Несколько секунд он молчал, а затем сказал:
— Ничего не предпринимайте. Я сейчас же приеду.
Когда я искал номер телефона Куиннов, в гостиную вошла Мими.
— Ты думаешь, у Гилберта серьезные ушибы? — спросила она.
— Не знаю, но лучше немедленно вызвать врача. — Я подвинул к ней телефон. Когда она, позвонив, положила трубку на место, я сказал: — Я сообщил полиции, что Уайнант был здесь.
Она кивнула.
— Потому я тебе и звонила, чтобы спросить, следует им сообщать или нет.
— Я также звонил Маколэю. Он скоро приедет.
— Он не имеет права отнимать их у меня! — возмущенно сказала она. — Клайд передал мне их добровольно — они принадлежат мне.
— Что принадлежит тебе?
— Эти облигации, эти деньги.
— Какие облигации? Какие деньги?
Она подошла к столу и выдвинула ящик.
— Видишь?
В ящике лежали три пачки, перехваченных широкими резинками облигаций, поверх которых лежал розовый чек на десять тысяч долларов компании «Парк Эвенью Траст», выписанный на имя Мими Йоргенсен, подписанный Клайдом Милером Уайнантом и датированный третьим января тысяча девятьсот тридцать третьего года.
— Датирован пятью днями раньше действительного срока, — сказал я. — Что за чушь?
— Он сказал, что сейчас на его счету не наберется такой суммы, и он, вероятно, не сможет в течение еще двух-трех дней сделать новый вклад.
— По этому поводу разразится настоящая буря, — предупредил я ее. — Надеюсь, ты к ней готова.
— Я не понимаю, почему, — запротестовала она. — Не понимаю, почему мой муж — мой бывший муж — не имеет права обеспечить меня и своих детей, если он этого хочет.
— Хватит, Мими. Чем ты его купила?
— Купила?
— Ну да. Что ты пообещала сделать в ближайшие несколько дней? Ведь он пригрозил устроить все так, что если ты этого не сделаешь, деньги по чеку получить будет невозможно, верно?
Она состроила гримасу, выражавшую нетерпение.
— В самом деле, Ник, иногда со своими дурацкими подозрениями ты производишь впечатление недоумка.
— Я учусь быть недоумком. Еще три урока, и можно будет получать диплом. Но помни, я предупреждал тебя вчера, что ты, возможно, окончишь свои дни в…
— Прекрати, — крикнула она и закрыла мне рот своей ладонью. — Зачем ты постоянно твердишь это? Ты ведь знаешь, меня это сводит с ума, и… — Голос ее смягчился, и в нем появились льстивые интонации. — Ты же видел, что мне пришлось пережить в последние дни, Ник. Неужели ты не можешь быть хоть чуточку добрее?
— Не беспокойся насчет меня, — сказал я. — Беспокойся насчет полиции. — Я опять подошел к телефону и позвонил Элис Куинн. — Это Ник. Нора сказала, что ты…
— Да. Ты не видел Харрисона?
— Нет, с тех пор, как привез его к тебе, не видел.
— Если увидишь, не говори ему о том, что я нагородила тебе вчера вечером, ладно? Я сказала это не всерьез, совсем не всерьез.
— Я и не думал, что ты говорила всерьез, — заверил я ее. — Кроме того, я в любом случае ничего бы ему не сказал. Как он себя сегодня чувствует?
— Он ушел.
— Что?
— Он ушел. Он меня бросил.
— Он и раньше уходил. Он вернется.
— Я знаю, но на сей раз мне страшно. Он не поехал в контору. Надеюсь, он просто напился где-то и… но на сей раз мне страшно. Ник, ты думаешь, он и правда любит эту девушку?
— По-моему, он сам полагает, что любит.
— Он тебе так говорил?
— Если бы и сказал, то это ничего бы не значило.
— Как ты думаешь, имеет смысл с ней поговорить?
— Нет.
— Может, ты с ней побеседуешь? Ты думаешь, она его любит?
— Нет.
— Что с тобой? — раздраженно спросила она.
— Нет. Я не дома.
— Что? А, ты имеешь в виду, что звонишь из какого-то места, где тебе неудобно говорить?
— Правильно.
— Ты… ты у нее дома?
— Да.
— А она там?
— Нет.
— Ты думаешь, она с ним?
— Не знаю. Не думаю.
— Может, позвонишь мне, когда сможешь спокойно говорить, или, еще лучше, навестишь меня?
— Конечно, — пообещал я и повесил трубку.
Голубые глаза Мими насмешливо наблюдали за мной.
— Кое-кто всерьез обеспокоен проказами моей дочурки? — Не дождавшись от меня ответа, она рассмеялась и спросила: — Дороти до сих пор строит из себя убитую горем деву?
— Наверное.
— Она всегда будет изображать саму невинность, — пока рядом будут люди, готовые ей верить. И ты, Ник — подумать только! — попался на ее удочку, ты, который боится верить даже в… ну… в то, например, что я всегда стараюсь говорить только правду.
— Это мысль, — сказал я. Прежде, чем я успел продолжить, в дверь позвонили.
Мими открыла врачу — он представлял собой кругленького, пухленького, слегка сгорбленного пожилого мужчину, с пингвиньей походкой, — и провела его к Гилберту.
Я опять открыл ящик стола и посмотрел на облигации; их общая номинальная стоимость, прикинул я, составляла тысяч шестьдесят, а на бирже за них дали бы сразу примерно четверть или треть этой цены.
Когда в дверь вновь позвонили, я задвинул ящик и впустил Маколэя. Он выглядел усталым. Не снимая пальто, он уселся и сказал:
— Ну что ж, говори — я готов к самому худшему. Что ему здесь было нужно?
— Пока не знаю, Мими только успела показать мне облигации и чек.
— Об этом мне известно. — Он покопался в кармане и протянул мне письмо:
«Дорогой Герберт!
Сегодня я передам миссис Мими Йоргенсен ценные бумаги, перечисленные ниже, а также чек «Парк Эвенью Траст» на десять тысяч долларов, датированный третьим января. Прошу тебя позаботиться о том, чтобы к этому дню на счету было достаточно денег для выдачи по чеку. Я мог бы предложить, чтобы ты продал еще какие-нибудь акции, однако полностью полагаюсь на твое решение. Судя по всему, я не смогу сейчас оставаться в Нью-Йорке и, вероятно, вернусь сюда только через несколько месяцев, но время от времени я буду давать о себе знать. Прошу извинить за то, что не могу задержаться до вечера и встретиться с тобой и Чарльзом.
Клайд Миллер Уайнант»
Под размашистой подписью находился список облигаций.
— Как оно к тебе попало? — спросил я.
— С посыльным. Как ты думаешь, за что он заплатил ей?
Я покачал головой.
— Я пытался выяснить. Она сказала, что он хотел «обеспечить ее и своих детей».
— Это вероятно, как вероятно и то, что она говорит правду.
— Я хотел спросить насчет облигаций, — сказал я. — Мне казалось, что все его состояние находится в твоих руках, верно?
— Мне тоже так казалось, но этих облигаций у меня не было, и я даже не знал, что они существуют. — Он поставил локти на колени и подпер голову руками. — Если сложить все те вещи, о которых я не знаю…
XXX
В гостиную вошли Мими и врач. Слегка натянуто Мими сказала Маколэю:
— О, добрый день. — Они пожали друг другу руки. — Это доктор Грант — мистер Маколэй — Мистер Чарльз.
— Как себя чувствует пациент? — спросил я.
Доктор Грант откашлялся и сказал, что, по его мнению, с Гилбертом ничего страшного не произошло — синяки, небольшое кровотечение, разумеется — однако, ему следует полежать в постели. Он опять откашлялся, сказал, что был счастлив с нами познакомиться, и Мими проводила его к выходу.
— Что случилось с парнем? — спросил меня Маколэй.
— Уайнант послал его черт знает зачем в квартиру Джулии, а там он напоролся на усердного полицейского.
Мими вернулась в гостиную.
— Мистер Чарльз уже рассказал вам об облигациях и о чеке? — спросила она Маколэя.
— Я получил записку от Уайнанта, где он сообщает, что передает их вам, — сказал Маколэй.
— Тогда, наверное, не возникнет никаких…
— Сложностей? Думаю, не возникнет.
Она слегка расслабилась, а глаза ее чуть потеплели.
— Я и не понимала, почему они должны возникнуть, но он, — она указала пальцем на меня, — любит меня пугать.
Маколэй вежливо улыбнулся.
— Могу я спросить, сообщил ли мистер Уайнант что-либо о своих планах?
— Он говорил что-то о том, что, вроде бы, собирается куда-то уехать, но, боюсь, я не слишком внимательно слушала. Не припоминаю, сказал ли он мне, куда и когда уезжает.
Демонстрируя свой скептицизм, я издал ворчание; Маколэй притворился, будто верит ей.
— А вы не припоминаете, говорил ли он что-нибудь о Джулии Вулф или о своих проблемах, или же о чем-нибудь еще, хоть как-то связанном с убийством? — спросил он.
Она энергично помотала головой.
— Ни слова, я точно помню, ни единого слова. Я спрашивала его об этом, но вы же знаете, каким несносным он бывает, когда на него находит. Мне так ничего и не удалось из него вытянуть по этому поводу, кроме нечленораздельного ворчания.
Я задал вопрос, который Маколэй, будучи слишком воспитанным, не осмеливался задать:
— А о чем он говорил?
— Практически, ни о чем, только о нас самих и о детях, в особенности о Гилберте. Ему очень хотелось увидеть Гила, и он прождал почти целый час, надеясь, что тот придет. Он также расспрашивал о Дороти, но, как мне показалось, не проявлял при этом особого интереса.
— А не говорил ли он о том, что писал Гилберту?
— Ни слова. Если хотите, могу повторить весь наш разговор. Я не знала, что он собирался приехать, он даже не позвонил снизу. Просто-напросто в дверь позвонили, а когда я открыла, там стоял Клайд; он еще больше постарел с тех пор, как я видела его в последний раз, и, кажется, еще больше похудел; я сказала: «О, Клайд», или что-то еще в этом духе, а он спросил: «Ты одна?» Я ответила, что одна, и он вошел. Потом он…
В дверь опять позвонили, и она направилась в прихожую.
— Что ты об этом думаешь? — тихим голосом спросил Маколэй.
— Когда я начну верить Мими, — ответил я, — надеюсь, у меня хватит здравого смысла не признаваться в этом.
Мими вернулась в гостиную с Гилдом и Энди. Гилд кивнул мне, пожал Маколэю руку, повернулся к Мими и сказал: