и пошла работать в детский хоспис для калек. Там все болезни, какие есть на свете. Дети в чудовищном состоянии: их нужно мыть, кормить, постоянно колоть лекарствами, выносить горшки, менять пеленки… Ну, ты представляешь себе этот ад. При чем тут профессия врача-терапевта? Это работа няньки, уборщицы, последней санитарки. И денег мало, и их она тоже тратит на тех же детей. Дни рождения. Праздники. Как тебе такое?
– Как мне? – изумилась я. – Уважаю, ценю, боюсь, я сама на такие подвиги не способна.
– Ладно, поняла. Ты тоже, как все, мыслишь стереотипами и не понимаешь моей мысли. Я не спорю с самим фактом выбора Ани. Какой смысл. Но сейчас перед ней другой выбор – барахтаться в этом чумном бараке или подумать о том, чтобы не подвергать риску жизнь родной матери. Мать все же у человека одна, а несчастных жертв на земле бесчисленное количество. Ты, конечно, знаешь, что даже нормальные дети сейчас разносчики вируса. А эти…
Я встала, изобразила самую доброжелательную улыбку из тех, которые отрепетировала давно для неловких ситуаций: