Он нашел его перед Фриншером, среди сильного шума и звона колокольчиков, словно загипнотизированного разноцветными лампочками, загоравшихся при контактах катящихся стальных шариков. Для игроков, казалось, весь мир был ограничен размерами этого шумного аппарата.
— Так вы здесь. А я уже потерял терпение, — приветствовал его Роджер.
— Я освободился, как только смог, — сказал Жак, — моя жена тут же вернулась.
— Я это понял по телефону.
Роджер подмигнул ему.
— Вы очень хорошо вышли из положения.
— Ни в коем случае не звоните мне в контору. Это рискованно. Так же и наши встречи здесь поблизости от фабрики.
— Вы слишком все драматизируете, — возразил Роджер. — Ваша жена меня не видела. Она знает только моего шефа.
Он посмотрел на немногочисленных посетителей в помещении, затем поставил Фриншер и пошел к музыкальному автомату, в который опустил полдюжины монет. Раздалась громыхающая джазовая музыка.
— Мы имеем теперь добрых полчаса времени. Музыка лучшее средство против любопытных ушей. Хотите скотч?
Он подождал согласия Жака и заказал две порции виски. Они сели за столик вблизи музыкального автомата.
— Я полагаю, что вы меня вызвали не для того, чтобы угостить виски?
— Мне хотелось убедиться, что ваши намерения не изменились.
— Вы можете предоставить мне рассрочку? — спросил Жак.
— Могу, не слишком большую.
— Но не считаете ли вы, что я могу за один день достать 30 тысяч франков?
— Я могу пока удовольствоваться задатком, конечно соответствующего размера.
Чтобы слышать друг друга, собеседники склонились над столом и каждый внимательно следил за движением губ другого. Даже вблизи никто бы не разобрал, о чем они говорили. Метод оказался эффективным и музыка автомата — терпимой.
Кельнер принес выпивку.
— Если бы вы могли снизить вашу цену…
— Один момент, мсье Меллерей. — Роджер жестом отклонил это предложение.
— Я не имею такого намерения.
— А я не могу столько выплатить.
Жак удивился своей собственной смелости. Он не смог бы так говорить, это алкоголь возбудил его. Он стал не только смелым, но и отважным.
— Я предупреждаю вас, что если по вашей вине что-либо произойдет, я сообщу о вашем вымогательстве. Вы хотите слишком много заработать, а в результате все потеряете.
— Будьте благоразумны, мсье Меллерей.
Вместо того, чтобы расстроиться Роджер, казалось, наоборот развеселился. На его толстых губах появилась сочувственная улыбка, которая только подчеркивала его безобразие.
— Вымогательство? Вы имеете доказательства?
— М-ль Тусси может все подтвердить.
— Ее показания, как заинтересованной стороны будут так же мало значить, как и ваши. Вас обвинят, что вы действуете из-за мести.
С бокалом в одной руке и с сигаретой в другой Роджер сидел и улыбался. Но его глаза имели металлический блеск.
— На карту будет поставлена репутация нашего агентства. Клянусь вам, мой шеф распорядится о привлечении выдающегося защитника. Вы будете осуждены.
— Я осужден, вот это здорово!
— Да, точно, за клевету!
Действие алкоголя улетучилось так же быстро, как и наступило. Ничего не осталось, кроме жжения в пустом желудке, вызывавшем у Жака тошноту.
— Придется поладить, — продолжал Роджер, — Так как же, мсье Меллерей?
— Тридцать тысяч франков будет очень трудно достать.
— Трудно, но возможно. Можете мне не рассказывать, что оборотный капитал перчаточной фабрики…
Жак промолчал и поэтому получил отсрочку. Роджер путал «молчание» с «согласием».
— Поскольку мы пришли к соглашению мне не будет смысла продолжать слежку, — сказал он. — Формально она будет, конечно, продолжаться.
— Что вы пишете в своих донесениях?
— Буду писать часовой распорядок дня, который вы мне дадите.
— Это смешно. Вдобавок я должен еще за вас работать!
— Разве было бы лучше, если бы я продолжал за вами следить? — спросил Роджер. — Нет, не правда ли? Я не вижу причины для вашего отказа, ибо мы оба будем удовлетворены.
— Согласен.
— Самому за собой следить, в некотором роде раздвоиться, чтобы быть преследователем и преследуемым… Разве это не пикантная ситуация? Вы передаете сведения м-ль Тусси каждый вечер. Я звоню ей ежедневно около девяти вечера и она передает мне, это очень просто.
Адская музыка прекратилась, но в голове Жака продолжали греметь тарелки, барабаны и литавры.
— Я еще не говорил с м-ль Тусси. — сказал Жак. — Я должен уведомить ее.
Он купил телефонный жетон и вошел в кабину.
— Я ждала твоего звонка, — сказала Жаннина. — Я не решилась уйти.
Как накануне у телефона, он закрыл глаза. Ее молодой и чистый голос действовал, как компресс на его разгоряченную голову. Жак моментально забыл свои заботы и стал думать только о молодой женщине.
— Как ты провела ночь?
— Плохо. А ты?
— Тоже не очень хорошо.
— Ты нашел выход из положения?
— Еще не нашел.
Почему он должен вдаваться в подробности? Это была не ее проблема.
— Сегодня я не приду, любимая. Могу ли я позвонить около семи часов?
— Если хочешь. Я буду весь вечер дома.
Он тихо сказал:
— Целую тебя, любимая.
— Я тебя тоже.
— Целую тебя очень и очень крепко.
Он пошел обратно к столу. Роджер ушел, предоставив ему оплатить счет. Жак купил пачку сигарет. На улице холод охватил его. Возбуждение от алкоголя сменилось депрессией. Тридцать тысяч франков казались ему недосягаемыми.
— Трудно, но возможно, сказал ему вымогатель.
Жак охотно сказал бы ему: «Но это невозможно! Невозможно! Все счета будут тщательно проведены. Будет вынут из кассы последний франк, чтобы купить фабрику белой кожи. Как вы не можете понять, что я ничего не имею вообще ничего.
К чему бороться, когда с самого начала все было потеряно?
Все ли? Нет, не все. Было потеряно состояние, но не любовь. Во тьме его депрессии засверкал огонек, лампа в конце туннеля, показывающая выход из него. Он немного успокоился. Разве не ждала его Жаннина, преданная и любящая? Да, действительно, почему бы не быть этому истинному счастью?
Глава 8
Желто-красная кабина подвесной канатной дороги скользила над Сент-Лауренсом. Однако солнцу не удавалось согреть старые домишки, замершие и прижимавшиеся друг к другу. Казавшиеся совсем низкими.
С высоты своего постамента неустрашимый Ксавье Жувин устремил свой бронзовый взгляд на маленькую, местами покрытую грязным снегом площадь.
Жак бросил на статую ненавидящий взгляд, словно считал его причиной своих неудач. К концу первой половины дня, сравнивая приходы и расходы, Жак не смог освободиться от мыслей о тридцати тысячах, которые были столь же недоступны, как неприступные горные вершины. В поисках возможности получения денег, он подумал о своей матери.
Мадам Меллерей получала порядочную пенсию, была бережлива, как муравей и имела еще кое-какие небольшие источники дохода.
Он закончил часть работы с тем, чтобы сразу же после обеда мог уехать из Монтефло.
Насколько я помню, у мамы есть деньги на сберегательной книжке, думал он, и нужно, чтобы она одолжила мне несколько тысяч франков.
Поглощенный этими мыслями, Жак торопливо поднимался по деревянной лестнице с шаткими перилами. Звуки телевизионной передачи были слышны из коридора. Оперная певица исполняла большую арию из «Лакмэ».
Жак вынул из кармана фунт конфет, купленный им по пути, и постучал в дверь.
Возьму пару тысяч здесь, потом несколько тысяч займу где-нибудь. Роджер играет на непреклонности. А если ему скажут, что он получит пятнадцать наличными вместо тридцати и у него будет выбор — это или вообще ничего, то не ухватится ли он за это предложение?
Жаку пришлось несколько раз сильно постучать, пока он не услышал голос матери.
— Это я, Жак.
Она поспешила открыть дверь.
— Добрый день, мой маленький, Жак.
Она была высокая, худая со строгим лицом, полная противоположность м-ль Матильде, которая сидела на стуле перед пустой чашкой из под кофе, очарованная экраном телевизора.
Мадам Меллерей обняла сына, затем выключила телевизор.
— Дай мне твое пальто и садись. Может быть хочешь кофе?
Она взяла чайник.
— Матильда рассказала, что вчера после обеда ты был здесь. Большое спасибо за конфеты, они были замечательные.
— Превосходные. — Подхватила Матильда, покосившись на пакет с конфетами.
В присутствии третьего лица Жак не хотел разговаривать на тему, ради которой пришел сюда, а толстая старуха, казалось, не имела намерения уходить. Видимо, мадам Меллерей догадалась о смущении сына, так как сказала, указывая на конфеты:
— Предложи Матильде, пока она не ушла.
Жак удивился способу избавиться от лакомки. Последняя с полным ртом и руками не замедлила удалиться.
— Весь смысл ее жизни — это еда, — вздохнула мадам Меллерей, проговорив это дружески-укоризненным тоном. К счастью она не может пожаловаться на печень.
Затем ее взгляд стал вдруг серьезен.
— У тебя лицо как из папье-маше!
С тех пор, как он женился, она встречала его подобными словами при каждом его посещении. Вероятно инстинктивно указывала этим, что жена обращается с ним хуже, чем она.
Обычно он возражал:
— Ты всегда это говоришь. Я опять поправился на четыре фунта.
Сегодня это должно быть соответствовало действительности, ибо Элен это тоже заметила, и он не стал возражать.
— У меня неприятности.
— С твоей женой?
— И да и нет.
— Что еще она затеяла?
Мадам Меллерей не имела теплых чувств к снохе. Они всегда осуждали друг друга и почти не поддерживали отношений.
Жак рассказал выдуманную им историю.
— На прошлой неделе я играл в покер. Я проиграл много денег и не сказал Элен.
— Ты теперь стал играть в карты!
Упрек и отвращение, которые появились на ее лице, укрепили решение Жака не доверять ей своих истинных забот. Развод и вымогательство были словами, способными привести ее в ужас.