на шарикоподшипниковых досках
осипшие возили голоса
я пел как все и шанса не терял
употребить короткий интервал
не азимут избрал до магадана
а чуть благополучнее края
но на беду цыганка нагадала
что я умру и вот она права
куда влечет овчарку и пчелу
там гармонисту члены ни к чему
в отличие от ссыльных под сучаном
здесь отдохнет от песен и ходьбы
чьей матерью в станиславе случайном
мы рождены чтоб сказку сделать бы
aus der tiefe
страх уподобиться сланцу застыть вещами
а не жуками жужжать и цвести как вишня
так утешители пели так обещали
сами надеялись тоже только не вышло
ужас очнуться в утлой коробочке пеплом
сердце где кровоточило вдогонку ноет
вместо того чтобы добрый навстречу в белом
кто-нибудь даже ладно пусть не гуманоид
после паралича вечным пером в пенале
тлеющим фитилем утонуть в черном воске
тщетно старались зачем тогда распинали
зря изводили гвозди зря тратили доски
и с кем спорим если поздно кому перечим
все это можно подумать но думать нечем
и тогда начинаешь вспоминать как будто
существуешь снова или еще неважно
у забытой тетки на хуторе под утро
завалинка музыкант бандонеон банджо
матерок подпаска горит радость на мордах
коров созови детишек сыграй с ними
в дочки-матери в доктора в живых и мертвых
жужжат журавли в жбане серебрятся сливы
молочно-восковой спелости везут манго
подводы с полей с минаретов рев корана
сколько ни живи на свете все равно мало
когда ни умри отсюда все равно рано
зубцы не лезут в пазы неизбежен вывод
угодили в каменноугольный период
примешься играть микрочип не держит хода
можно петь но не проси аккомпанемента
расколоть кайлом внутри плавники и хорда
система замкнута на себя словно лента
мебиуса одна сторона свет другая
фантом или бутылка клейна у причала
с запиской внутри купил мужик попугая
это считалочка для глупых но сначала
провернуть шестерни назад начертать символ
с хвостом в челюстях вернуть завету гаранта
сойтись толпой и завопить распни распни мол
снова чтобы алгоритм сработал обратно
в пользу старого ада где напомнят черти
мертвым что тайна любви глубже тайны смерти
взятие христа под стражу
как же все-таки отважно
на пределе смертных сил
живописец караваджо
нам христа изобразил
почему его иуда
опаляет болью глаз
автор взял его оттуда
где живет любой из нас
сами с близкими любезны
к власти с рапортом спеша
автор знал в какие бездны
опускается душа
мы в глаза пылаем людям
точно черный водоем
тем любимых крепче любим
чем скорее предаем
страшно слышать стук наутро
горло в петлю и умри
автор вычислил как будто
кто такие мы внутри
все художники убийцы
хоть висят они везде
в прадо лувре и в уффици
а не в поле на кресте
римляне или испанцы
кровь ручьями со стены
алой липкой болью пальцы
перед казнью сплетены
«там винный магазин там вечный дух…»
там винный магазин там вечный дух
свободный русский рубль взыскует двух
кладя на лацкан пару пальцев грубых
и можно жить нарзаном но нельзя
кремниста двоеперстия стезя
мы за него века горели в срубах
в одиннадцать откроется сезам
партнеров опознаешь по глазам
с кем коротать минутную отраду
сосчитана посуда и сдана
но как стакан надтреснута страна
где жили мы по старому обряду
ты помнишь пору этих скромных трат
сосед по зоне евразийский брат
с отрубами в полоске лесопарка
стеклянный скит где сталкивало нас
изведать быстрой святости экстаз
без метрдотеля и без патриарха
и разве вся страна обречена
чьим знаменьем была не ветчина
но не страшась ментовского навета
два пальца вознесенных над толпой
прилавок тесный где моя с тобой
легла орлом счастливая монета
«старик напротив у кого внутри…»
старик напротив у кого внутри
сто пятьдесят за желтозубой щелью
свой алкоголь движением руки
приносит в жертву кровообращенью
сам близорук в глазах узор ковра
и личности урон нагляден жалкой
хотя желает света и добра
орудуя китайской зажигалкой
он стар как мир который был всегда
но вряд ли мудр нам ум увечит печень
добро в корчме истратил без следа
прикуривать больному больше нечем
и если в лоб ему не прямиком
сугубо собутыльники косятся
в надежде не стеклянным стариком
на склоне лет за стойкой оказаться
как быстро боль в стакане истекла
а в зеркале она себе чужая
и плавится лицо внутри стекла
наружных ужасов не отражая
пьета
на заре земля красива
птицы светятся летя
баба господа спросила
где теперь мое дитя
в муках я его рожала
только видела давно
выносила из пожара
тельце мертвое одно
если в малого ребенка
пулю меткую вогнать
покричит дитя легонько
а потом молчит опять
и стоит на зорьке баба
в сельском штопаном пальто
голосит но слышно слабо
не ответит ей никто
уж такая здесь эпоха
не сыскать концам начал
мы всю жизнь кричали плохо
нам никто не отвечал
лишь молчала в звездах башня
снежной ворохи крупы
отчего нам жить не страшно
неужели мы глупы
ошейник
я встречался с тобой в приозерном тумане хмуром
возле старого kresge's на перекрестке huron
и state street а затем к риверсайду вместе на спуске
где из встречных в ту пору никто не умел по-русски
мимо вяза в свищах где додж ободрал лишайник
мы гуляли с собакой которую звали шарик
часто билл попадался навстречу от спида взвинчен
на коротком пробеге от borders до olga's kitchen
только шарик давно в неизвестную даль отшельник
у меня если что сохранился его ошейник
и еще на марию из ипси наткнулись у рынка
ты не помнишь наверно она была филиппинка
с полуфунтом стейка в кульке с полуфунтом сердца
это наша страна насовсем никуда не деться
и ливанец валид у рояля руссель соната
сонатина верней ну и как ты жива сама-то
«вы антиподы выпили и спите…»
вы антиподы выпили и спите
сгорели фонари
пока скорбит кенжеев в джерси-сити
по эмме бовари
слепые пальцы тянутся к мобиле
как птицы в путь к зиме
вдруг оторопь ведь абонент в могиле
лежит в сырой земле
не с ним ли что ни год с тверской на невский
за дачной каланчой
уснул восток не спит один гандлевский
средь умбрии ночной
запомнить мир где вниз глазами город
в надир ветвями лес
куда летят когда отсохнет провод
пустые смс
в чьем человечестве в чьем ритме редком
из личности простой
в чьем воздухе нам подниматься ветром
кому гореть звездой
вся полночь в черных пузырьках как сода
но в стекла мотылек
тень может быть того кто там с испода
земли в могилу лег
чем смыть судьбу какие выбрать темы
пролить ли не тая
с кенжеевым слезу над гробом эммы
но эмма это я
призрак уходящий в стену
тому кто лишь в воздухе дрожь или соль в золе
неважно уже как живут на его земле
ни снежное над головой шевеленье пихт
ни белое по голубому ристанье яхт
не явь для того кто с концами умолк и стих
материя тень для него даже дух не факт
оставленным тешить либидо и портить плоть
подземное сердце камланьем не уколоть
и чей улетучился импульс из тленных схем
ни жребия в жаворонке ни судьбы в морже
земля одинаково принадлежала всем
рожденным но жатве не принадлежит уже
кто правит пространством когда города пусты
сквозняк на безлюдном столе шевелит листы
ночной монитор молчок и в неводе вен
чей образ притворен давно и обман любим
но пихты обриты а яхт прихотливый крен
сливает в сознании белое с голубым
«если божья коровка в дороге не тронет ни тли…»
если божья коровка в дороге не тронет ни тли