Из Франции они уехали уже на следующий день, а бутылка вина, вместе с несколькими своими товарками, была положена в ящик. Кажется, Семен забыл о своем спонтанном приобретении.
Россия встретила их хмурым небом и дождем, заставляющим с тоской вспоминать яркое каркассонское солнце. Дни шли за днями в своей бесконечной череде. Несколько раз заходил Петр, партнер Семена по бизнесу. В последнее время отношения между ними стремительно ухудшались, и она наблюдала, как до сих пор не отучившийся проявлять эмоции Петр горячился, пытаясь подвигнуть на что-то непрошибаемого Семена. Разумеется, тщетно. И уходил, громко хлопнув дверью, а Семен равнодушно улыбался ему вслед. Вот уж воистину нашла коса на камень.
О бутылке вина из Каркассона Семен вспомнил едва ли не через месяц, уже успев в тот вечер осушить немало виски.
– Тащи бутылку, которую купили у того красавчика-француза, – велел он. – И не притворяйся, что не понимаешь.
– Тебе не стоит сейчас пить, – попыталась напомнить она.
Семен расхохотался:
– Ты что, меня лечить собралась? Очень умная? Так вот и вспомни, из какой жопы я тебя взял. Ты ноги мне целовать должна! Поняла, стерва?
Обычно она молчала, но тут шагнула к нему и посмотрела в глаза.
– Я не стерва, – проговорила она громко. – Прекрати мной командовать, пьянь. Ничего я тебе не принесу.
Несмотря на изрядное количество выпитого, глаза у Семена были холодными и даже трезвыми, однако рука слегка дрожала, поэтому тяжелый деревянный табурет, который он обычно подставлял себе под ноги, пролетел мимо и врезался в стену.
На грохот прибежал один из мордоворотов.
– Вино тащи, эта сука совсем распоясалась, – велел телохранителю Семен. – Нет, не ту бутылку, вон ту, соседнюю! – И, приняв из его рук бутылку, едва не разбил и ее.
– Тебе не стоит сейчас пить. Лучше протрезвей, – посоветовала она, на всякий случай стараясь держаться подальше.
Но Семен уже остервенело ввинчивал штопор в пробку, не сняв верхнюю защитную оболочку. В бокал пролились первые темно-вишневые густые капли, так похожие на кровь. Телохранитель застыл, ожидая новых распоряжений, и она, пожав плечами, поднялась на третий этаж, в свою спальню.
В ушах оглушительно стучал пульс… или это были настенные часы, руки слегка дрожали, словно это она с неуемной жадностью осушала стакан за стаканом.
Сев на кровать, она изо всех сил сжала голову руками. Запах гари и крови, с тех самых пор находившиеся где-то на задворках ощущений, вдруг самовластно вырвался на свободу, а перед глазами поплыли кроваво-красные пятна. Палящее солнце, застланное черным дымом пожарищ, кровь на белых плащах, кровь, заполнившая водостоки, кровь, сочащаяся между камнями, вымостившими улицы города… Кровь и боль… Бесконечная круговерть, остановить которую невозможно.
Она закрыла глаза и сжала зубы, не чувствуя, как по подбородку течет тонкая струйка крови. Когда-нибудь должен настать час расплаты, когда-нибудь за всю боль и унижение должно воздаться… Так и произойдет, если Господь существует, если Он смотрит на землю хоть иногда, если Он не оглох от стонов и жалоб миллиардов мучеников, униженных, оплеванных… Если Господь существует, должна быть и справедливость…
Наверное, усталость и давно не находившие выплеска эмоции подкосили ее, и она, сама не замечая того, заснула.
А утром ее разбудил дикий визг.
Кричала приходящая горничная, обнаружившая в заблеванной гостиной нелепо скорчившегося на полу хозяина.
Ну что же, справедливость существовала.
Все дальнейшее напоминало ей картинки из цветного калейдоскопа. Вопросы полиции, врачи и бесконечная суета. Все, что нужно, она делала машинально, не задумываясь о том, что происходит.
– Где вы приобрели вино? – прорезался сквозь марево цветных пятен и непонятных звуков голос следователя.
– Я не помню… Семен покупал много вина и в Испании, и во Франции. Мы везде заходили в элитные магазины. Он разбирался в вине и хотел, чтобы у него было все самое лучшее… – Ее голос пресекся.
А в воздухе снова отчетливо пахло пожарищем. Этот запах преследовал теперь постоянно, прилепившись, словно вторая кожа.
За окном шел дождь, и она вдруг усомнилась, прекращался ли он хотя бы на час после их приезда?..
На похоронах к ней подошел Петр и, оглядев с ног до головы, иронично ухмыльнулся.
– Скорбишь, несчастная вдова? – спросил он ехидно.
– Наверняка не так сильно, как ты, – парировала она, сохраняя на лице свою обычную невозмутимость. – Теперь же все пойдет так, как ты хотел.
– Да ладно. – Бывший партнер мужа по-свойски приобнял ее за плечи. – Нам с тобой делить нечего. Как-нибудь поладим. И сними, наконец, с лица эту невозмутимую маску. Прямо не баба, а каменное изваяние.
Она не ответила – только осторожно высвободилась от его рук и ушла по залитой дождем… или темной кровью… дорожке.
А ночью плакала в подушку, проснувшись от уже знакомого кошмара, где она бежала по захваченному неприятелем городу – не покорившемуся, но утопленному в крови, сожженному и истерзанному…
Неужели она все-таки ошиблась?
Встав с кровати, она босиком, в одной короткой маечке и узких трусиках, спустилась на первый этаж. Все равно никого из посторонних в доме не было, обоих мордоворотов она рассчитала тут же после смерти их хозяина… Зажгла в библиотеке свет и отыскала на полке сборник мистических детективов, купленный как-то по случаю с целью скоротать дорогу.
Быстро пролистала страницы, боясь не найти то, что искала. Но нет, вот и стихотворение, размещенное прямо посреди одного рассказа:
Свет и тень – перекрестье креста,
перекрестье грехов и молитвы.
Тонет эхо шагов в тишине равнодушного храма.
Свет и тень – отголосок той старой
решающей битвы,
О которой написано в камне строками романа.
Только шаг – и настанет пора межвековья.
Будет колокол бить в такт тревожно
стучащего сердца.
Я устала идти столько лет параллельно
с любовью.
Проклиная Евклида, не в силах хоть каплю
согреться.
Я уже умирала, ведь смерть – это вовсе не ново.
Так зачем же опять продолжать эти вечные битвы.
Но я снова вхожу в сень великого Храма
и Слова —
В перекрестье из тени и света, грехов и молитвы.
– «Только шаг – и настанет пора межвековья…» – пробормотала она, закрывая книгу.
Если только Господь существует, она не сошла с ума и не ошиблась…
Звонок раздался только на следующий вечер. Камера показала стоящего у калитки человека, не узнать лицо которого было невозможно.
Она нажала кнопку, открывая ворота. Руки тряслись.
Пока он шел по двору, она бестолково металась между зеркалом и дверью, но не видела своего отражения, да к тому же это было совершенно не важно. Кому что за дело, как именно она выглядит, ведь есть что-то главное, что-то совершенно другое.
С его волос стекала вода, он смешно ежился в тонкой кожаной куртке, тоже промокшей насквозь. Он что, добирался сюда пешком? Из Франции? Вполне может быть…
– Я… – Он замялся, подбирая слова.
– Ты пришел!
Больше не в силах сдерживаться, она бросилась на грудь этому человеку. Человеку, которого видела второй раз в этой жизни, и разрыдалась. Слезы мешались с дождевыми каплями. Влага к влаге, пепел к пеплу, прах к праху…
– Я учить русский, но очень сложно. – Он и вправду с трудом справлялся с незнакомым языком. – Я – Раймон.
Она улыбнулась и провела рукой по его мокрым волосам.
– Я знала. Пойдем, тебе нужно согреться. Сейчас разожгу камин… Тут есть камин, представляешь? Все как в старом замке. Знаешь, я так рада, что ты пришел… Я уже думала, что мне просто померещилось. Что я рехнулась, сбрендила… Я уже сама не знала, чему верить…
Она говорила и говорила, словно боялась остановиться, словно боялась, что в тот миг, когда иссякнут слова, он тоже исчезнет.
Но нет, Раймон сидел прямо перед ней, и можно было коснуться его теплой кожи, вдохнуть пахнущий сладостью розы и горечью дыма аромат незнакомой туалетной воды. Роза и дым, сладость и смерть – все правильно, все так и должно быть.
Она дала ему чистую одежду, которую приобрела заранее, еще после смерти Семена, и поразилась, как точно угадала с размером. Белый джемпер сидел на ее госте превосходно, словно сияющие латы. Джинсы тоже пришлись как раз впору.
– Я видел фото. Ты… Тебя… – подбирал он непослушные русские слова. – И Симон… И тогда я понял, что надо делать…
Она кивнула. Конечно, изящный план исходил не от изначального заказчика. Чтобы окончательно сложить для себя мозаику, она задала еще один вопрос:
– Петр? Верно?
– Педро. – Раймон кивнул, подтверждая ее догадку.
Теперь все понятно. К нему обратился Петр, желающий полностью прибрать к рукам бизнес своего партнера. И они придумали вполне неплохой план. Безупречный план убийства заядлого жизнелюба и параноика, не выходящего из дома без охраны.
– Как ты понял, что я не выпью это вино? – уточнила она.
– Я узнал ты… тебя… Ты узнала, – объяснил он. – Ты меня узнала.
Вот теперь вопросов и вправду не осталось.
Они узнали друг друга, так и должно было случиться, а она стала соучастницей убийства с тех самых пор, как впервые увидела этикетку той самой бутылки. Simon de Montfort, 2008 год и регион производства – юг Франции, Лангедок.
Симон де Монфор, барон де Монфор-л’Амори, в 1208 году возглавивший карательный поход против юга Франции и альбигойской ереси, разбил войска Педро Арагонского и Раймона Шестого в битве при Мюре, а после взял его город так, как привык брать все, что ему хотелось, огнем и мечом прорубая себе дорогу, заливая кровью узкие каменистые улицы Старого Каркассона.
Вино, произведенное в Лангедоке, никогда не назвали бы именем одного из страшнейших людей в истории всей Южной Франции. Вино, к тому же датированное сакральным 2008 годом.