Я достал визитку, просунул ее сквозь дверную решетку.
— Спокойной ночи, миссис Тэлли.
Никакого ответа. Ее глаза, глядевшие на меня из глубины комнаты, слабо светились в темноте. Я спустился с веранды и по узенькой дорожке вышел на улицу.
Через дорогу, в машине со включенными подфарниками, мягко урчал мотор. Моторы мягко урчат повсюду, на тысячах улиц, в тысячах машин.
Я сел в свой «Крайслер» и включил зажигание.
24
Уэстмор-стрит лежит не в лучшей части города и проходит с севера на юг. Я направился на север. В конце квартала меня тряхануло на заброшенном железнодорожном пути, потом по обе стороны пошли свалки. Ржавеющие остовы автомобилей за деревянными заборами производили гротескное впечатление, напоминающее современное поле боя. Груды безжизненного лома громоздились под луной. Штабеля высотой с дом, с проулками между ними.
В моем зеркале заднего вида показались яркие фары. Они росли на глазах. Я нажал на педаль газа, достал из кармана ключи и отпер перчаточный ящик. Достал пистолет тридцать восьмого калибра и положил на сиденье у ноги.
За свалками началась территория кирпичного завода. Высокая труба печи для обжига, торчавшая вдали, не дымила. На огромном поле — низкое деревянное строение с вывеской да темные штабели кирпича, пустота, ни души, ни огонька.
Машина нагоняла меня. Низкий рычащий вой слегка нажатой сирены прокатился в ночи, перенесся через край запущенного поля для игры в гольф на восток и через двор кирпичного завода — на запад. Я прибавил скорости, но это не помогло. Машина быстро приближалась, и вдруг огромная красная фара вспыхнула и осветила дорогу.
Машина поравнялась со мной и начала срезать угол. Я тормознул так, что «крайслер» стал на нос, развернулся на сто восемьдесят градусов за спиной у полицейской машины. За мной раздался скрежет шестеренок, вой разъяренного двигателя, и красный луч метнулся по бескрайнему двору кирпичного завода.
Бесполезно. Они шли за мной, быстро сокращая дистанцию. Я и не надеялся уйти от них — просто хотел вернуться туда, где стоят жилые дома, из которых могут выйти люди, чтобы посмотреть и даже запомнить.
Мне это не удалось. Полицейская машина опять вынырнула рядом, и грозный голос рявкнул:
— Причаливай, пока мы тебя не продырявили!
Я подъехал к обочине и нажал на тормоз. Убрал пистолет в перчаточный ящик и захлопнул его. Полицейская машина закачалась на амортизаторах у моего левого переднего крыла. Хлопнув дверкой, из нее вывалился толстый полицейский и заорал:
— Ты что, полицейскую сирену не узнаешь? Вылезай из машины!
Я вылез из машины и стал рядом с ней под лунным светом. В руке у толстяка был пистолет.
— Давай свои права! — голос у него был режущий, как лезвие лопаты.
Я достал права и протянул ему. Второй полицейский выбрался из-за руля, обошел машину, стал рядом со мной. Взял у меня права и стал изучать их при свете своего фонаря.
— Фамилия у него Марлоу, — сказал он. — Черт возьми, а ведь это частная ищейка. Ты только подумай, Куни.
— Всего-то? — сказал Куни. — Тогда мне, пожалуй, пистолет не понадобится. — Он сунул его в кобуру и застегнул кожаный клапан. — Тогда мне, пожалуй, хватит этих моих ручонок, — сказал он. — Пожалуй, я ими управлюсь.
— Гнал со скоростью пятьдесят пять миль. Выпил, наверное.
— Пусть этот гад дыхнет, — сказал Куни.
Второй наклонился ко мне с любезной ухмылкой:
— Будь так любезен, дыхни на меня, ищейка.
Я дыхнул на него.
— Ну что ж, — рассудительно сказал он, — на ногах еще держится. Это я вынужден признать.
— Что-то ночь холодная для летнего времени. Угости парня выпивкой, полицейский Доббс.
— Слушай, чудная идея, — сказал Доббс. Он подошел к машине и достал из нее бутылку в полпинты. Поднял ее — она была полна на треть.
— Да, солидным угощением это не назовешь, — сказал он и протянул мне бутылку. — Пей на здоровье, приятель.
— А что если я не захочу пить? — сказал я.
— Ой, не говори этого, — заскулил Доббс. — А то нам подумается, что ты хочешь заиметь отпечатки наших ботинок на своем животе.
Я взял бутылку, свинтил колпачок и принюхался. У напитка в бутылке был запах виски. Просто виски.
— Хоть бы придумали что-нибудь пооригинальнее, — сказал я.
— Время восемь часов двадцать семь минут. Запиши, полицейский Доббс.
Доббс подошел к машине и сунул в нее голову, чтобы сделать запись в своем служебном блокноте. Я поднял бутылку и спросил у Куни:
— Вы настаиваете, чтобы я это выпил?
— Валяй. А то я сейчас попляшу у тебя на брюхе.
Я встряхнул бутылку и набрал в рот виски, не глотая. Куни двинул мне кулаком в живот без замаха. Я выпрыснул виски и согнулся пополам, давясь, роняя бутылку. Я нагнулся, чтобы поднять ее, и увидел, что Куни поднимает свое толстое колено. Он метил мне в лицо. Я шагнул в сторону, выпрямляясь, и что есть силы вмазал ему в нос. Он левой рукой схватился за лицо, взвыл, правая рука метнулась к кобуре. Доббс забежал сбоку и низко взмахнул рукой. Удар дубинки пришелся сзади, под левую коленку, нога мгновенно онемела, я тяжело сел на землю, скрипя зубами и выплевывая виски. Куни отнял руку от своего окровавленного лица.
— Иисусе Христе, — крякнул он страшным хриплым голосом. — Это кровь. Моя кровь!
С диким ревом он пнул меня, целясь ногой в лицо.
Я успел откатиться, и удар пришелся в плечо. Но и это было достаточно ощутимо.
Доббс возник между нами:
— Хватит, Чарли, с нас достаточно. Не надо перегибать.
Пятясь, Куни сделал три шаркающих шага назад, сел на подножку полицейской машины, взялся за лицо. На ощупь достал носовой платок и осторожно приложил его к носу.
— Дай мне одну минуту, — сказал он сквозь платок. — Только одну минутку, приятель. Всего только одну малюсенькую минуточку.
— Сбрасывай пар, — сказал Доббс. — С нас достаточно. Больше ничего не положено.
Он медленно помахивал дубинкой у ноги. Куни поднялся с подножки и, пошатываясь шагнул вперед. Доббс положил руку ему на грудь и мягко оттолкнул. Куни попытался отбить руку.
— Кровь хочу видеть, — прокрякал он. — Я хочу видеть его кровь!
— Все, — резко сказал Доббс. — Сливай воду. Мы свое дело сделали, и хватит.
Куни повернулся и тяжело пошел к полицейской машине. Прислонясь к ней, он что-то бормотал сквозь носовой платок.
— Вставай, дружочек, — сказал мне Доббс.
Я поднялся, потирая ногу под коленкой. Нерв дергался в этом месте, как взбесившаяся обезьяна.
— Садись в машину, — сказал Доббс. — В нашу машину.
Я прошел вперед и сел в полицейскую машину.
— А ты, Чарли, поведешь его таратайку.
— Я ему все трепаные крылья оборву! — взревел Куни.
Доббс поднял с земли бутылку виски, зашвырнул ее на забор, нырнул следом за мной в машину и нажал на стартер.
— Это может дорого тебе обойтись, — сказал он. — Зря ты его так долбанул.
— Ну почему же? — сказал я.
Он хороший парень, — сказал Доббс. — Правда, любит пошуметь немного.
— Но чувства юмора у него нету, — сказал я. — Совсем нету.
— Только не говори этого ему, — сказал Доббс. — Ты оскорбишь его в самых лучших чувствах.
Громыхнув дверцей, Куни забрался в «Крайслер», врубил двигатель и заскрежетал шестеренками, словно хотел одним махом сшибить с них все зубья. Доббс плавно развернул полицейскую машину и направился опять на север, мимо кирпичного завода.
— Тебе понравится наша новая каталажка, — сказал он.
— Как будет выглядеть обвинение?
Он подумал немного, аккуратно ведя машину и наблюдая и зеркало, следует ли за нами Куни.
Превышение скорости, — сказал он. — Сопротивление при аресте. В. П. В.
«В. П. В.» на полицейской сленге — «вождение в пьяном виде».
— А как насчет удара кулаком в живот, ногой по плечу, принуждения пить спиртное под угрозой телесных повреждений, угрозы пистолетом и применения дубинки к безоружному? Из этого, ты считаешь, ничего не последует?
— А, забудь ты про это, — устало сказал он. — Думаешь, это я изобрел такие забавы?
— Я-то думал, они очистили этот город, — сказал я. — Я думал, они добились, что теперь порядочный человек может выходить на вечернюю прогулку без пуленепробиваемого жилета.
— Ну, немного они его почистили, — сказал он. — Но слишком чистый город — это им ни к чему. Так ведь недолго и без приварка остаться.
— Таких вещей лучше не говорить, — сказал я. — Можешь лишиться профсоюзного билета.
Он рассмеялся.
— А пошли они… Через две недели я уже буду в армии. Для него инцидент был исчерпан. Он для него ничего не значил. И говорил он безо всякой горечи.
25
Кутузка была новенькая, чуть ли не с иголочки. Серая краска на стальных стенах и на двери еще хранила свежий глянец новизны, лишь в двух-трех местах подпорченный потеками табачного сока. Лампа над головой была заделана в потолок и закрыта толстым матовым стеклом. К одной из стенок камеры были привинчены две койки; на верхней, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел человек. Из того, что он в этот ранний час спал, не вонял джином или виски и выбрал верхнюю койку, чтобы никому не мешать, я сделал вывод, что это старый постоялец.
Я сел на нижнюю койку. Они обыскали меня в поисках пистолета, но не вывернули карманы. Я достал сигареты, потер горячую опухоль под коленкой. Боль стреляла до самой лодыжки. Виски, которое я выкашлял на свой пиджак, пахло омерзительно. Я поднял пиджак и обдул его сигаретным дымом. Дым поднимался и плавал вокруг светящегося квадрата в потолке. Тюрьма казалась очень тихой. Где-то очень далеко, в другой ее части, истошно голосила какая-то женщина. Зато на моей половине было тихо, как в церкви.
Женщина, где бы она ни была, вопила. У ее вопля был тонкий, до нереальности высокий звук, что-то вроде вопля койотов под луной, но без их восходящей причитающей нотки. Потом затих и этот звук.
Я выкурил две сигареты подряд и выбросил окурки в скромный туалет в углу. Человек на верхней полке продолжал храпеть. Его не было видно, только унылые серые волосы торчали из-под одеяла. Он спал на животе. Он спал крепко. Ему было хорошо.