Вы запретили ей ездить к вам, чтобы она не принесла заразу, и сами же обвинили дочь в предательстве. В принципе в этой ситуации ничего чрезвычайного сейчас. Очень многие родственники не встречаются, чтобы не передать случайно инфекцию близкому человеку. Люди ведь работают, ездят в транспорте. И все возможно устроить дистанционно. Продукты по интернету, связь по телефону и имейлу. У нас с мамой есть всего один родственник, он вообще живет в Австралии. Но эффект общения, родственной поддержки и взаимной заботы полный. Мы постоянно говорим по скайпу и телефону, переписываемся. Это все контакт в реальном времени. Когда маме срочно понадобилась операция, дядя перевел нам всю сумму через двадцать минут.
У тебя же, Тоня, совсем другое. Требуется, чтобы дочь отказалась от своих приоритетов, от дела жизни, возможно. Только это и будет для тебя подтверждением ее преданности. И какого черта вообще-то… Ты, кажется, думаешь, что родила когда-то не человека, а прибор по обслуживанию твоей персоны. Извини за резкость, но ты хотела честности. Она выглядит именно так. Не вижу ни одной причины ее корректировать и маскировать. Ты сама за этим пришла. А сейчас мне нужно мыться, есть и спать. И я не собираюсь ни от чего отказываться ради тебя. К великому счастью, ты мне не мать, не сестра, не двоюродная тетя.
Тоня выслушала все с непроницаемым видом. Дождалась паузы и прижала к вискам ладони со страдальческим вздохом:
– Боже, какая жестокость. Какая агрессия и ненависть. А ведь я ничего плохого тебе не сделала. Наоборот, впустила чужого человека в свой дом и в собственную душу. Но бог тебе судья.
Меня всю трясло, когда я закрыла за ней дверь. У меня ненависть и агрессия? Я всего лишь случайный свидетель. И я не ошиблась: это Тоня возненавидела свою дочь и ее несчастных подопечных. Этот ее страдальчески-брезгливый оскал на слове «калеки», этот злобный блеск беспощадных глаз. У нее неплохое воображение. Уверена, что она со злобой и неудовлетворенной агрессией призывает беды на то, что кажется ей враждебной идеей и вредной деятельностью. Наказание для непокорной дочери. «Бог судья». Для всех, кроме нее, избранной.
Письмо Лены я открыла поздно ночью. Отчеты большого количества проверяющих жалобу на хоспис. Несколько рапортов в разное время от сотрудников управления по обороту наркотиков. Какие-то туманные впечатления очевидцев на бланке благотворительного фонда «Благость». В приписке Лены сказано, что этот фонд с первого дня появления хосписа требовал, чтобы пожертвования на него проходили именно через «Благость». Якобы для открытости, прозрачности и контроля. На самом деле именно фонд – что-то вроде спрута: искусно усложненное образование, в котором есть возможность легального объяснения любых сумм. Лучший способ отмывания денег для коррупции. В совет директоров включены действующие чиновники самых необходимых структур.
Еще шесть подписантов-»экспертов»… Два врача с докторскими степенями, которые очень часто являются инициаторами или участниками коррупционных расправ. Это известно даже такому чайнику, как я, который просто просматривает сводки новостей. Еще чиновник Минздрава, какой-то «психолог», дежурный инспектор полиции, представитель группы поддержки фонда «Благость». Какая прелесть: никогда не слышала о группах поддержки финансовых фондов. И весь этот атомный реактор для поджаривания яичницы по поводу одного лекарства маленькому пациенту с ДЦП в журнале учета «Лучика». В одном месте не хватает подписи руководства хосписа. Это единственный обнаруженный «факт». Дальше бездоказательные утверждения об отсутствии документации на каждую упаковку. А также «недопустимое» расходование пожертвований на развивающие игрушки, ноутбуки, «лишнюю» одежду для пациентов учреждения, «где требуется уход по установленным нормам».
Скажу лишь, что я ни капли не удивилась, прочитав фамилию и инициалы представителя группы поддержки «Благости».
А. И. Евсеева, кандидат юридических наук. Надеюсь, ты икала, как бешеная, Тоня, до самого утра, когда я составляла адресованные тебе речи и тут же отказывалась от них и какого-либо контакта с тобой. Ибо без толку. Но это все было о предательстве. О самой гнусной его разновидности – ядовитой стреле в родное дитя.
И на сладкое собственно донос. Писулька на двух страницах, не на казенном бланке, а на обычной бумаге. Мне показалось, что автор очень старался писать безграмотно и коряво, чтобы его не опознали по стилю. В доносе с требованием проверки хосписа всеми службами конкретных фактов вообще практически нет. Есть лишь вздорные бабские сплетни, агрессивные претензии к директору «Лучика» Валерии Амосовой (дочка Тони работает у нее). Логика типа: «У нее связи, она получает лекарства для своих детей, которые не получают другие пациенты». Или: «Она для своих вегетативных калек устраивает праздники, приглашает артистов, выбирает им разную одежду, кому какая нравится. Одного мальчика она отдала в школу для нормальных детей. Каким родителям это понравится!»
Короче, мрачнейший текст – концентрат злобы, дискриминации, утробной жестокости к слабым и дикой зависти к человеку, который крепко держит свое дело спасения страдающих лучиков в беспощадном мире. И подпись – Кларисса Берн. То есть подпись – фейк, практически аноним. Как это приняли, как можно на основании такого устроить весь это шабаш с проверкой… Я отправила Лене письмо с этим вопросом, она тут же ответила: «Мне намекнули в суде, что они знают настоящую фамилию, это достоверный источник, но не открывают ее из соображений безопасности. То есть еще один безумный намек на то, что Амосова может кому-то мстить. Она, кстати, тонет в подобных организованных жалобах, и все стукачи живы».
В день суда мы с Леной договорились встретиться на месте: она обещала меня провести в зал заседаний. Я приехала на автобусе. Шла от остановки довольно долго по широкому переулку, плотно заполненному молчаливыми людьми в масках. Многие держали в руках плакаты с текстом. Некоторые женщины были в черных платках. Я прочитала все тексты. Они были о детях, уже мертвых и еще живых. Яркие, трагические и в самом главном оптимистичные истории. Их написали и держали в руках родители, чьих детей спасли от адских страданий, боли и страха. Дети хосписа проживают свою маленькую жизнь без отчаяния обреченности, без ужаса перед болезнью, которая терзает маленькие тела холодными клинками. Чаще всего эта жизнь – одно детство по размеру. Но это детство – с его радостями, ожиданием сюрпризов, подарков и даже смехом.
Так много я узнала, пока шла к зданию суда. Портреты светлых лиц, имена, возраст – все укладывалось в памяти как информация, очень важная именно для меня.
Двор суда был тоже заполнен людьми. Я с трудом нашла Лену, она говорила с женщиной в черном платке. Я остановилась недалеко. Лена кивнула и жестом пригласила послушать их разговор.
– Понимаете, я все старалась делать для моей девочки. Вместе с ней не спала по много суток. Не ела, когда она не могла есть, – говорила женщина. – Без конца сидела в очередях за справками и специальными рецептами, которые утверждали в разных кабинетах. И сколько бы ни было этих подписей, они не гарантировали, что мы получим лекарство тогда, когда оно нам требуется. А нет его… Это страшная боль, крик ребенка сутками, собственные попытки не сойти с ума. Не спрыгнуть с балкона, не завязать петлю в ванной. Я не могу вспомнить, как мы друг другу улыбались, пока Вероничка была дома. Я только и помню, как она кричит, в панике смотрит на меня, ждет помощь, а по ее личику льются потоком мои слезы. «Лучик» вернул моему ребенку жизнь, настоящую детскую жизнь за год до смерти. Я узнала, что Вероничка любит мягкие игрушки, книжки-раскладушки. Она радовалась солнышку, прогулкам, вкусной еде. Она забыла о боли гораздо быстрее, чем я. Я до сих пор просыпаюсь ночами от ее боли. Вот что такое для нас «Лучик», – заплакала женщина. – И мы все отсюда не уйдем. До справедливости. Они ведь хотят закрыть хоспис.
Мы с Леной попрощались с ней и направились к входу. Там стояла охрана в несколько рядов, как на военном объекте. Лена передала мне бланк поручения редакции как внештатному сотруднику для сбора материала по делу «Лучика». В вестибюле она издалека поздоровалась с высокой брюнеткой. Это была Валерия Амосова, я видела ее фото: короткая стрижка, черные трагические глаза и яркая улыбка. А рядом с ней стояла Аня Евсеева. Ее я сразу узнала: она еще больше похудела, казалась совсем маленькой, почти ребенком. Над маской – очень светлые глаза, такого же цвета, как у Тони, только широко распахнутые, доверчивые, ждущие, перепуганные. Я прочитала в них призыв о помощи, о жалости и невозможность отступить, несмотря на страх. Слабая девочка, совсем забывшая о себе. Она будет спасать тех, кто еще слабее. Да, это не Тоня. Мы подошли к ним, Валерия что-то рассказывала Лене.
Анино личико вдруг просветлело, она смотрела на мужчину, который подошел к ней и обнял.
– Папа, – услышала я. – А я уже места себе не нахожу. У тебя телефон недоступен.
– Да, – ответил он. – Я только недавно заметил, что он разрядился. У меня была встреча с нужным человеком. В общем, они будут требовать закрытия, но есть большая вероятность, что присудят просто штраф. Скажи Валерии, что я постараюсь с ним помочь по максимуму. Аня, ты очень плохо выглядишь. Ты вообще ела сегодня? Давай отойдем к окну, я принес термос с кофе и оладьи, завернул в шарф, они еще теплые.
– Да ты что, па, я не смогу и глотка сделать.
– Сможешь, – уверенно сказал отец. – Со мной сможешь. Как мы делали перед твоими экзаменами. Помнишь? Сначала надо, потом вкусно. Без этого ты сознание потеряешь.
Они отошли к широкому окну в конце коридора. Я видела, как Аня сдвинула на подбородок маску и улыбнулась отцу. Да вот он, наверное, основной мотив озлобленности Тони. Ревность, зависть, досада, может, ненависть. Ее бывший муж и ее дочь по-настоящему близкие люди. Это заметно даже слепому.
Заседание началось. В моей жизни было не так уж много ситуаций, когда я испытывала настолько сильные эмоции. Что это было… У меня есть потребность в четкой формулировке для того, чтобы вникнуть в суть. Это был масштабный, кондово поставленный фарс в сочетании с ослепительными откровениями, быть может, самой закрытой области жизни. Хоспис для детей, пограничная зона, тот самый край пропасти во ржи. Ты там или ловишь маленькие тела, или летишь вместе с ними. Видео, снимки, детские голоса, улыбки, документы о смертельных болезнях. И суровые, четкие формулировки Валерии Амосовой, которая дает ответы на каждый пункт обвинений, спокойно проясняет все сплетни и домыслы. И ее вывод: «Мы обязаны за них бороться. Больше некому. Мы не отступим. И да, все будет по-прежнему: так, как это полезно и нравится нашим пациентам. При любом решении суда. Закроете хоспис, разберем детей по домам на время подготовки следующего суда. Не дадим пополнять жуткие приюты и богадельни для мучений. Один довольно известный врач сказал мне как-то: „Больные должны мучиться, на то они и больные“. И это почти идеология нашей медицины. Это жестокость и дикарство на фоне великих достижений мирового здравоохранения. Наша идея в следующем. Болезнь – это жизнь. Болезнь ребенка может быть частью его беззаботного и счастливого существования. Его детства. Пусть короткого, но разумные взрослые способны защитить его от страданий и боли. Это все, что я хочу сказать об упаковке того препарата, распространенного в мире, из-за которого затеян весь сыр-бор. Никаких наруше