– Человек умирает, – грубо сказал Саша, – какое вам еще предписание?!
– Баранов знает какое, – ответил врач.
Баранов вышел к ним во двор, заспанный, нелюбезно спросил, в чем дело, недовольно нацарапал на бумажке: «Райврачу. Осмотрите больного адм. – ссыльного Карцева».
Они вернулись в больницу. Снова Борис прорвался без очереди и вручил бумажку. Врач сказал, что после приема зайдет.
Вечером он пришел, осмотрел Карцева, определил воспаление легких и отек легкого на фоне общей дистрофии. Нужна кислородная подушка, ее нет, нужна госпитализация, но больница на десять коек, а лежат двадцать человек. Выписал лекарство и велел поить на ночь горячим молоком. Но по сурово-замкнутому взгляду Саша понял, что для него Карцев уже мертв.
Утром Карцеву стало легче, и он попросил позвать Баранова.
– Зачем он тебе? – удивился Саша.
– Пойди скажи, – задыхаясь и кашляя, говорил Карцев, – есть кислород, все есть. Идите, идите, пусть придет.
Они пошли, Борис предложил зайти за Володей Квачадзе.
– Он умеет с ним разговаривать.
Володя выслушал их спокойно, даже сочувственно. Хочет загладить свой поступок на Чуне, когда оставил Карцева в холодном сарае? Вряд ли… Вероятнее другое: есть повод поскандалить с начальством, утвердить себя, и повод серьезный – не хотят оказать ссыльному медицинскую помощь.
– Карцев просил, чтобы Баранов пришел к нему.
– Что?! – Володя повернулся к Саше, лицо его было страшно. – Просил Баранова прийти?!
Голос его дрожал, и, как всегда, когда он волновался, грузинский акцент слышался очень сильно.
– Не может же он сам в таком состоянии идти к нему.
– Он просил Баранова прийти?! – повторял Володя, с ненавистью глядя на Сашу. – И вы взялись за такое поручение?
Саше надоела его нетерпимость.
– Что ты на меня смотришь, первый раз видишь?
– Володя, успокойтесь, – сказал Борис, – Саша тут ни при чем.
Володя помолчал, потом мрачно произнес:
– Карцев – провокатор.
– Почему?! – поразился Саша. – Он три года просидел в политизоляторе, голодал, вскрывал вены.
– Просидел, голодал, вены вскрывал! – закричал Володя, бегая по комнате. – Всякие сидят, разные сидят и голодать должны со всеми… Зачем его в Москву повезли?
– Ему дали ссылку, – заметил Борис.
– Ну и что?! – снова закричал Володя. – Такие и в ссылке нужны. «Отошел, признал ошибки? Нет, извините, мало, докажи делом! Нам референты нужны…»
– Будь это так, – возразил Саша, – Баранов не заслал бы его в Чадобец, а оставил здесь, в Богучанах.
– Баранов ни-че-го не знает! В пакете были только наши справки. А такое придет потом, со спецпочтой. Карцев хочет ему объяснить, что он свой, его надо лечить, надо спасать. Всех из Верхнеуральска разослали по лагерям и тюрьмам, а его в Москву! Зачем? В Третьяковскую галерею?
– Все, кто с тобой не согласен, или сволочи, или провокаторы, – сказал Саша. – Мы пойдем к Баранову.
– Ну что ж, – угрожающе проговорил Володя, – присоединяйтесь к этой работе, присоединяйтесь!
– Не пугай! Не таких видели!
– Кого ты видел?! – снова закричал Володя. – Ты ничего не видел. Маменькин сынок! Ты в сорок градусов лес не валил. Ты не видел, как подыхают люди на снегу. Как харкают кровью. Карцева пожалел! А тех, кого Карцевы посылают на смерть, не жалеешь?
– Прежде всего мне жаль тебя, – сказал Саша.
Когда подошли к дому Баранова, Борис остановился.
– Давайте, Саша, все трезво обдумаем. Можно не соглашаться с Володей, но в известной логике отказать ему нельзя. Зачем Карцеву понадобился Баранов? Лечь в больницу? Это и мы можем потребовать. Тогда зачем? Вы, Саша, только начинаете, а я уже потерся здесь. Нет ничего страшнее такого подозрения, оно разносится мгновенно. И на всю жизнь – доказать обратное невозможно. Я готов идти в больницу, ухаживать за Карцевым, что угодно, горшок выносить… Но устраивать ему свидание с Барановым не хочу.
– Я пойду один, – сказал Саша.
Борис задумался, потом предложил:
– Давайте сделаем так – потребуем у Баранова больницу, а то, что Карцев звал его, не скажем. А там, в больнице, если ему нужен Баранов, пусть вызовет официально, через доктора.
– Врача я вам дал, что еще? – раздраженно спросил Баранов.
– Его надо положить в больницу.
– Так ведь сказано: нет мест.
– Человек умирает.
– Не умрет.
– Но если умрет, мы сообщим в Москву, что вы отказались положить его в больницу.
– Плохо вы здесь начинаете, Панкратов, – зловеще произнес Баранов.
Часа через три к дому подъехала больничная телега. Саша и Борис вынесли Карцева.
Кончился жаркий июньский день, с реки дул легкий ветерок. Карцев лежал с закрытыми глазами, дышал ровнее, спокойнее.
Вечером Лукешка опять сидела на завалинке в кожаных ичигах, обтягивающих ее маленькую ногу. Яркий платок покрывал голову и плечи.
Она подвинулась, приглашая этим движением Сашу сесть рядом.
Саша сел.
– Ну расскажи что-нибудь, Луша. Тебя ведь Лушей зовут?
– Лукешкой кличут.
– По-нашему Луша. Я тебя буду Лушенькой звать.
Она прикрыла рот платком.
– Нравится, Лушенька?
Она отняла платок ото рта, глаза ее смеялись.
– Ты работаешь, учишься?
– Отучилась.
– Сколько классов?
– Три, однако.
– Читать, писать умеешь?
– Умела, да забыла.
– Работаешь?
– Стряпка я. Где жить-то будешь?
– В Кежме.
– У… – разочарованно протянула она. – Далеко. У нас тут сослатые живут, много.
– Ты бывала в Кежме?
– Не, дальше леса не бегала.
– Медведя не боишься?
– Боюсь. Лонись мы в лес бегали за ягодой, а он как выскочит, ревет, аж дубрава колется. Мы в голос, да и к лодке. Ягоду жалко, а она тяжела, лежуча. Бросили. Он идет не браво, косолапит. Мы веслом пихаемся, а он в воду… Едва на гребях ушли, все ревем, обмираем… Ой, край… Приехали ни по што. Теперь на матеру не ездим, боимся.
Она говорила бойко, посмеивалась и в то же время смущенно прикрывала рот кончиком платка.
– Поедешь со мной в Кежму? – спросил Саша.
Она перестала смеяться, посмотрела на него.
– Возьмешь – поеду.
– А что там делать будем?
– Поживем. Тебе сколько жить-то в Кежме?
– Три года.
– Три года поживем, потом уедешь.
– А ты?
– Чего я? Останусь. Тут все-то так, поживут и уезжают. А может, обангаришься?
– Нет, не обангарюсь.
– Завтра на Сергунькины острова поедем. Айда с нами.
– Зачем?
– С ночевами поедем, – с наивным бесстыдством объявила она.
– Лукешка! – раздался голос с соседнего двора.
– Так поедешь?
– Надо подумать.
– Эх ты, думный-передумный, – засмеялась Лукешка и убежала.
В гробу лежали стружки. Саша хотел их выкинуть, но Борис сказал:
– Нельзя выкидывать, разве вы не знаете?
Саша не знал – первый раз хоронил человека.
Служитель и возчик спустились в погреб, в мертвецкую.
Врач вышел на крыльцо, посмотрел на Сашу тем же суровым взглядом, каким смотрел на умирающего Карцева, и сказал:
– Справка о смерти передана райуполномоченному.
Саша и Борис не ответили – зачем им справка, кому ее пошлют?
Врач не уходил, стоял, смотрел на них. Он был их ровесником.
Служитель и возчик вынесли тело, положили в гроб.
Заколотили крышку. Телега выехала со двора. Сбоку шел невысокий мужик – возница, за гробом Саша и Борис. Проехали длинной сельской улицей мимо бревенчатых черно-серых изб, свернули на другую, такую же черно-серую, выехали из села, поднялись по косогору к деревянной заколоченной церкви. За ней лежало кладбище.
Взяли лопаты, начали копать. Только сверху земля была мягкая, глубже – твердая, мерзлая, с пластинками льда.
Вот и кончился жизненный путь Карцева, случайного попутчика по этапу. Рабочий «Серпа и молота», комсомольский работник, заключенный Верхнеуральского политизолятора, ссыльный. Прав ли Володя? Что толкнуло Карцева на это? Желание искупить свою вину, доказать искренность своего раскаяния? Может быть, обещали свободу. Или просто слабость?
Ответы на эти вопросы ушли с Карцевым в могилу в далекой Сибири, на краю света.
Но даже если это так, все равно такого Карцева Саша не знал. Он знал больного и страдающего человека.
Возчик отставил лопату.
– Хватит. Медведь не докопается.
Гроб сняли с телеги, положили на веревки и, осторожно переваливая через свежую насыпь, опустили в яму.
Потом вытащили веревки и засыпали могилу. Все кончилось. Возчик вскочил на телегу, дернул вожжи и погнал рысью к селу. Саша и Борис остались у могилы.
– Надо дощечку с фамилией поставить хотя бы, – сказал Борис.
Но не нашлось у них ни фанерки, ни карандаша.
С горы далеко была видна Ангара, она катила свои воды среди скал и лесов из неведомых земель в неведомые земли. На горизонте вода становилась такого же цвета, как небо, сливалась с ним, будто не создал Бог еще тверди, чтобы отделить воду от воды.
Что-то горькое и радостное пронзило Сашу. В тоске и отчаянии, стоя на заброшенном кладбище, он вдруг совершенно ясно ощутил незначительность собственных невзгод и страданий. Эта великая вечность укрепляла веру в нечто более высокое, чем то, ради чего он жил до сих пор. Те, кто отправляет людей в ссылки, заблуждаются, думая, что таким образом можно сломить человека. Убить можно, сломить нельзя.
11
– Прочитайте!
Пока Ягода читал свое же последнее донесение, Сталин рассматривал его: грубое узкое лицо красно-кирпичного цвета с маленькими усиками под носом, как у Гитлера. Угрюмый настороженный взгляд. Не красавец!
На нем он остановил свой выбор еще в 1929 году. Менжинский тяжело болел, практически был не у дел, на Семнадцатом съезде партии вместо него в состав ЦК ввели Ягоду, его заместителя. Можно было бы освободить товарища Менжинского от должности председателя ОГПУ и назначить на его место Ягоду, но это было бы неправильно понято – в Менжинском все видели преемника Феликса Дзержинского. Месяц назад Менжинский умер. Тут же состоялось давно подготовленное решение Политбюро о создании Народного комиссариата внутренних дел. В него включили Главное управление государственной безопасности, милицию, пограничную и внутреннюю охрану, исправительно-трудовые лагеря и колонии, а также пожарную охрану и загс. Наркомом внутренних дел назначили Ягоду.