— Не сожгли, — возразил Борис. — Не сожгли. Обошлось.
— Почему к нам, — спросила у него Катерина, — к нам и нашим знакомым — такой интерес?
— Мне самому странно. Пытаюсь разобраться…
— У моего мужа, — сказала Катерина Борису, — завихрений не меньше, чем у тебя! Но не изображает из себя героя!..
В один голос поспешили вступить:
— Что ты, Катенька? — ее Свет.
— Ты придираешься к Борису! — Людмила, родная сестра Света, сама не замечая патетической интонации своей речи: — Он старается для всего общества — рискуя жизнью!..
— И я не хочу! И я не хочу!.. — Катерина показала на мужа. — Я, может, — как и ты — боюсь за него!.. За него боюсь!..
— Катенька! — воскликнул Свет, — нечего паниковать раньше времени…
— Потерявши голову — паниковать поздно! — возразила она с сухими глазами, из которых каждую секунду готовы были брызнуть слезы. — Надо заявить в милицию!
— Вот те раз! — Свет в ожидании ее слез смущенно покосился на нее.
— К сожалению, бесполезно, — мягким тоном заметил Борис. — И… даже небезопасно.
— Братцы, — позвал Виктор, во все продолжение сцены рассматривающий книги на стеллажах, раскрывая одну, другую, ставя ее на место и выхватывая из рядов следующую. — Я повторяю мой призыв. Ко мне в Чертаново. Этот дом — на запор, все дурные тревоги по боку! Затворимся в чистую поэзию! Свет… Катя… Люда, вас приглашаю… Вызовем Данилу, я знаю, он с удовольствием… Стеллу…
— О, Стелла… — Свет закатил глаза. — Незабываемая хризантема: от одного ее присутствия можно… потерять голову…
— Сойти с ума и повеситься, — неловким, хриплым вдруг голосом произнесла Катерина и — улыбнулась, все еще хмуря лоб.
— Речка, пруд поблизости есть? — спросил Светозар.
— Нет. Чего нет, того нет.
— Ну, вот. А еще приглашаешь… Где купаться? Ну, я шучу. Витя, спасибо, к сожалению, нереально. Масса обязательств, звонков. Посетители… не можем уехать…
— Жаль. Правда, жаль, — искренне отозвался Виктор.
— Живи пока у нас. — Светозар сделал широкий жест рукой. — Правда, Катюша?
— Конечно. — Катерина, тряхнув головой, улыбнулась. — Где, как не здесь, чистая поэзия? Поэзии — хоть пруд пруди! И купайся сутки напролет…
Борис и Людмила попрощались, расцеловавшись с Катериной и Светозаром.
ГЛАВА 12. ВСТРЕЧА
Около месяца семейство Лагутиных жило поврозь. Аня с Митей и бабушкой — у Александра Евгеньевича, племянника бабушки. Людмила — у своей родной сестры Лены. Борис Лагутин изредка, с большими предосторожностями, навещал кого-нибудь из них, но в основном дневал и ночевал в редакции; здесь, пожалуй, было надежнее всего: серьезная охрана, неприступное здание.
Можно было бы, конечно, взорвать часть этажа или подкараулить и застрелить при входе. Но все-таки осуществить террористический акт здесь было гораздо сложнее, чем в любом другом месте.
Людмила на работу не ходила и, пока ее пристанище сохранялось втайне, можно было считать, что ей ничего не угрожает. В дом к Лене ни из одного из тех мест, где была вероятность прослушивания, не звонили — и туда от Лены тоже не звонили.
Наибольшую тревогу внушала безопасность дочери: ее перемещения по городу, на работу, с работы — случайно или в результате целенаправленной проверки — легко могли помочь ее обнаружению.
Собственную квартиру они не посещали. Никто из них не предполагал, что она свободна от наблюдения и в настоящее время никакая опасность не висит над ней.
Тоже и дом Светозара по видимости был избавлен от надзора. То, чем занимались он и Валерий, никому не причиняло вреда, ни пациентам, ни посторонним людям, это был не какой-то метод вроде массажа или упражнений, а особенная перестройка жизни человека — чувств, мыслей, и затем поступков. Весь процесс исцеления от того или иного недуга, будь он глубинный и закоренелый, опирался на осознание человеком прошлых своих вин, испрашивания прощения за них и, в свою очередь, прощение всех и за всё. Зависть, злость и все дурное из самосознания должны были улетучиться, исчезнуть. Именно указанные чувства напрямую являлись причиной накапливания и развития болезней.
Главное в достижении благоприятного результата зависело от самого пациента, от его искренности, вступления на путь духовной чистоты, любви и человечности.
Попадались люди типа Леонида Харетунова, готовые платить большие деньги за возврат им потерянного здоровья, но не умеющие и не желающие расстаться со всею чернотой, накопившейся на протяжении жизни, прячущие, даже лелеющие эту черноту. Они не способны были докопаться и признать за собой вину за тот или иной проступок вчера, год или десять лет назад: к тому же, чем большее время проходило с момента его совершения, тем труднее было его исправить.
Харетунов, мнящий себя влиятельной персоной, предложил Светозару прислать в его распоряжение машину с шофером, дабы Светозар приезжал к нему в офис в назначенный час и здесь осуществлял свои занятия. То есть позволил бы Харетунову очищаться и оздоравливаться, не отрывая от деловых мероприятий.
Светозар на это твердо заявил, что Харетунов может приглашать к себе в офис любых лекарей, а если хочет воспользоваться его помощью, — пусть будет любезен пожаловать к нему, и если дела для него важнее здоровья — пусть вообще катится. Харетунов во многих отношениях был тяжелым пациентом: в течение занятия из него источалось столько энергетической грязи, что Светозар вынужден был высвободить час, следующий за посещением Харетунова, для приведения себя в норму. Он звонил по телефону Валерию, чтобы тот помог ему, потому что самостоятельно зачастую трудно вернуть душевное и физическое равновесие.
Семен Трошин, подосланный к Валерию разведкой Харетунова, по заданию последнего, о ком он и знать не знал, настолько на разных уровнях находились они в обширном харетуновском «хозяйстве», — оказался человеком, легко и органично погрузившимся в благословенную среду правильного мироощущения.
Будучи добротной ищейкой, сборщиком информации, установщиком всевозможных жучков, иногда с переодеваниями, незаконным проникновением в закрытые помещения, участником бескровных налетов и изъятий, — он не привлекался, Бог миловал, к вооруженным нападениям со стрельбой и убийствами. Разведка подобным, как правило, не занималась. Что касается так называемого штаба оперативного руководства, осуществляющего карательные акции, там были свои, специально отобранные люди.
Одни с другими и третьими не смешивались. Большое было «хозяйство»: секретность каждого направления, каждой группы соблюдалась очень строго.
Семену Трошину позволено было знать нескольких человек окружения, непосредственного начальника, а также те легально существующие фирмы, куда его в свободные от разведки дни и недели назначали рядовым охранником.
Впрочем, рядовой охранник — не совсем точное, упрощенное название его служебной роли. Находясь на дежурстве, скажем, в банке, он был обязан учитывать многие вещи, вступая в контакт с руководством, иногда вплоть до самого управляющего.
Его потому и послали к Валерию, что он, пожалуй, единственный имел минимальный повод к обращению за медицинской помощью. У него было кожное заболевание, поразившее пальцы ног.
После восьмого или девятого занятия от заболевания не осталось следа. Противная чесотка мучила его в течение нескольких лет. Вдруг, в одно мгновение — все исчезло.
Расскажи ему кто-нибудь за минуту до случившегося о подобном чуде — он бы не поверил.
Принципы любви и покаяния, поднесенные Валерием, он впитал в себя с чувством радостным и легким. Он сумел различить свет, излучаемый Валерием, всем его мягким, на редкость добрым существом, дарящим светлое чувство, в ответ на которое возникает прочное желание одарять других людей — вместо того, чтобы завидовать и стремиться брать ль них.
Он умолчал в донесении начальству о том, что выздоровел полностью; старался говорить осторожно, взвешивал каждый факт сообщения, проверяя, не повредит ли оно каким-то образом Валерию.
У него открылись другие глаза — внутренние. Глаза души. Ему внезапно сделалось противно — как была противной и прилипчивой его испарившаяся чесотка — выполнять нечистую свою работу. Он по-иному увидел то, чем занимается, где служит, зарабатывая на хлеб насущный.
Если бы не проблема заработка — а он должен был содержать семью и зарплата здесь была очень хороша, — Семен сразу бы принял решение, повернулся и ушел без оглядки. Вдобавок ему было известно, что просто взять и уйти из «хозяйства» живым — почти невозможно.
Морозным снежным декабрьским утром мужчина в бежевой вязаной шапочке и в китайской куртке на молнии вышел из легковой машины на углу Пушкинской площади и Тверской, пробежал, смешиваясь с толпой, вниз в переход, затем, минуя вход в метро, повернул в длинный коридор, идущий под всей площадью в сторону Елисеевского магазина, и через минуту появился наверху рядом с вновь открытым фешенебельным трехэтажным шопингом; раньше здесь в угловом здании размещался до пожара 1988 года известный всей Москве Дом ВТО.
Пройдя мимо Инкомбанка, мимо кафе «Лакомка», мужчина свернул направо в проходной двор, почти бегом пересек его, и перед тем как выйти в Козицкий переулок, — быстро оглянулся, проверяя, кто у него за спиной.
В просвете арки вдалеке маячили две мужские фигуры, идущие от площади, и те несколько человек, что попались ему навстречу, идя в противоположном направлении.
Он не стал поддаваться панике — в мужских фигурах не усматривалось ничего неестественного и подозрительного.
Он пересек переулок наискосок вправо. На повороте в следующий проходной двор — в тот, где имеется магазин овощи-фрукты, расположенный в подвале, — его ждал Борис Лагутин с условленным портфелем в руке, терпеливо переминаясь на месте.
Борис посмотрел на бежевую шапочку, устремляющуюся к нему, и поднял в приветствии левую руку. Шапочка ответила таким в точности жестом.
Они поздоровались.