Он думал о ней, лежа в постели, и чем больше думал, тем больше желал ее. Завтра он будет целовать ее сухие губы, обнимать ее, и эта мысль долго не давала уснуть.
Звонок, отчетливо прозвеневший в коридоре, сразу разбудил его. Был второй час ночи, наверно, он только задремал. Звонок повторился настойчиво и твердо. В трусах и майке Саша вышел в коридор, снял цепочку.
— Кто?
— Из домоуправления.
Саша узнал голос дворника Василия Петровича и повернул ключ.
В дверях стоял Василий Петрович, за ним незнакомый молодой человек в пальто и шапке и два красноармейца в шинелях, с малиновыми петлицами. Отстранив сначала Василия Петровича, потом Сашу, молодой человек вошел в квартиру, один красноармеец остался у дверей, другой вслед за Василием Петровичем прошел на кухню и стал у черного хода.
— Панкратов?
— Да.
— Александр Павлович?
— Да.
Не сводя с Саши настороженного взгляда, молодой человек протянул ему ордер на обыск и арест гражданина Панкратова Александра Павловича, проживающего по Арбату…
Они вошли в Сашину комнату.
— Документы!
Из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, Саша вынул паспорт и студенческий билет. Молодой человек внимательно их просмотрел и положил на край стола.
— Оружие?
— У меня нет оружия.
Молодой человек кивнул на дверь маминой комнаты.
— Там кто?
— Комната матери.
— Разбудите ее.
Саша натянул брюки, заправил рубашку, надел носки и туфли. Уполномоченный стоял в пальто и шапке, дожидаясь, когда Саша оденется. Саша встал, открыл дверь в мамину комнату, осторожно, чтобы не сразу разбудить ее, не напугать.
Мама сидела на кровати, сгорбившись, придерживая на груди белую ночную сорочку, седые волосы падали на лоб, на глаза, и она искоса, остановившимся взглядом смотрела на уполномоченного, вошедшего вслед за Сашей.
— Мама, не волнуйся… У меня обыск. Это недоразумение. Это выяснится. Лежи спокойно.
Косым взглядом, исподлобья она смотрела мимо Саши на того, незнакомого, стоящего в дверях.
— Ну, мамочка, я же тебе сказал, это недоразумение, успокойся, пожалуйста, лежи.
Возвращаясь в свою комнату, он хотел закрыть дверь, но уполномоченный движением руки придержал ее: дверь должна оставаться открытой. Уполномоченный — лишь технический исполнитель, спорить и протестовать бесполезно. Надо быть уверенным, веселым, только так он сможет успокоить мать.
— Что вы собираетесь, искать, может быть, я сам вам отдам?
Уполномоченный снял пальто, шапку, повесил в углу. На нем был темно-синий костюм и темная рубашка с галстуком, обыкновенный молодой человек, начинающий полнеть, такого встретишь в канцелярии.
На столе лежали институтские тетради, конспекты, учебники. Уполномоченный брал их в руки, перелистывал, пробегал глазами страницы и складывал аккуратной стопкой.
Привлекла его внимание надпись, сделанная сегодня Сашей на тетради по курсу мостов и дорожных сооружений: «Крестьянин в трамвае, растерянный, жалкий, а дома властный, деспотичный!»
Тетрадь легла рядом с паспортом и студенческим билетом.
В ящиках стола лежали документы, фотографии, письма. Уполномоченный интересовался не содержанием письма, а кем оно написано. И, если не мог разобрать подпись, спрашивал. Саша коротко отвечал. Уполномоченный откладывал письма направо, они были ему не нужны. Метрики, свидетельство об окончании школы, справки с работы и другие документы остались на месте, комсомольский и профсоюзный билеты легли налево.
— Почему вы берете мой комсомольский билет?
— Я пока ничего не беру.
Детские и школьные фотографии тоже не привлекали его внимания, интересовали только те, где были взрослые. И опять он спрашивал: кто это, а это?
Мама встала. Саша услышал скрип кровати, шарканье туфель, стук дверцы шкафа, где висел халат. Но вышла она не в халате, а в платье, наспех надетом на ночную сорочку. Жалко улыбаясь, подошла к Саше, провела дрожащей рукой по его волосам.
— Гражданка, посидите в своей комнате, — сказал уполномоченный.
В его голосе прозвучала казенная категоричность, всегда пугающая ее, она сделала что-то такое, что может повредить сыну. Софья Александровна испуганно, часто и мелко закивала головой.
— Может, всем лечь на пол? — усмехаясь, спросил Саша.
Уполномоченный, перебирая книги на полке, удивленно оглянулся и ничего не ответил.
— Посиди у себя, — сказал Саша.
Мать еще чаще закивала головой и, со страхом глядя на широкую спину уполномоченного, вернулась в свою комнату.
Знают ли они о Сольце? Не знают, иначе не посмели бы прийти. Не сработала какая-то аппаратная шестеренка. Обидно! Это недоразумение многое осложнит.
Уполномоченный велел открыть шкаф, вывернуть карманы пиджака, там оказалась записная книжка с адресами и телефонами, и она легла на стол. Проверяя, все ли он осмотрел, уполномоченный обвел глазами комнату, увидел за диваном чемодан, велел открыть — чемодан оказался пустым. Этот человек выполняет свои обязанности, аккуратный, добросовестный чиновник. Будь Саша на его месте, пошли его партия в органы ГПУ, поручи произвести обыск, арестовать кого-то, он проделал бы это точно так же, хотя тоже мог бы прийти к человеку невиновному — в таком деле ошибки неизбежны. Надо быть выше личной обиды, он докажет свою невиновность, как доказал в ЦКК. И пусть этот человек делает свое дело.
— Пройдемте во вторую комнату.
Мама стояла, опираясь локтями о крышку комода, запустив пальцы в седые волосы, искоса смотрела на дверь.
— Товарищ осмотрит твою комнату. Ты сядь, мама.
Но она продолжала стоять в той же позе и чуть отодвинулась, когда подошел уполномоченный.
На комоде стояли фотографии Саши, Марка, маминых сестер.
— Кто это?
— Мой брат, Рязанов Марк Александрович.
Пусть знает, что ее брат знаменитый Рязанов, Саша его племянник, она все время думала, как ей это сказать, тогда они прекратят обыск и не арестуют Сашу. Марка знает вся страна, его знает Сталин. И с жалкой улыбкой добавила:
— А это Сашенька, когда был маленький.
Нахмурившись, уполномоченный взял фотографию Марка, отогнул защелку, вынул карточку и посмотрел ее с обратной стороны — никакой надписи не было. И он положил все обратно на комод: фотографию, подставку, стекло, картон. Софья Александровна опустилась в кресло и застонала, закрыв лицо руками.
Уполномоченный шарил рукой в выдвинутых ящиках комода. Переворачиваемое белье издавало свежий запах стирки, так оно пахло, когда мама застилала постель на Сашином диване.
— Ведь обыск у меня, — сказал Саша.
— Вы живете одной семьей, — ответил уполномоченный.
Они вернулись в Сашину комнату. Вслед за ними вышла Софья Александровна — обыск кончился, и ей уже не предложили вернуться к себе. Мысль, что Сашу уведут, вывела ее из оцепенения, она заметалась, не зная, что ей делать: то подходила к Саше, то беспокойно следила глазами за уполномоченным. Он писал за столом протокол обыска. Такого-то числа, у такого-то, по ордеру такому-то… Изъято: паспорт, номер; профсоюзный билет, номер; комсомольский билет, номер; студенческий билет, номер; записная книжка. Тетрадь «Мосты и дорожные сооружения» он держал в руке и отложил в сторону, решил не брать.
Потом спросил:
— Где можно помыть руки?
Софья Александровна засуетилась.
— Пожалуйста, я вам покажу.
Она хлопотливо задвигала ящиками комода, взяла чистое полотенце и, пока уполномоченный мыл руки, стояла в дверях ванной с полотенцем в руках и протянула его с жалкой, заискивающей улыбкой; может быть, тамэтот человек облегчит участь сына…
Уполномоченный вытер руки, вышел в коридор, позвонил по телефону, сказал что-то непонятное, условное, только одно слово было понятно — Арбат. Потом положил трубку и прислонился к двери с безучастным лицом человека, кончившего свое дело. Красноармеец у двери стоял вольно, и второй красноармеец вернулся из кухни, теперь парадный и черный ход свободны, дворник Василий Петрович ушел. И, хотя никто не сказал соседям, что обыск окончен, в коридоре появились Михаил Юрьевич и Галя.
Мама собирала Сашины вещи, руки ее дрожали.
— Теплые носки положите, — сказал уполномоченный.
— Наверно, нужно взять что-нибудь из еды, — вежливо проговорил Михаил Юрьевич.
— Деньги, — отозвался уполномоченный.
— Черт возьми, — спохватился Саша, — у меня папиросы кончились.
— Сейчас у своего возьму.
Галя вынесла пачку «Бокса».
— Саша, у вас есть деньги? — спросил Михаил Юрьевич.
— Что-то есть.
Саша порылся в карманах.
— Десять рублей.
— Хватит, — сказал уполномоченный.
— Там лавочка недорогая, — пояснил красноармеец.
Все было мирно, будто Саша отправляется в поездку в незнакомый город, на север или на юг и вот ему советуют, что с собой взять.
Уполномоченный курил, прислонясь к косяку двери, один красноармеец разговаривал с Галей, второй, присев на корточки, тоже курил. Михаил Юрьевич ободряюще улыбался Саше, и Саша тоже улыбался, чувствовал, что улыбается жалко, но иначе не мог.
— Сашенька, смотри, что я тебе положила, — дрожащими руками Софья Александровна раздвинула край узелка, — вот мыло, зубной порошок, щетка, полотенце, бритва…
— Бритву не надо, — предупредил уполномоченный.
— Извините, — она вынула бритву, — вот носки, смена белья, носовые платки…
Голос ее дрожал.
— Вот гребешок, вот… вот шарфик твой… шарфик…
Ее слова перешли в рыдания, она изнемогала, умирала, перебирая эти вещи, вещи ее мальчика, которого отрывают от нее, уводят в тюрьму. Софья Александровна опустилась в кресло, рыдания сотрясали ее маленькое полное тело.
— Да успокойтесь вы, все обойдется, — говорила Галя, поглаживая ее по плечу, — вон у Алмазовых сына забрали, подержали, отпустили. Чего теперь плакать, раз так вышло.
А она тряслась и бормотала:
— Это конец, конец, конец…
Уполномоченный посмотрел на часы.