ная комната. Дурак! Дурак! Дурак!!!
Если она останется жива, то не выдаст его. Если умрет, он будет все отрицать. Доказательств нет. Да, он знал, что она беременна, что не хочет рожать, что принимает какие-то меры, думал, какие-то заграничные таблетки, он в до сих пор не знает, что она сделала. Накануне у нее был больной вид, он проводил ее домой, на следующий день звонил на работу, при их отношениях это естественно, но не доказывает соучастия.
И можно ли горчичную ванну приравнивать к аборту? Почему законодатель выбрал именно это слово? Аборт! Дает ли этот термин право на расширительное толкование? «Искусственное прерывание беременности» — вот такой термин можно толковать как угодно. Однако законодатель выразился ясно — аборт, имея в виду медицинское значение этого слова, то есть хирургическое вмешательство.
Надо уточнить версию, продумать детали. Где, когда, день, час, минута, место, убедительные подробности. Если Ленка умрет, Будягин с него не слезет. А может, не захочет скандала? Видный деятель, а дочка изгоняет плод самым что ни на есть деревенским способом. И если докопаться до основ, то они, Будягины, и виноваты, на них-то и лежит главная ответственность: они воспротивились их браку, именно из-за них Лена не хотела ребенка, объективно они толкнули ее на этот поступок. Может быть, не только объективно? Не хотели огласки. Вот как обстоит, как представляется, как рисуется дело, если смотреть в самую глубину. К чему они ее готовили? Чему научили? Переводить с английского? Этого мало для жизни. Он всегда ненавидел эту семью, опять они хозяева положения, он в их руках, мечется в своей комнатушке, а они там, в Пятом доме Советов, в своей неприступной крепости, мобилизуют врачей, спасают Лену. И спасут, наверно. А потом рассчитаются с ним.
Мать угрюмо молчала, обо всем догадывалась, но не хотела говорить, боялась, что разговор обернется обвинениями. А что она? Хотела как лучше, все так-то делают, подумаешь, какая барыня! Да и он хорош, дорвался, шпарит ей копыта, меры не знает.
Юра поехал в больницу, но не вошел, прошелся в отдалении — боялся встретить Будягиных, боялся новых свидетелей. Чем меньше людей будет его видеть, тем лучше.
Он вернулся на Арбат, не из дома, а из автомата позвонил в больницу, спросил о состоянии больной Будягиной Елены Ивановны. «Состояние тяжелое, температура тридцать девять и восемь». Звонил каждый день и только к концу недели услышал: «Состояние средней тяжести, температура тридцать восемь и два». Еще через три дня: «Состояние удовлетворительное, температура нормальная». В конце второй недели Агахен Степановна привезла Лену домой.
Как раз в этот вечер мать спросила Юру:
— Как твоя краля-то?
Он усмехнулся.
— Жива-здорова, не кашляет.
Он не звонил ей, не знал, как она отнесется к его звонку: ни разу не пришел в больницу, не написал, никаких оправданий у него нет. Плевать! Правильно сделал, что не пошел! Ему надо знать только одно: сказала ли она кому-нибудь? Но поднять трубку не решался. И она тоже не звонила. Позвонила Нина.
— Юра, ребята собираются сегодня к Лене, пойдем?
— Сегодня я занят.
— Приедешь попозже.
— Я поздно освобожусь.
Звонила она сама или по просьбе Лены? Надо ввести ясность.
Он позвонил Лене. Услышал ее тихий, глубокий, ласковый голос:
— Наконец-то. Я так волновалась за тебя.
— Это я волновался за тебя.
— Я все время думала: как ты это переживаешь? Почему не приходил?
— Каждый день звонил, справлялся.
— Да? — радостно переспросила она. — Сегодня ко мне собираются ребята, может быть, приедешь?
— Не хотелось бы в такой куче.
— Я тебя понимаю, а когда?
— Позвоню.
18
Нина вернулась из школы в пять часов. Возле дверей на ступеньках лестницы сидела Варя с Зоей, своей подругой.
— Дверь прихлопнула, а ключи забыла.
Ключи забыла… Все врет. Запрещено приводить Зою в дом, вот и уселась на лестнице — лестница не твоя, как ты можешь запретить?
— Даю полминуты на размышление, две минуты на исполнение, — сказала Варя Зое.
И этот цыплячий язык.
— Была у Софьи Александровны? — раздраженно спросила Нина.
— Была.
— Все купила?
— Все.
— Карточки?
— Отоварила.
— Сколько у тебя осталось денег?
Варя протянула сдачу.
— Я взяла пятьдесят копеек на каток.
— А уроки?
— Сделаю.
Каждый должен выполнять свои обязанности. Сама Нина работает как вол, пообедает и в вечернюю школу, не может отказаться от полставки. А у Варя каток, театр, кино, подруги, значит, не так много времени отнимает хозяйство.
— На ужин разогреешь кашу, я оставлю на сковороде, масло в буфете, — сказала Варя.
— Позже одиннадцати не возвращайся, — предупредила Нина, застегивая пальто.
Дверь за ней захлопнулась, Варя позвонила Зое.
— Приходи, Нинка укаталась.
Она убрала со стола, приготовила ужин, помыла посуду — порядок. Нинка никогда ничего не положит на место.
Раздался телефонный звонок. С полотенцем в руках Варя взяла трубку и услышала:
— Наташа, ты?
Это мальчик, с которым она познакомилась по телефону, но ни разу его не видела, и он ее не видел. Его звали Володей, а себя она назвать отказалась.
— Может быть, Наташа?
— Пусть будет Наташа.
Так он и стал ее называть. Но каждый раз спрашивал:
— Наташа, как тебя все же зовут?
Ей нравился его голос, она была с ним откровенна — никогда его не увидит и может рассказать все. Он тоже уверял, что ни с кем так не откровенен, как с ней.
— У Наташи должны быть светлые волосы.
— У меня как раз светлые.
— А глаза?
— Оранжевые с голубым небом.
— Бывают ли такие? Как ты провела вчерашний вечер?
— Великолепно, были в одном техникуме на танцах, играли все такое, под что хорошо танцевать румбу.
— Завидую. А я делал уроки.
— Учись, мой друг, учись, старайся, ученье — сладкий плод, ученье — верная дорога, она из тьмы на свет ведет…
— Когда мы встретимся?
— Никогда.
— А вдруг мы полюбим друг друга?
— Нет, у нас с тобой слишком одинаковые взгляды.
— Что ты сегодня собираешься делать?
— Иду на каток.
— На какой?
— При заводе.
— Каком заводе?
— Мыльно-гвоздильном.
— Возьми меня, я хорошо катаюсь.
— А я плохо, тебе будет неинтересно. И прощай, ко мне пришли.
Зоя явилась в белой шапочке и длинных шароварах под юбкой, угреватая — цветок помойки, как называла ее Нина. Зоина мать, билетерша кинотеатра «Карнавал», пропускала ее и Варю без билетов в кино.
— Зачем ты надела белую? — спросила Варя, разглядывая Зоину шапочку. — Ведь договорились.
— На красной резинка лопнула. Надень ты красную, она тебе идет.
— К белому свитеру надеть красную шапочку?! Ты наденешь мою красную, а я белую.
— Почему всегда должно быть по-твоему?
— Не по-моему, а как договорились.
Зоя обиженно пожала плечами.
— Ну, если ты очень хочешь…
— Не делай мне одолжения! Я вообще не пойду на каток.
Варя сбросила туфли и с ногами взобралась на кровать.
— Глупо, — пробормотала Зоя, — хорошо, я надену красную.
— Не пойду на каток.
Некоторое время они сидели молча, Зоя, растерянная, жалела, что из-за пустяка они повздорили.
— Пойдем, — жалобно уговаривала она.
— Я никуда не могу идти, когда он там.
— Ведь ты собиралась.
— Собиралась, а теперь передумала.
Арест Саши сразу выделил Варю среди подруг. Теперь она одна из тех, дружки которых вдруг пропадают, потом снова возникают, подруги их ждут, а если ждут нечестно,с ними жестоко расправляются. Все знали, что она танцевала с Сашей в «Арбатском подвальчике», их там видели и драку видели. Теперь Варя дружит с Сашиной мамой, возит передачи в тюрьму…
Варя уезжала рано утром, занимала очередь, выстаивала на морозе, потом приезжала Софья Александровна, и они вместе двигались к окошку, Софья Александровна не умела спорить, боялась рассердить того, кто сидел за окошком, стеснялась задерживать очередь — усталых людей, с пяти часов утра стоявших на улице, вдоль высокой, длинной в холодной тюремной стены. Варя никого не боялась, не стеснялась. Они искали Сашу по всем тюрьмам. В окошке им давали анкету: фамилия, имя, отчество арестованного, адрес. Софья Александровна заполняла анкету, они снова стояли в очереди, сдавали анкету, ждали ответа два, а то и три часа… «Не здесь…» И тогда Варя дерзко спрашивала: «А где?» — «Неизвестно». — «А кому должно быть известно? Вы его забрали, вам и должно быть известно».
Она прислушивалась к советам, которые давал всезнающий арбатский двор. Одна девчонка с Новинского бульвара, ее парень сидел в Таганке, показала, как вложить в белье записку, сказала, что надо посылать побольше сахара и яблок, они там из сахара и яблок гонят вино. Софья Александровна слушала ее, качала головой.
— Нет, Варенька, не нужно Саше вина…
За одну ночь из красивой пожилой женщины Софья Александровна превратилась в седую старуху. Первое время ей казалось, если она предстанет перед теми, кто арестовал Сашу, их сердца дрогнут, ведь у них тоже есть матери. Потом увидела много таких матерей — их вид не трогал ничьих сердец. Они стояли в длинных очередях, и каждая боялась, что та доля сострадания, которая еще, быть может, теплится за глухими дверьми, достанется не ей, а той, кто пройдет в эту дверь.
Увидела часовых с винтовками, неприступные каменные стены, за ними Саша, ее мальчик лишен того, на что имеет право каждое живое существо: свободно дышать воздухом земли. Какую участь ему готовят? Ночью она не спала — на чем спит он? Не могла есть — что ест он, сгорбившись над тюремной миской, он, живое и дороге ей существо, ее жизнь, ее кровь? Подушки пахли так, как пахла его головка в детстве, ботинки — сухой землей, по которой мальчишкой он бегал босиком, стол — чернильным запахом его школьных тетрадей.