— пальцами правой я мог достать замочек на левом запястье.
Не теряя времени, выбежал в первую комнату, изогнувшись набок словно увечный, стал шарить на столе, выдвинул верхний, затем следующий ящик. То, что я искал, не отыскивалось.
Я действовал локтем, ногой — было зверски неудобно — готов был подключить свой нос.
Перешел ко второму столу. Здесь мне сразу повезло: в верхнем ящике, в отделении для канцпринадлежностей, россыпью лежало множество скрепок.
Я нетерпеливо схватил одну и вслепую за спиной стал разгибать, наощупь вводить в отверстие замочка.
Несколько тягостных мгновений не получалось.
Наконец, раздался легкий щелчок, наручник раскрылся — я мог свободно вытянуть руку перед собой.
Высвободить правую руку не составило труда.
Теперь я мог подумать о дальнейшем. Часы показывали час десять. Пятидесяти минут бегом, на метро, чтобы не связываться с автодорогой, впритык хватало. Но мне следовало учесть, что когда назначают два часа, — нельзя исключить без пяти, без десяти два. А сорок минут — это уже маловато.
Возвращаться наверх в мою комнату исключалось. Я не мог позвонить Борису Михайловичу, потому что не помнил на память номер телефона в их квартире на Профсоюзной. Бандиты выгребли у меня карманы, лишив записной книжки, проездного билета, денег, паспорта… Стол во второй комнате-камере был пуст, наверное, кто-то унес с собой.
Звонить Ане на работу, просить предупредить отца — ни при каких обстоятельствах нельзя было.
Оставалось бежать. Бежать сломя голову, как мне никогда не приходилось бегать, особенно в таком не лучшем состоянии. Вчера я в самом деле уловил: Борис Михайлович собирался выехать из дома на работу в два часа пополудни; за ним должны были заехать шофер на редакционной машине и телохранитель.
С цербера я снял его фирменную куртку, вытряхнул его из нее как одеяло из пододеяльника: неужели по морозу в одной рубашке, привлекая всеобщее внимание?
Пистолет он держал на поясе брюк. Я проверил — заряженный — сунул себе в карман куртки.
Денег в карманах у него не оказалось. Ни проездного билета. Объявилась новая проблема. Но это потом — прежде нужно было выбираться из родимой фирмы.
Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. На цыпочках подбежал к ней. С моей стороны торчал ключ в замке. Я поднял руку, нажал на выключатель.
В помещении сделалось темно.
Только слабо светился дверной проем во вторую комнату.
Я повернул ключ и немедленно стал уходить от двери, не оборачиваясь, не видя того, кто постучал, бросил хрипловатым голосом:
— На ключ запри… — И напряженно прислушивался к шорохам, к шагам.
— Корнилов прислал тебе на смену…
Я шел спиной к нему — он был один! — во вторую комнату, опустив руку в карман куртки. Шел не спеша.
Но, пригнувшись, миновав проем, — резко взял вправо и встал рядом со входом.
Лишь только показалась голова, рукояткой пистолета саданул в основание затылка.
Сменщик свалился, не издав ни стона, ни вздоха.
Тишина. Покой.
Он лежал, загораживая выход. Пришлось втащить его сюда, положив невдалеке от моего цербера.
Я пригладил волосы, принял независимое выражение и решительно вышел в коридор. Направился к проходной, молясь истово, с великою верой, чтобы не встретиться с широкоплечим Шмелем или Корниловым, и с любым, кого я знать не знаю, но кто мог бы встать на моем пути.
— Пока, ребята. Я на две минуты. Сейчас вернусь. — Быстро, с напором. Охранник за стеклом не успел разглядеть, кто идет. Но другой, в вестибюле, увидел мое лицо, увидел на мне чужую фирменную куртку — не знаю, предупрежденный или нет — заподозрил неладное, бросился ко мне, приказывая остановиться. Я вынул пистолет и вдавил дуло ему в живот: — Молчать! Руки на затылок, спиной ко мне!.. Застрелю как свинью!..
— Эй, чего там? — Охранник за стеклом приподнялся и выглядывал наружу, заметив некую странность в нашем поведении.
Я стоял так, что ему не был виден мой пистолет, а приподнятые руки второго охранника могли сойти за обыкновенное потягивание.
Правой рукой я расстегнул кобуру у него, действуя скупыми движениями, со стороны ничего конкретно нельзя было различить, забрал пистолет. Переложил к себе.
— Иди со мной к двери, — приказал я.
И когда оставалось несколько шагов, рванулся, дверь отлетела от удара ногой. Я выбежал на свободу.
Отбежав со всех ног порядочное расстояние, заметил, что продолжаю держать наизготовку, на удивление и страх прохожим, оружие — тут же опомнился и спрятал в карман.
Подумал — милиция если схватит меня с таким арсеналом, долго мне придется объяснять и оправдываться.
Чем ближе к метро, тем я стал внимательней настраивать себя на расслабление и спокойствие. Потер руками лицо, провел по волосам.
Перед самым контролем сбавил шаг. Но шагал достаточно быстро.
Фирменная куртка, несомненно, помогла мне.
— Там за мной, — показал я контролеру большим пальцем за спину себе.
И пока она соображала, что бы могло это значить, — я был по ту сторону пропускного пункта. Соскочил вниз по ступенькам. На мое счастье, открылись двери поезда, и я ступил в вагон.
Дальше был переход на кольцевую линию и второй переход на Октябрьской; я перелетал через три-четыре ступеньки, лавируя в людском потоке, обходя препятствия — как в слаломе.
И снова я в вагоне на нужном радиусе. Стоял и ждал — вез поезд. От его скорости зависело.
На Профсоюзной вылетел наверх. Без четырех минут два. Воспользовался первым же проходом во двор. Мчался по двору на предельной скорости, еще издали стал вглядываться — вон там подъезд, крыльцо возвышалось метра на полтора над землей. Мужская фигура на крыльце — мой тесть?
Я сменил беговую дорожку — побежал не по тротуару, а вдоль стены дома.
Черная «волга» — да, вот она с моей стороны. Куча машин припаркована на газонах, затянутых снежно-ледяной коркой, на тротуаре, на проезжей части двора.
Где-то сидит с дистанционным пультом. Как узнать? Никак, ничего не даст. А может, не в автомобиле — спокойно стоит и наблюдает с торцевого конца за углом параллельного дома. Потом выйдет на улицу, сядет в машину и укатит без помех.
— Борис Михайлович!.. Борис Михайлович!.. — закричал издалека, махая руками. Он не видел. Я подумал — выстрелить в воздух? Он не узнаёт меня в этой куртке — расстегнул ее и кинул на землю. Кажется, тесть обратил внимание. — Борис Михайлович! назад!.. Уходите в подъезд!.. назад!..
Он смотрел на меня в недоумении.
Даже зло взяло — такой умный, и недогадливый.
Редакционная машина стояла перед крыльцом, подгазовывая. «Волга» оказалась у нее наискосок с хвоста.
Я впрыгнул на крыльцо.
— Митя?..
Некогда было разговаривать. С разбега схватил его, толкнул перед собой, потащил к другому краю, мы оба свалились вниз.
Я обернулся, успел увидеть, как крыша и весь салон «волги» раздались, устремляясь к небу.
— Уши! — единственно смог крикнуть ему, зажимая ладонями уши себе и падая на него.
Раздался грохот невиданной мощи. Отгороженные каменным крыльцом, мы почувствовали, как вздыбилась земля, нас тряхнуло словно песчинки. Взрывной волной оторвало меня от тестя и ломая мое тело — забросило к соседнему подъезду.
Столб яркого черного пламени гудел и полыхал над тем, что секундой раньше выглядело как полированная красавица «волга».
Телохранитель в редакционной машине, увидев человека, бросившегося на его подопечного, открыл поспешно дверцу и стал выходить, доставая оружие. Он-то и пострадал сильнее всех. Редакционная машина перекувырнулась два раза, ее словно отжали толкателем с ее места; шофер в ней отделался средними травмами.
А я потерял сознание — во второй раз в этот день.
Очнулся я, лежа на спине на каком-то движущемся возвышении. Серый потолок; проплывают по временам тусклые лампы.
Вдруг показалось родное лицо. Склонилось надо мной. Я попробовал улыбнуться и пошевелить языком и губами:
— Зачем слезы, лапонька?..
— Солнышко мое… мой любимый… все будет хорошо… Я с тобой. Я всегда буду с тобой…
— Конечно, хорошо… Не плачь, Анечка… Я тебе не говорил одну вещь?
— Что?
— Я тебя очень люблю.
— О-о… — Она плакала, не могла перестать, и улыбалась сквозь слезы и смотрела мне в лицо. Прильнула, чтобы поцеловать. Я застонал поневоле. — Больно? Лапонька — больно? Все будет хорошо. Правда?
Эта ее «лапонька» — я собрался с силами и сказал:
— Правда… Любимая повторюшка моя… Мы где?
— Институт Склифосовского. Тебя должны оперировать.
— Я хочу сделать заявление прокурору. Очень важно… Скажи папе — куртку бросил… два пистолета… Сдать в милицию, следователям… Из них, может быть… убийство…
— Не волнуйся, заинька мой. Папа должен скоро приехать. Тут столько охраняет нас… Не волнуйся…
— Я не волнуюсь.
На самом-то деле было одно, что огорчало и тревожило меня: февральская моя поездка в Питер на сборы, похоже, не состоится.
И в соревнованиях чемпионата Москвы — я мимо.
Но — посмотрим… Еще посмотрим.