ний у нас нет».
Решение суда прозвучало в плотном воздухе напряженных эмоций, и я не сразу проникла в суть казенных слов, не имеющих ничего общего с пережитыми переживаниями. Наконец дошло. Хоспис не закрыли! Они его просто немного ограбили. Штраф – триста тысяч в государственную казну.
И то правда: государство поиздержалось, оплатив весь этот шабаш: зарплаты действующим лицам, проверки, обыски, гонорар стукачу. Но плотный воздух качнулся от общего вздоха облегчения. Все устало, не общаясь, пошли к выходу.
Домой я отправилась пешком. Даже не стала ждать Лену, которую после заседания окружила целая толпа людей, простоявших столько часов на морозе. В моих глазах больше ничего не поместиться. Уши больше ничего не услышат. Неожиданные и не до конца рассмотренные переживания заполнили грудь, заставив сердце сдавленно трепыхаться в смятении. Речь не об одном событии, не о каком-то количестве трагедий и даже не о безумной войне тупоголовых и жестокосердных против жизни. Речь об этом знании, которое не может не изменить все. Это теперь критерий, это призма, сквозь которую я буду смотреть на свою и чужую жизнь. Валерия Амосова сформулировала мое робкое открытие, к которому я пришла за время нашего с мамой путешествия по ее страшной болезни. Наши слезы, страдания, общая боль – это тоже бесценная жизнь, и мы не откажемся ни от одной минуты. И у каждого есть миссия – спасаться и спасать, выбираться и тащить того, кто без тебя утонет.
Я шла очень медленно, несмотря на то что жутко замерзла. Морозный воздух колол лицо, обжигал глаза. Но я хотела, чтобы мама легла спать до того, как я вернусь. Не знаю, как и что ей рассказать. Не сейчас. Потом, когда все покажется не таким безрадостным.
В квартире было тихо, свет горел в прихожей, под маминой дверью тусклый отблеск ночника. Я выбралась из задубевшей одежды (плата за мою любовь к синтетике, которую не надо гладить). Налила в ванну практически кипяток, плюхнулась в него и испытала что-то вроде ужасного блаженства. Потом долго и задумчиво разглядывала оставленный на столе ужин – котлеты и пирог с капустой. Мое любимое. Я поставила тарелку с едой в холодильник, ночью захочется. А пока требуется что-то другое. Я открыла шкафчик, в котором стояли мамины волшебные бутылочки. Водка для компрессов, коньяк для выпечки, ром для рождественского кекса. Отлила в три разные рюмки понемногу и по очереди выпила. За победу, как говорится.
До утра я у себя в комнате читала бурные обсуждения в интернете, жадно ловила информацию, которой мне не хватало, – об интересах и мотивах конкретных людей в этой позорной битве. Было уже светло в комнате, когда меня вдруг осенила счастливая мысль. Я набрала в поиске «Кларисса Берн». Долго читала всякие совпадения из отрывков книг, разных текстов, в основном отдельно – или Кларисса, или Берн. И наконец – есть! Пустой, явно фейковый аккаунт на «Фейсбуке». Вместо фото автора – маска на манекене. И один друг-Антонина Евсеева. Привет, Тоня.
Глаза мои уже слипались: мамин коктейль наконец подействовал. Я плотнее задвинула шторы и улеглась под одеяло, просто уплыла в теплую спасительную нору. Но перед тем, как окончательно уснуть, взяла телефон с тумбочки и вернула в контакты из черного списка Тоню Евсееву. Сегодня католическое Рождество, у нас его многие отмечают как первый новогодний праздник. Потом Новый год, потом православное Рождество. Так взрослые люди культивируют в себе спасительную потребность в одном долгом празднике. Тоня наверняка все отмечает, это же сплошные поводы жалеть и ублажать себя. Поздравлю и что-то досмотрю до логического конца.
Полдень пробуждения встретил меня горячим и сладким запахом того самого кекса, который хозяйки типа моей мамы замачивают во всем самом крепком и вкусном, не меньше месяца настаивают, кутают, нюхают и ласкают. В гостиной уже стояла наша маленькая синтетическая елочка без игрушек, но с очень качественным снегом, выглядящим как настоящий. Тут моя любовь к синтетике сыграла хорошую роль: не первый год знакомые спрашивают, где я нашла такую прелесть. Я перечисляю разные сайты, коварно пропуская тот самый, где можно найти практически любую мечту лентяя и эстета. Под елочкой в нагловатой позе стоял золотой бык, символ года. Я всегда покупаю что-то золотое к елке. Украшаю настроение.
Других украшений мы с мамой не признаем. И дело не только в нашем вечном, так сказать, небогатстве. Я просто переняла мамину трактовку красоты: только естественность… В смысле пытаться улучшить – только портить. Это была очень благородная трактовка по отношению ко мне. Мама всегда была красавицей, такой, в общем, и осталась. Я – совсем нет. Да, тот случай, когда украшения смотрелись бы как на корове седло. А без них, без косметики… Я по привычке умылась сначала очень горячей, потом очень холодной водой, насухо вытерла лицо и посмотрела на себя в зеркале. Услышала голос мамы, который говорит мне одно и то же столько лет:
– У тебя очень чистое, интеллигентное, открытое и хорошее лицо. Это намного лучше, чем просто хорошенькое.
Будем продолжать думать, что это так. Может, и в самом деле.
В кухне стол и все поверхности были заняты готовкой. Мама вдохновенно колдовала, как будто мы ждем толпу гостей. За занавеской на подоконнике стояла красивая коробочка: это наверняка мне подарок. Мне вручили чашку с кофе и тарелочку с двумя горячими пирожками и выпроводили.
С удовольствием проглотив свой завтрак, я набрала телефон Тони.
– Арина? – немного удивленно уточнила она. – Не ждала, но очень рада. Я как раз думала, кого я хотела бы видеть в Рождество. Несмотря на наши недоразумения.
– Ты меня приглашаешь? – спросила я.
– Да, если нет возражений.
– Мы обычно вдвоем с мамой проводим праздники. Но на пару минут я бы заскочила поздравить.
– Буду ждать. Давай тогда часам к девяти. У меня кекс доходит. И для пунша фирменного надо все приготовить. Он будет со свежим арбузом и очень хорошим белым вермутом. Самое сложное – кувшин из арбузной оболочки. Этим и занимаюсь.
– Ты так готовишься к празднику, оставаясь в одиночестве?
– Так и выглядит самый полный праздник, если хочешь знать. Повод отметить свои маленькие удачи и победы, которые видны только тебе.
– Согласна. Да, давай разделим наши крошечные удачи. Захвачу шампанское, чтобы быть в доле. Извини, у меня звонок по второй линии.
Это звонила Лена:
– Арина, поздравляю с Рождеством. И быстро открой почту, я выслала тебе такое… ты не поверишь. Точно рождественское чудо.
Я открыла ее письмо, в нем был какой-то документ. Я, как обычно, долго пробиралась сквозь казенные слова и бюрократические обороты, пока не вникла. Это протест! Генпрокуратура поручает прокуратуре Москвы вынести протест на решение суда по хоспису, поскольку «не обнаружены факты правонарушения».
– Лена, – набрала я номер, – не могу поверить. И так быстро. Это есть в новостях?
– Пока нет, это скоро будет на их сайте, мне прислали. А завтра заседание городского суда, на котором все и отменят. Мне точно сказали. Но ты пока никому не говори, по крайней мере, не делись в сетях. Маме можешь рассказать.
Шампанское я выбрала по цвету. Искала самое яркое. Выбрала то, которое называлось розовым, а за счет цвета бутылки резало глаз ядовито-малиновым. Прикупила на кассе маленького бычка с черной гривой, символ года, – прическа в точности как у Тони, ей понравится. Надела черное нарядное платье, одно из трех, которые служат мне верой и правдой далеко не первый праздник. Мне комфортно и спокойно в цвете ночи. В таком наряде я даже себя не раздражаю. И маска у меня сегодня черная. Натянула, посмотрела в зеркало: невозможно привыкнуть к тому, что мы перестали быть похожими на себя самих.
Мы все люди ИКС, носители тайн, лжи или истины, скрытых до поры.
Мама положила в мою сумку пакет с пирожками. И через десять минут передо мной открылась дверь квартиры Тони. Она меньше всего была похожа на мученицу в этот вечер. Открыла мне в маске и перчатках, но, впустив, сняла их, подав тем самым пример и мне. Мы все же пить и есть собрались. А по поводу моей отдельно взятой заразы Тоня наверняка совсем успокоилась. Она была в белой кофточке с огромным декольте, украшенным в три ряда рюшами – розовыми, черными и опять розовыми. Юбка черная, в пол. В ушах сверкающие серьги, на шее толстая золотая цепь, глаза густо подведены, губы в алой помаде.
Было что-то почти трогательное в броскости выбранного Тоней образа. Такая отчаянная попытка прорвать заслон заточения и вырваться к свету и яркости цвета. Правильное шампанское я выбрала.
– Какая ты шикарная, – сказала я. – Как для бала. Не могу поверить, что я буду сегодня единственной гостьей.
– Спасибо, – милостиво ответила Тоня. – Я бы так выглядела, даже если бы тебя не было. Свои праздники нужно создавать и уважать. Ты тоже очень мило выглядишь, не то что в первый раз, когда привезла мне заказ. Ты тогда была полным чучелом, извини. А черное маленькое платье – это, наверное, твой шанс подать себя. Скромно и со вкусом.
Мы прошли в гостиную, я на ходу пыталась сообразить: Тоня хотела сделать мне комплимент или пыталась, по обыкновению, унизить. В комнате стояла большая синтетическая елка в ярких, сверкающих игрушках. В основном это были ангелы, балерины, кошечки с бантами на шеях и прозрачные разноцветные шары. Какие неожиданно детские вкусы у жестко-рациональной Тони. Она зажгла лампочки на елке и свечи на столе. Принесла блюдо с жареной разрезанной индейкой, фаршированной айвой. Разлила по бокалам шампанское. Произнесла грудным, почти теплым голосом:
– За наш праздник, Арина. За то, что ты сегодня моя единственная подруга. За то, что мы сейчас оттаем в холоде жизни и отметим свои маленькие победы. И за то, что они у нас есть. Я недавно только с тобой поделилась своими горестями. Не важно, что ты меня не очень поняла. Я знала, что судьба сама нас всех рассудит, бог воздаст всем по заслугам и страданиям. Так и случилось. Не буду сейчас вдаваться в подробности, но думаю, самое главное все теперь поймут правильно.