— Зачем ты натравил на меня этого дикаря Морелли? — спросил я.
— Ты же знаешь итальянцев, — сказал Стадси, — они такие истеричные. Я не думал, что он выкинет подобный номер. Он нервничал из-за того, что легавые пытались пришить ему убийство этой девки Джулии, а тут мы читаем в газете, будто ты каким-то боком замешан в дело, ну, я и говорю ему: «Ник — это парень, который, может быть, и не продаст родную мать, а тебе вроде как хочется с кем-нибудь потолковать», вот он и решил потолковать с тобой. А что бы ты на моем месте сделал: состроил ему козью морду?
— Морелли позволил, чтобы его засекли, когда он пробирался в гостиницу, а потом возложил всю вину на меня. Как он меня нашел?
— У него есть друзья, к тому же ты ведь не прятался, верно?
— Я был в городе всего неделю, а в газетах ни слова не написали о том, где я остановился.
— Правда? — заинтересованно спросил Стадси. — А где ты был все это время?
— Теперь я живу в Сан-Франциско. Как он меня нашел?
— Классный город. Я уже несколько лет там не бывал, но город просто классный. Не могу тебе сказать, Ник. Спроси его. Это его дело.
— Не считая того, что послал его ко мне ты.
— В общем, да, — сказал он, — не считая того, конечно; однако, видишь ли, тем самым я делал тебе рекламу. — Стадси произнес это совершенно серьезно.
— Молодчина, — сказал я.
— Откуда мне было знать, что ему такое стукнет в голову? и потом он ведь не сильно тебя ранил, правильно?
— Может, и не сильно, но пользы мне это совсем не принесло, и я… — Мне пришлось прервать фразу, так как подошел официант с шампанским. Мы попробовали и сказали, что шампанское великолепно, хотя оно было очень плохим. — Думаешь, он убил секретаршу? — спросил я.
Стадси уверенно покачал головой из стороны в сторону.
— Абсолютно исключено.
— Этого парня не так уж трудно уговорить нажать на спусковой крючок, — сказал я.
— Я знаю — эти иностранцы такие истеричные — однако, в тот день он все время был здесь.
— Все время?
— Все. Готов подтвердить это под присягой. Ребята с девочками веселились наверху, и я точно знаю, что он весь день не вылезал оттуда и уж тем более не выходил из клуба. Кроме шуток, он запросто может это доказать.
— Отчего же тогда он нервничал?
— А я знаю? Я и сам все время задаю себе тот же вопрос. Но ты ведь знаешь этих иностранцев.
— Еще бы, — сказал я. — Они такие истеричные. Как ты думаешь, не мог ли он послать одного из своих дружков проведать Джулию?
— Думаю, ты составил о парне неверное представление, — сказал Стадси. — Я знавал эту девку. Время от времени она наведывалась сюда. Они просто развлекались вместе. Он не настолько сходил по секретарше с ума, чтобы разделаться с ней подобным образом. Точно тебе говорю.
— Она тоже «сидела на игле»?
— Не знаю. Несколько раз я видел, как она принимала наркотики, но, может, она делала это ради приличия: так, кольнется разок с ним за компанию…
— А с кем еще она развлекалась?
— Ни с кем, насколько мне известно, — с безразличием ответил Стадси. — Есть тут одна крыса по имени Нанхейм, который приходил сюда и волочился за ней, но, насколько я разумею, он так ничего и не добился.
— Так вот, значит, откуда Морелли узнал мой адрес.
— Не говори глупостей. Если бы Морелли и обратил на него внимание, то лишь для того, чтобы врезать ему как следует. А с какой стати ему было сообщать полиции о том, что Морелли знал эту девку? Он что — твой приятель?
Я поразмыслил и сказал:
— Я его не знаю. Ходят слухи, что время от времени он шестерит для полиции.
— М-м-м. Спасибо.
— Спасибо за что? Я ничего не сказал.
— Справедливо. А теперь скажи-ка мне: с чего весь этот сыр-бор поднялся, а? Ведь ее убил Уайнант, разве не так?
— Многие так думают, — сказал я, — однако, можешь поставить два против одного, что это сделал не он.
Стадси покачал головой.
— Это — твой хлеб, и я не собираюсь здесь с тобой тягаться. — Лицо Берка просветлело. — Но, между прочим, я с удовольствием сделаю кое-что другое, и мы, если хочешь, заключим пари на деньги. Знаешь, в тот раз, когда ты скрутил меня, я действительно ударил с правой, и мне всегда было любопытно, удастся ли тебе это повторить. Как-нибудь, когда ты поправишься, я бы с удовольствием…
Я рассмеялся и сказал:
— Нет-нет, я не в форме.
— Я и сам растолстел, как боров, — настаивал он.
— К тому же, мне еще и повезло: ты потерял равновесие, а я твердо стоял на ногах.
— Ты просто щадишь мое самолюбие, — сказал Стадси, а затем, задумавшись, добавил: — Хотя, если уж на то пошло, тебе, пожалуй, и правда больше повезло. Ну что ж, раз ты не хочешь… Ну-ка, давайте сюда ваши бокалы.
Нора решила, что желает попасть домой рано и в трезвом состоянии, поэтому мы распрощались со Стадси и его заведением чуть позже одиннадцати. Он проводил нас до такси и крепко пожал нам руки.
— Вечер был весьма расчудесный, — сообщил он.
Мы также сказали что-то вежливое и уехали.
Нора полагала, что Стадси очарователен.
— Я не понимаю и половины того, что он говорит.
— Стадси — отличный парень.
— Ты не сказал ему, что бросил сыскную работу.
— Он бы подумал, что я пытаюсь втереть ему очки, — объяснил я. — Для прохиндея вроде Стадси легавый всегда остается легавым, и я предпочитаю солгать ему, нежели дать ему повод заподозрить меня во лжи. У тебя есть сигарета? В известном смысле он действительно мне доверяет.
— А ты сказал правду насчет того, что Уайнант ее не убивал?
— Не знаю. По-моему, правду.
В «Нормандии» меня ждала телеграмма от Маколэя из Аллентауна:
УПОМЯНУТЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ЯВЛЯЕТСЯ УАЙНАНТОМ И НЕ ПЫТАЛСЯ СОВЕРШИТЬ САМОУБИЙСТВО ТЧК.
XV
На следующее утро, воспользовавшись услугами стенографистки, я избавился от большей части накопившейся почты, переговорил по телефону с нашим адвокатом в Сан-Франциско — мы пытались спасти от банкротства одного из клиентов нашей лесопилки, — около часа прокорпел над планом, который должен был снизить наши государственные налоги, и к двум часам, когда закончил на сегодня работу и вышел к обеду с Норой, чувствовал себя настоящим добропорядочным и занятым бизнесменом.
После обеда Нора уехала к знакомым играть в бридж, а я отправился к Гилду: раньше мы успели поговорить с ним по телефону.
— Значит, тревога была ложной? — спросил я после того, как мы пожали друг другу руки и удобно уселись на стульях.
— Точно так. Он оказался таким же Уайнантом, как я сам. Вы знаете, как это обычно бывает: мы сообщаем Филадельфийской полиции, что он отправил оттуда телеграмму, передаем по радио его описание, и всю следующую неделю для половины штата Пенсильвания любой человек, который худ и носит бакенбарды — Уайнант. Этого парня звали Барлоу, он — безработный плотник, и, насколько нам удалось установить, подстрелил его какой-то черномазый с целью ограбления. Барлоу пока еще нельзя много говорить.
— А не мог его подстрелить некто, сделавший ту же ошибку, что и Аллентаунская полиция? — спросил я.
— Вы имеете в виду, некто, полагавший, что он — Уайнант? Думаю, подобное могло случиться — если вам это чем-то может помочь. Может?
Я сказал, что не знаю.
— Маколэй рассказал вам о письме, которое он получил от Уайнанта?
— Он не сообщил мне, о чем шла речь в письме.
Я рассказал. Я рассказал ему также все, что знал о Розуотере.
— А вот это интересно, — сказал он.
Я рассказал ему о письме, которое Уайнант отправил своей сестре.
Он спросил:
— Вам не кажется, что он переписывается со многими людьми?
— Я думал об этом. — Я сказал ему, что описание Виктора Розуотера с незначительными изменениями вполне подошло бы Кристиану Йоргенсену.
Он произнес:
— Такого человека как вы послушать не грех. Не думайте, будто я собираюсь вас прерывать.
Я сказал, что выложил ему все известные мне факты.
Он откинулся на спинку стула и скосил на потолок свои бледно-серые глаза. — В этой связи нужно кое-что предпринять, — наконец сказал он.
— Этого парня из Аллентауна подстрелили, случаем, не из пистолета тридцать второго калибра? — спросил я.
С минуту Гилд смотрел на меня с любопытством, затем покачал головой.
— Сорок четвертого. У вас есть какие-то соображения?
— Нет. Просто прокручиваю в голове известные факты.
Он сказал:
— Очень хорошо вас понимаю, — и опять откинулся на спинку стула, глядя в потолок. Когда он вновь заговорил, то думал, по всей видимости, о чем-то другом. — Алиби Маколэя, о котором вы спрашивали, в полном порядке. Мы знаем наверняка, что он тогда опаздывал на встречу и находился в конторе одного человека по имени Херманн на Пятьдесят седьмой улице с пяти до двадцати минут четвертого, то есть в то время, которое нас интересует.
— Что там вы сказали насчет пяти минут четвертого?
— Ах да, вы ведь об этом еще не знаете. В общем, мы нашли парня по имени Каресс, который содержит на Первой авеню прачечную и красильню; он звонил ей в пять минут четвертого и спрашивал, не будет ли у нее для него работы, она сказала «нет» и сообщила, что, вероятно, скоро Уедет. Таким образом, интересующее нас время сводится к промежутку между пятью и двадцатью минутами четвертого. Вы ведь не всерьез подозреваете Маколэя?
— Я подозреваю всех, — сказал я. — Где вы были пятью и двадцатью минутами четвертого?
Он рассмеялся.
— Между прочим, — сказал он, — я, пожалуй, единственный из всей компании, у кого нет алиби. Я был в кино.
— А у всех остальных алиби есть?
Он покивал головой сверху вниз.
— Йоргенсен вышел из дома вместе с миссис Йоргенсен примерно без пяти минут три и тайком отправился на Семьдесят третью восточную улицу к девушке по имени Ольга Фентон — мы обещали не говорить об этом жене, — где оставался примерно до пяти. Чем занималась миссис Йоргенсен, мы знаем. Когда они вышли из дома, их дочь одевалась; пятнадцать минут спустя она взяла такси и поехала прямо в магазин «Бергдорф-Гудмэн». Сын весь день находился в библиотеке. — Бог ты мой, ну и книжки он читает! Морелли торчал в одном заведении в районе Сороковых улиц. — Гилд засмеялся. — А где были вы?