скучали в ожиданье пересадки
и одинокий но крылатый друг
на потолке имел шесть ног и рук
там ощущая в венах вещество
и в устьях жил железные поленья
он разве знал что мысли не его
а ропот крови доноров с похмелья
зато о мухе знал до боли все
на тумбочке с таблетками лежали
как с воли припасенное свое
чуковского привычные скрижали
все жаловалась нянечка белья
сменив набор что мол жужжу и ною
как будто мухой наверху был я
или она в хорошем смысле мною
звенящим в небесах зовущим ввысь
земля земля я сокол отзовись
юта
в грейхаунде на запад у одной
что твой маяк малец гудел грудной
с тех пор как мельком в линкольне стояли
но в молодости нервы не сдавали
а справа нервам тоже не во вред
дремал продутый ветром прерий дед
небраску напролет со старым хреном
лимиты алкогольные деля
я обсуждал злокозненность кремля
а умирать он начал за шайеном
покуда я стоял над ним в степи
водитель помудохался с cb
а гребень гор держал словно плотина
за горло ночь и скорая пришла
как из гиперпространства в два прыжка
но деду смерти за глаза хватило
мы тронулись и пламенем росло
с востока с жизнью вычтенной число
скажи всерьез серега буду гадом
чтоб человек вот так сидевший рядом
ты помнишь юту лунный полигон
иллюзий азимут на орегон
земные мускулы в пазах асбеста
где вслед ступившему в слепую тьму
умолк ребенок видимо ему
освободилось в переписи место
маленькие
ночью в непролазной золе за дверцей печки
жили маленькие черные человечки
руки ноги в норме только черные сами
только маленькие а с виду как мы с вами
а впрочем не поручусь никто их воочью
не видел потому что черные и ночью
но точно помню что были до сих пор грустно
что в прессе не описал не рассказал устно
как их матери рожали плача о чем их
мечты томили в печи маленьких и черных
а когда они умирали что бывало
часто потому что таких смерть убивала
легче чем больших живущих снаружи печки
уж очень маленькие были человечки
тогда садился один с крохотным баяном
петь о жребии черном часе окаянном
о маленьком мире а в нем маленьком горе
пока не заскребется кошка в коридоре
прогонишь кошку кышь навостришь уши или
громыхнешь вьюшкой пусто слишком быстро жили
сквозняк шевелит золу серый пепел реет
были да вымерли и кто теперь поверит
что маленькие черные а столько боли
или их тут не было ну и ладно что ли
«время солнышку садиться…»
время солнышку садиться
в ручейке рябит водица
тихо в дальние края
плывет милая моя
на лице печаль разлуки
в воду свешенные руки
далеко за острова
а вчера была жива
здесь не может быть ошибки
здесь от правды не уйти
только радужные рыбки
с ней целуются в пути
вся судьба сложилась криво
как излучина реки
кто столкнул ее с обрыва
и не подал ей руки
там средь волн в пучине водной
далеко от мимолетной
нашей радости мирской
встретит царь ее морской
он невесту ублажает
ей навстречу выезжает
на стремительном морже
не моя она уже
молчит мельница не мелет
ветерок по ковылю
подожду пока стемнеет
вслед за милой поплыву
артериальное
вдруг из-под груды электронных книг
и пыльных dvd забил родник
густого времени куда мы кружки
совали под струю а в стороне
от жажды умирали три старушки
над прялкой и горилкой в стопаре
в любом году однажды есть число
когда глазной коросты вещество
смещается когда раздор и ссора
из устья в пропасть снесены стократ
и наши сны из пустоты раствора
беспримесному свету предстоят
из новогодних с просинью глубин
вдруг бредится что я не тех любил
кто золотым пунктиром пусть и редко
вкруг родника и трупы мойр в пургу
а под землей устроенных как репа
и огурцами грубыми вверху
из двух времен здесь дорого одно
артериальное когда оно
однажды в жизнь пускается навстречу
венозному сезонам вопреки
за чье течение топчась отвечу
начальнику баркаса у реки
живи на вдохе а потом умри
с минутой умолчания внутри
на всем снегу в который мойра мордой
и прялка с ней но из-под снега свет
тому в ком если снова год аортой
пройдет мы вспомнимся когда нас нет
«а она с налета в толпу винтом…»
а она с налета в толпу винтом
у нее там кровь под тугим бинтом
там ожог кинжала
сорок лет саднил незаросший след
в инкубаторе тайном где ртутный свет
сорок лет лежала
как весной понесло в водосток струю
человечьей ночи а сам стою
у простой бабули
все пытаю положенных прав и льгот
застолбить места растолкать народ
постеречь баулы
а она вонзается как пила
по спирали в толпе пополам тела
опустело стадо
ни живому жена и жмуру не дочь
подвяжу баулы и рысью прочь
слишком страшно стало
я-то знаю как себя поведу
я лет сорок закапывал в грунт еду
не грусти утроба
чемоданы вязать не концы сводить
вот бы пару глаз чтоб за всем следить
да закрылись оба
стансы
если вдруг умереть и очнуться
где пылает огонь и смола
нехорошие чувства начнутся
раздадутся плохие слова
очень мудро что мы умираем
наповал как любое бревно
а у жизни за порванным краем
неподвижное время одно
разве лучше чтоб нас наказали
за отсутствие в сердце стыда
и набитыми пеплом глазами
наказание видеть всегда
это голову встарь моисею
из куста конопли голова
на синайскую всю одиссею
заморочила бред говоря
там куда не проносят и пыли
даже плотно зажатой в кулак
не жалей что мы заживо были
не такие хорошие как
не костры скипидара а ветер
там вращает кристалл в пустоте
а которые верят как дети
как сапер ошибаются те
про предсмертные личности чувства
все в учебнике честном прочти
и не жалуйся больше что грустно
потому что не грустно почти
пока не проснулся
тускло сон сбывается под ногами
покрывало ветра муаром вниз
почемучки в тучах мастерят оригами
над лугами лагерем canada geese
под травой на бронкс пролегает ветка
все вокруг бегом передышки редко
на стальных снарядах сбивают вес
улыбаются тайным мыслям и смс
он с утра на три буквы свой баухаус
прямо в парк над которым белеет парус
небоскреба и облачным гость скирдам
на бетонные пустоши и отшибы
в голову пришло бы искать нашли бы
где-то между коламбус и амстердам
что же эта жертва журчит кипятится
безутешный пестует аппетит
в сумерки взмывает возвратная птица
пятится вдоль воздуха так и летит
друга бы теперь позвонил бы другу
знал бы стороны света забирал бы к югу
сколько вброд до самого мавзолея гранта
все равно потом повернешь обратно
на копейку радости рубль труда
долго брел один истрепался весь
скоро снова его заберут туда
где он был пока не проснулся здесь
пепел гаити
опять не в духе
в живые лица
вонзает когти
неукротимый
директор мира
верховный хрен сам
слезая утром
спеша к престолу
с небесной койки
и трупный запах
ему приятен
над порт-о-пренсом
мы состоим из
кровавых пятен
мясных волокон
в разверстый гравий
рожаем в муках
кривых потомков
от слез и лимфы
ему лишь ярче
лазурный кокон
когда мы смертным
исходим криком
из-под обломков
слаба в разлитых
мозгах на грунте
тверда в граните
земная память
прибоем крови
гробы отпеты
пора припомнить
когда на карте
горит гаити
кто автор смерти
и нашей мнимой
над ней победы
видение варвара
чуть не шерсть до ушей но возник изнутри как живой
всей изнанкой вникая пространству в надрез ножевой
в протоплазменный паз роговицы под створками ока