Он вышел из купе. Проводница, наградив Эмму долгим укоризненным взором, последовала за начальником.
– М-да… Нехорошо получилось, – первым заговорил братец.
– Нехорошо? Просто нехорошо?! – Петрик заломил руки. – Это ужасно! Кошмарно! Как теперь с этим жить, я просто не представляю!
– Да брось. – Я ободряюще похлопала друга по серебристому парчовому плечу. – Макар тот сам виноват. Бросил свой баул, ни о чем с нами толком не договорился, ничего не объяснил – пусть пеняет на себя.
– Да при чем тут Макар?! – Петрик дернулся, сбросив мою руку, и страдальчески скривился. – Где я теперь найду такой шикарный аксессуар в пару к своим любимым брогам?!
Я посмотрела на братца. Он угадал его мысли и неуверенно сказал:
– Ну, я попробую, конечно… Галочка – она добрая, и у нас с ней вроде хороший контакт… Может, упрошу вернуть баульчик. Чуть позже схожу к ней, когда она злиться перестанет.
– А сломанный замочек – это ерунда, его и заменить можно. – Петрик мигом приободрился, утер набежавшие было слезки.
Безотлагательно решить вопрос, нанеся дипломатический визит проводнице, не получилось. Вагон проснулся, Галочка не сидела у себя – носила в купе чай-кофе, принимала новых пассажиров и провожала тех, которые уже прибыли к месту назначения. Мы с Петриком – то есть Зайчик со Снегурочкой – ушли отбывать трудовую повинность, не дождавшись обещанной встречи Эммы с Галочкой и вызволения из плена злосчастного баула.
– Вот что за судьба у прекрасной вещи? Сначала брошена на произвол судьбы, потом похищена, выпотрошена, спрятана! – горестно бурчал Петрик, пока мы торжественно шествовали в голову поезда, где помещались вагоны СВ.
Эмма, имеющий неприятное обыкновение выдавать информацию порционно, наконец объяснил нам, что анимационная программа предназначена не для всех пассажиров: ею надо охватить главным образом семейство какого-то крупного начальника, путешествующего во втором вагоне. У этого босса боязнь авиаперелетов и четверо детей – очень опасное сочетание, оно может плохо сказаться на психике за время многодневного путешествия в ограниченном пространстве вагона, даже сверхмягкого.
Шагая по вагонам, приветливо помахивая лапкой-варежкой и щедро расточая улыбки (это оказалось нетрудно, радостная заячья морда была загодя нарисована на маске-балаклаве), я одним ухом слушала причитания Петрика, а другим ловила реакцию пассажиров на наше появление.
А она не везде была одинаковой. В большинстве своем граждане при виде нас беззаботно веселились, но в двух плацкартных вагонах мы, такие колоритные, почти потерялись на фоне тамошних локальных драм.
Ночью некоторых пассажиров обокрали. Мы мимоходом услышали монологи трех пострадавших, однако их вполне могло быть и больше. Стало понятно, почему начальник поезда уверенно определил мужика из сортира как ворюгу.
Хотя, по идее, хватало и одного прихваченного в нашем купе и выпотрошенного баула.
– Ты не заметил, у того типа в сортире имелась при себе какая-то ручная кладь? – на ходу поинтересовалась я у Петрика.
Граждане в вагонах констатировали пропажу бумажников, смартфонов и даже одного ноутбука. Куда-то же должен был ворюга складывать награбленное.
– Я там не очень-то осматривался, – признался дружище. – Мужик как мужик, резиновые тапки на носки. Сортир как сортир – неароматный и тесный. Я даже баул наш не заметил, а ты про какую-то чужую сумку спрашиваешь! Нет, я не видел ее. Только рулон туалетной бумаги на полу, какую-то коробку, шланг…
Разговор пришлось прервать, потому что мы прибыли во второй вагон и там были сразу же атакованы дивно энергичными детьми. Они уже успели истомиться взаперти и страшно нам обрадовались.
Два часа в окружении вопящих и скачущих дошколят пролетели как один кошмарный сон. Из второго вагона мы с Петриком вышли как из боя: изрядно потрепанными.
– Зря я отказался от гонорара, – тщетно утирая пот со лба негигроскопичным бантом, хриплым басом молвила Снегурочка, когда мы отступили на заранее подготовленные позиции.
Зайчик ответил одним глубоким кивком. Говорить ему было трудно, шевелиться тоже. Зайчик чувствовал себя героем стихотворения Чуковского, который попал под трамвайчик и теперь не прыгает, не скачет, а только горько плачет и доктора зовет. Причем доктор мне, в отличие от стихотворного зайчика, требовался особенный – с дипломом психиатра. Глаза в прорезях маски несинхронно подергивались. Точно Зайчик будет косой!
– В пять часов нам опять к ним идти, представляешь? – простонал Петрик, от усталости забыв даже бросить вожделеющий взгляд на изъятый у нас баул – мы как раз проходили мимо купе проводницы, и дверь была открыта.
– Давай убьем Эмму, – предложил Зайчик без видимой связи со словами Снегурочки.
Но внученька Деда Мороза логику своего косого товарища вполне поняла.
– А давай! – согласился Петрик и оскалился так, что какой-то ребенок, выглянувший ему навстречу из своего купе, мигом перестал улыбаться и спрятался.
Будет теперь видеть Снегурочку в кошмарных снах, бедняжка.
Убийство Эммы, подсуетившего нам такую нелегкую работенку, предотвратил, сам того не зная, начальник поезда. Он заглянул в наше купе, едва мы зашли в него, и скороговоркой проинформировал:
– Чемодан ваш осмотрели, подозрений нет, заберете сами у Галочки. – И Петрик на радостях утратил всю накопленную в процессе общения с милыми детками бармалейскую злость.
А Эмма, подняв голову от распечатки с текстом, поспешил нажаловаться:
– Вот, кстати! Я уже битый час к ней стучусь, а она внутри шуршит, но не открывает!
Обиделся, видно, что поначалу контактная девушка ушла в глухую оборону.
Я заступилась за Галочку исключительно из женской солидарности:
– Неправда! Мы сейчас шли – у нее открыто.
– А сама где? Непорядочек! – Начпоезда поспешил к проводнице с проверкой.
Петрик, жаждущий баула, увязался за ним, мы с Эммой тоже. Зачем – не знаю. Из бескорыстного любопытства, наверное.
Дверь служебного купе опять была закрыта, и за ней действительно кто-то шуршал.
– Петрова! Открыла, быстро! – возвысил голос начпоезда.
Петрова не открыла. Ни быстро, ни после паузы, во время которой начальник закипал, как чайник.
В итоге он с гневным сопением вырвал из кармана ключ вроде того, каким Галочка вчера снабдила Эмму, и сам открыл дверь.
– Кто не спрятался – мы не виноваты, – пробормотал братец, запоздало проявляя деликатность.
Но Галочка не пряталась. Она открыто лежала на полу, не слишком удобно разместившись в тесном пространстве. Я поборола возникший было порыв присесть и пощупать щиколотку над капроновым подследником.
– Опять двадцать пять! – охнул начпоезда и с силой потер плешь.
А потом потянулся за рацией.
Новая проводница пришла знакомиться ближе к обеду. Мы как раз прикидывали, что будет лучше: удовольствоваться консервами из запасов нашего Дедушки или сходить в вагон-ресторан. Ресторан в связи с предстоящим сеансом общения с детками ассоциировался с местом мучений и пыток. Мы решили ограничиться тушенкой.
– Здрасьте, я Ольга, – сказала вертлявая чернявая дивчина и протянула нам баул. – Ликсан Петрович сказал, это ваш саквояж. Чай, кофе будете брать? Сувениры от РЖД?
– Зачем нам теперь сувениры! – Петрик выхватил и страстно прижал к груди баул.
Он хотел сказать: теперь, с обретением баула, у него уже есть все, что нужно, но Ольга поняла его по-своему.
– Да уж, не очень приятная поездка получается, – вздохнула она. – Это же вы Галину нашли? Но с ней все будет хорошо, не волнуйтесь. Сомлела, упала, ударилась головой. Не выспалась, должно быть. Это наша вечная проблема.
Вздыхая, девушка удалилась.
– Послушайте! – странным потусторонним голосом воззвал вдруг Эмма. – А может, все дело в нем? – Он указал на Петрика.
– А я при чем? По-твоему, это из-за меня проводницы не высыпаются? Какая нелепость! – обиделся на гнусную напраслину наш дарлинг.
– Я про него! – Братец коснулся пальцем баула и тут же отпрянул. – Вот тут народ никак не мог определиться, что это такое – баул, саквояж, чемоданчик. А я вам скажу, что это: ящик Пандоры! – Он пугающе округлил глаза. – Нельзя его открывать – он полон бед! Кто в него заглянет – замертво падет! Вы же помните последние слова Макара? «Она придет за ним!» Кто – она? Может, сама Смерть с косой?!
Он огляделся, проверяя произведенное на публику впечатление.
– Сейчас проверим, – не устрашился Петрик и уселся поудобнее, привалившись спиной к стенке купе. – Бусинка, если я отключусь, не дай расшибиться, мне не нужны некрасивые шрамы. Але-оп!
Он распахнул баул жестом, каким цирковой укротитель открывает пасть живого льва, намереваясь вложить в нее голову.
Пасть баула, в отличие от львиной, раззявилась послушно и беззвучно.
Петрик заглянул в нее, сунулся поглубже, посидел так немного, потом вынырнул и задумчиво сообщил:
– Пахнет чем-то таким… старушечьим.
Он снова понюхал, подумал с закрытыми глазами и неуверенно заключил:
– Как будто старыми грязными носками. Но у меня дома есть прекрасное средство для устранения запахов, я им обувь обрабатываю. Тут тоже натуральная кожа, так что сгодится. Ну! – Он встал с подскоком – чисто бодрый лесной олень. – Где мой замшевый ансамблик? Я должен его примерить, вдруг понадобится подогнать по фигуре.
– Я в туалет, – быстро сказала я и под этим благовидным предлогом дезертировала в коридор.
Знаю я Петриковы примерки! Кто не спасется бегством – обречен подавать булавки и слушать бесконечные жалобы на то, что где-то жмет, висит и морщит.
В коридоре на меня напали дети. Не те, из вагона СВ, а другие, мимо которых мы со Снегуркой проходили с улыбками.
– Тетя, а это вы Снегурочка? – спросила девочка с косичками, как у Петрика.
– Я, деточка, я.
Не говорить же ребенку, что Снегурочка у нас не тетя, а дядя.
– А Дедушка Мороз тоже с вами?
– Он будет позже, – уклончиво ответила я.