— Его застрелили у него дома, в душе, — сказал я. — И похоже, его застрелила женщина, которая провела у него ночь. Он как раз брился. Женщина оставила пистолет на лестнице, а этот платок — под подушкой.
Она шевельнулась в кресле. Теперь глаза ее были безукоризненно пусты. Лицо холодное, как резное изображение на камне.
— И вы ожидали, что в этой связи я смогу дать вам какую-то информацию? — горько спросила она.
— Послушайте, мисс Фромсетт, я тоже хотел бы выглядеть изящно, сдержанно и деликатно во всей этой ситуации. Я хотел бы хоть раз разыграть игру этого рода в ключе; который бы импонировал кому-нибудь вроде вас. Но никто не дает мне такой возможности — ни клиенты, ни полицейские, ни люди, против которых я веду игру. Как я ни стараюсь быть паинькой, я всякий раз заканчиваю игру с носом в дерьме и с рукой, тянущейся к чьей-то глотке.
Она кивнула, словно слушала меня лишь краем уха.
— Когда его застрелили? — спросила она, и опять легкая дрожь сотрясла ее.
— Полагаю, сегодня утром. Вскоре после того, как он встал. Я уже сказал, он только-только побрился и собирался принять душ.
— Скорее всего, — сказала она, — это произошло довольно поздно. А я здесь с половины девятого.
— А я и не думал, что это вы застрелили его.
— Ужасно мило с вашей стороны, — сказала она. — Но ведь это мой платок — не так ли? Хотя духи не мои. Но я не думаю, что полицейские так уж чувствительны к качеству духов — или к чему-либо еще.
— Совершенно верно — и на частных детективов это тоже распространяется, — сказал я. — Вам все это доставляет такое удовольствие?
— О Господи! — сказала она и с силой прижала ко рту тыльную сторону руки.
— В него стреляли пять или шесть раз, — сказал я. — И только два попадания. Он был загнан в угол душевой ниши. Думаю, сцена была довольно жуткая. Масса ненависти на одной стороне. Или очень холодный рассудок.
— Возненавидеть его было нетрудно, — глухо сказала она. — И убийственно легко полюбить. Женщины — даже порядочные женщины — так отвратительно ошибаются в мужчинах.
— Вы хотите сказать, что когда-то думали, что любите его, но сейчас так не думаете и что вы не убивали его.
— Да. — Теперь голос у нее был легкий и сухой, как духи, которыми она не хотела душиться на службе. — Я уверена, что это останется между нами, не так ли? — Она рассмеялась коротко и горько. — Мертвый, — сказала она. — Бедный, самовлюбленный, дешевый, дерзкий, красивый, вероломный парень. Мертвый, холодный, списанный. Нет, мистер Марлоу, это не я застрелила его.
Я ждал, давая ей возможность привыкнуть к случившемуся. Спустя какое-то время она спокойно спросила:
— Мистер Кингсли знает?
Я кивнул.
— И, конечно, полиция тоже.
— Еще нет. Во всяком случае, от меня — нет. Это я нашел его. Входная дверь была плохо закрыта. Я вошел. И нашел его.
Взяв карандаш, она снова ткнула им в платок:
— Мистер Кингсли знает про эту надушенную тряпку?
— Никто о ней не знает, кроме вас и меня — и того, кто его подложил.
— Очень любезно с вашей стороны, — сухо заметила она. — А еще любезнее думать то, что вы подумали.
— В вас есть эта черта возвышенной отчужденности и достоинства, которую я люблю, — но смотрите, не перегните палку. Как вы считаете, что я должен был подумать? Вот я извлекаю эту тряпицу из-под подушки, обнюхиваю, поднимаю вверх и говорю: «Ну-ну, инициалы мисс Фромсетт и все такое. Должно быть, мисс Фромсетт знала Лейвери и, может быть, даже очень интимно. Скажем так, просто в интересах истины: так интимно, как только может представить себе мой испорченный умишко. А это значит чрезвычайно, чертовски интимно. Но это же дешевый синтетический сандал, а мисс Фромсетт не станет пользоваться дешевыми духами. К тому же, это лежало под подушкой Лейвери, а мисс Фромсетт никогда не оставляет свои платочки под подушкой мужчины. Следовательно, это не имеет абсолютно ничего общего с мисс Фромсетт. Это всего лишь оптический обман».
— О, заткнитесь, ради Бога, — сказала она.
Я ухмыльнулся.
— За какого сорта девушку вы меня принимаете? — огрызнулась она.
— Увы, я появился слишком поздно, чтобы сказать вам об этом.
Она покраснела, но очень деликатно, и на этот раз порозовело все ее лицо.
— У вас есть какое-то представление, кто это сделал? — спросила она.
— Представления есть, но не более того. Боюсь, что полиция сочтет это нехитрым делом. В шкафу Лейвери висит кое-что из одежды миссис Кингсли. А когда они узнают всю историю — включая то, что произошло на Оленьем озере, — боюсь, они тут же схватятся за наручники. Сначала им нужно ее найти, но для них это не проблема.
— Кристэл Кингсли, — глухо сказала она. — Значит, и это его не миновало.
— Ну, совсем еще не обязательно, — заметил я. — За этим может скрываться совершенно иная мотивация, о которой мы даже понятия не имеем. Убийцей может оказаться кто-нибудь вроде доктора Элмора.
Она быстро подняла на меня глаза и покачала головой.
— Очень даже возможно, — настаивал я. — Ничто не свидетельствует против. Вчера он был слишком уж нервным для человека, которому нечего бояться. Хотя, конечно, боятся не только виноватые.
Я встал, побарабанил пальцами по краю стола, глядя на нее. У нее очаровательная шея. Она показала на платок.
— Что с этим? — спросила она бесцветным голосом.
— На вашем месте я бы выстирал из него этот дешевый запах.
— Но он ведь имеет какое-то значение, так ведь? Он может очень многое означать.
Я рассмеялся.
— Не думаю, чтобы он хоть что-нибудь значил. Женщины вечно оставляют повсюду свои платки. Такой человек, как Лейвери, вполне мог коллекционировать их и хранить в ящике в саше из сандалового дерева. Кто-нибудь мог обнаружить этот запас и воспользоваться им по назначению. Или он сам мог одалживать их, получая удовольствие от реакции женщины на чужие инициалы. Я бы сказал, что эта пакость вполне в его духе. До свидания, мисс Фромсетт, и спасибо за беседу.
Уже собравшись уйти, я остановился и спросил ее:
— Вы не знаете фамилию репортера из Бэй-Сити, который сообщил Браунвеллу всю эту информацию?
Она покачала головой.
— А фамилию родителей миссис Элмор?
— Тоже нет. Но, пожалуй, я могла бы ее выяснить для вас. С удовольствием это сделаю.
— Каким образом?
— Такие сведения обычно публикуют в некрологах. Я почти уверена, что в лос-анджелесских газетах был напечатан некролог.
— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказал я.
Я провел пальцем по кромке стола и поглядел на нее со стороны. Кожа цвета светлой слоновой кости, восхитительные темные глаза, волосы легче пуха и темнее ночи.
Я прошел по длинному, длинному коридору и вышел. Маленькая блондинка за коммутатором выжидающе посмотрела на меня, приоткрыв алый ротик, ожидая еще какую-нибудь шутку.
А они у меня все вышли. И я вышел.
19
Перед домом Лейвери не стояли полицейские машины, никто не околачивался на тротуаре, а когда я толкнул входную дверь, оттуда не потянуло запахом сигарного или сигаретного дыма. Солнце ушло из окон, муха тихо жужжала над одним из бокалов. Я прошел вперед до упора и перевесился через уходящие вниз перила. Никакого движении и доме мистера Лейвери. И никаких звуков, если не считать одного, слабо доносящегося снизу, из ванной, — частого, но спокойного падения капель на плечо покойника.
Я подошел к телефону, нашел в телефонной книге номер полицейского управления. Набрал его и, в ожидании ответа, вынул из кармана маленький автоматический пистолет, который положил на стол рядом с телефоном.
Когда мужской голос произнес: «Полиция Бэй-Сити, Смут у телефона», я сказал:
— В доме 623 по Алтэр-стрит была стрельба. Здесь живет человек по фамилии Лейвери. Он убит.
— Шесть-два-три, Алтэр. А вы кто?
— Моя фамилия Марлоу.
— Вы находитесь в этом доме?
— Да.
— Оставайтесь на месте и ничего не трогайте.
Я повесил трубку, сел на кушетку и стал ждать.
Ждать пришлось не очень долго. Вдалеке взвыла сирена, звук накатывал большими волнами. Шины завизжали на углу, вопль сирены замер, перейдя в металлическое рычание, потом в тишину, и шины еще раз взвизгнули перед домом. Полиция в Бэй-Сити экономит резину на совесть. На тротуаре загромыхали шаги, я подошел ко входной двери и открыл ее.
Двое полицейских в униформе ввалились в комнату. Как всегда здоровенные, как шкафы, с обветренными лицами и подозрительными глазами. У одного из-под фуражки торчала гвоздика, засунутая за правое ухо. Второй был постарше, седоватый и угрюмый. Они остановились, настороженно разглядывая меня, затем тот, что постарше, отрывисто спросил меня:
— Так, где он?
— Внизу, в ванной, за душевой занавеской.
— Ты оставайся с ним, Эдди.
Он быстро прошел вниз и скрылся. Второй посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы:
— И давай без глупостей, приятель.
Я опять уселся на кушетку. Полицейский глазами обшаривал комнату. Внизу под лестницей раздавались какие-то неясные звуки, шум шагов. Вдруг мой полицейский обнаружил лежащий на телефонном столике пистолет. Он бросился к нему, как на амбразуру.
— Это орудие убийства? — Он почти кричал.
— Думаю, это вполне возможно. Из него недавно стреляли.
— Ага! — Он наклонился над пистолетом, оскалился на меня и положил руку на кобуру. Одним пальцем расстегнул клапан и взялся за рукоятку черного револьвера.
— Так что ты думаешь? — рявкнул он.
— Думаю, это вполне возможно.
— Вот это здорово, — ухмыльнулся он. — Ей-богу, здорово.
— Да чего уж тут здорового, — сказал я.
Он слегка отшатнулся. Глаза его держали меня под прицелом.
— За что ты его застрелил? — прорычал он.
— Сам до сих пор удивляюсь.
— О, да ты у нас из умников.
— Давай-ка лучше посидим, подождем парней из отдела расследования убийств, — сказал я. — Я оставляю за собой право на защиту.