где надвое делишь трату
грамматики смысл вдвойне
но я говорил им правду
никто не поверил мне
я выполз из недр под купол
в зеленом свище травы
и глядя на на них подумал
я тоже умру как вы
диагноз взимает плату
язык в золотом огне
я вам открываю правду
попробуйте верить мне
свободны слова от плоти
на срезе горчат мозги
но если язык возьмете
стигматы везде мои
полезная в звуках сила
но слишком для слов просты
их ушки в зенит и с тыла
извилистые хвосты
их бусины в сером ворсе
не очень для чтенья книг
они же не люди вовсе
что мне симпатично в них
в траве как живые пятна
их время учить пришло
а как объяснить понятно
когда говорить смешно
как выразить что в ответе
за случай и порчу в нем
все плюшевые медведи
и каждый садовый гном
у робких проверка тока
мозги превратит в дымок
кто пробовал правду только
на вкус а сказать не мог
«отступали к плетню и вишням…»
отступали к плетню и вишням
в травяную ныряли шерсть
нас там было четыре с лишним
а фашистов почти что шесть
жутко в сумерки жить на свете
кычет пугало пень в пальто
мы известное дело дети
а они непонятно кто
никакого другого детства
не замечено вновь за мной
но и старость не сыщет средства
от испуга в судьбе земной
по оврагам набег и бойня
ближе к пугалу мы одни
и ныряешь в траву не помня
кто здесь наши а кто они
ни добра не принес ни зла им
не желал но из-за бугра
мрак а мы до сих пор не знаем
что здесь правда а что игра
короткое замыкание
внезапно сэра джеффри извлекло
из памяти на полотне ван дейка
когда на узкой просеке в стекло
мне угодила дикая индейка
как он серьезен в назиданье им
нарядной королеве с обезьянкой
и сразу лязг о мертвое живым
пернатой металлической изнанкой
с достоинством как древний дорифор
но карликовая порода лорда
как странно что живое до сих пор
о мертвое здесь может бить так твердо
он в этом утлом теле был не трус
сплав мужества в смешную форму вылит
в меня чей ужас в горле заскоруз
но голова рифмует мир навылет
он из словесной паники возник
как внутренний эпиграф для баланса
индейка галсом прянула в тростник
на бреющем а я еще боялся
кто лилипут на свете и за что
галерных четверть века и забвенье
домой покуда солнце не зашло
и южная дакота не в затменье
весь капитанский чин и гордый ум
контрастом страху мнимая картина
на просеке где рифма наобум
явь с живописью сводит воедино
выуживая жившему рабом
наружу непосильные желанья
зато ни трещины на ветровом
стекле и ровный клекот зажиганья
в грязи разодранная перевязь
герба и меркнет преданное блогу
все твердое живое становясь
в кювете мягким мертвым понемногу
«биаррица и ниццы…»
биаррица и ниццы
упромыслить не чаял дары
но порой проводницы
на дистанции были добры
можно быстрым наброском
рассказать обнажая прием
о себе и сопровском
как мы в питер катались вдвоем
угодишь в бологое
по дороге на горе оно
всюду недорогое
угрожает изжогой вино
но наутро на невском
забивать в беломор анашу
сверить сумерки не с кем
лучше все-таки сам опишу
а еще как на бис ты
перед свиньями в рифму алкал
разбитные гебисты
подливали нам пива в бокал
всюду литература
мир велик да держава одна
эта родина дура
за кого нас держала она
ни глотка не осталось
кроме нежности или стыда
эта станция старость
доезжает не каждый сюда
на разрезанном фото
расставания схема проста
словно лошади клодта
с двух сторон у пустого моста
«уроженец ноябрьских широт…»
уроженец ноябрьских широт
не имеет запасов
там червяк в натюрморте живет
а в ландшафте саврасов
плюнуть в грязь и раздуть паруса
на смоленом баркасе
пусть умеренная полоса
экономит на квасе
только памяти с голень длиной
отпилить и не больно
не бывает страны под луной
чтоб любить подневольно
неподвластна валдайской возне
из-за моря незрима
жизнь огромная словно во сне
словно правда без грима
за пределом где воздух не мглист
где дождю не ужиться
и ноябрьский обугленный лист
на ветру не кружится
пальто в юности
когда я двинул к станции тайгой
то по всей видимости был другой
в своем пальто тогдашнем и дорога
располагала к помыслам о том
как одиноко а деревьев много
а кем сейчас я начал быть потом
отсюда сроком скоро к сорока
где возраст с крупа сносит седока
там предстояло километров десять
ботинки всмятку в каждом по ножу
теперь я привыкаю больше весить
и даже хуже кажется хожу
тоскливо оставаться одному
в особенности если обману
и не подам из тела тайной вести
что это я у времени внутри
но с прежним на дистанции не вместе
пальто его не вспомню хоть умри
вот бестолочь в каком таком пальто
или ботинках думая про то
что ящерице мертвый хвост не впору
и не по шкуре снаряжен скелет
пока бредешь по внутреннему бору
а перепутья нужного все нет
«встреча ничего не значит…»
встреча ничего не значит
что за женщина такая
почему она заплачет
в миг когда меня увидит
в слепнущем стекле трамвая
времени присущ эпитет
если будущее время
вся история кривая
в голове ревниво рея
назову ее людмила
или вроде бы варвара
взгляд ее напрасно занят
не меня она любила
постороннего узнает
пусть ему бы и давала
бес пойми который век там
снам на смену на смех курам
все мерещится futurum
где давно plusquamperfectum
наше будущее было
наше прошлое ловушка
эта женщина любила
не меня и мне не нужно
не меня и я не помню
где и чья с тех пор могила
с остановки к стойке сходу
припаду угрюмо к зелью
дождь воды отмерит квоту
и стекло трамвая в воду
как иллюминатор в землю
происхождение камня
в плотном инее проснуться
веткой времени коснуться
вид проверить на версту
скоро смеркнется и вьюжно
никуда идти не нужно
выбрал место и расту
сам двуногим был однажды
жертвой похоти и жажды
семенил туда-сюда
а потом пропала память
светлячками влипла в камедь
вся стекло или слюда
если дерево береза
не страдает от цирроза
или дерево рябина
после родов не руина
если сердце у осины
из шершавой древесины
и в помине нет у липы
ни любимых ни родни
все другие жить могли бы
неподвижно как они
до рассвета искры в кроне
высекают полюса
никого у корня кроме
лис и лесополоса
все бы у лосей гостили
если бы костям не мстили
мысли тусклые слоясь
над трясинами лесными
кто здесь в заговоре с ними
лис наслал и предал нас
если дерево тиресий
бредит смертью редколесий
если дерево медея
кровью истекло твердея
или дерево ниоба
в небо с болью смотрит в оба
или верит ариадна
в лабиринте сгинет нить
дело с деревом неладно
время камнем заменить
муха
он полюбил обилие травы
в прогулах рам и никель вертикали
с нее свисала ампула в крови
откуда в вену мысли вытекали
любил сестру с дежурного узла
с боекомплектом острого металла
и муху что по куполу ползла
но к пациенту в гости не летала
он ей диагноз умный изобрел
и процедуры прописал в журнале
но верил что она вверху орел
а он земля и в ампуле журчали
короткие как руки времена
когда он думал кто ему она
тому зрачку и мир в упор упруг
кто коротая детство отставное
все полюбил что наблюдал вокруг
зеленое багровое стальное
жизнь завораживала кровь была
клепсидрой жара даром что чужая
над ним палата плавала бела
в известку зренье жадно погружая
он знал что за стеной жила сестра
уколов совершившая десятки
в чьих автоклавах детские сердца