Она резко отвернулась к дороге.
— Эти наши кружева… будь они прокляты. Наши люди… они не дадут нам жить спокойно. Они не умеют иначе. Постоянно кто-то будет влезать. Кто-то свой. Кто-то с "правом".
— И что делать? — спросил я хрипло.
— Не знаю, Серёжа… — её голос стал еле слышным. — Выход один: подниматься. Подниматься в клане. И давать отпор любому, кто хоть как-то может покуситься на наше счастье.
Она замолчала, потом продолжила, глядя куда-то в пустоту:
— Я не просто так завидую вашим женщинам. Им… проще. А ты…
Голос её задрожал.
— Ты влез в большую игру. А ты такой импульсивный, Серёж… и такой беззащитный… что я…
— Я обещаю, — начал я.
— Я не знаю… — перебила она. — Я боюсь тебя потерять. Но и жить другой жизнью я не смогу.
Элька замолчала.
Вдали показались ворота нашего посёлка.
Глава 12 снова поворот
Прошло ещё два месяца. Я всё ещё оставался в клане — и уходить никуда не собирался.
Из-за изнурительных кроссов, учений, тренировок моё тело представляло собой один большой синяк и шишку. Если бы не портал со своей продвинутой технологией, я, наверное, давно уже передвигался бы на костылях.
За это время я по-прежнему жил в комнате с Алексом. Мы стали настоящими друзьями. Видя, как я по утрам в который раз безуспешно пытаюсь встать с кровати, он однажды посоветовал:— Спи ночью в портале. Всё время.
И вот я крался по тёмному коридору, молясь, чтобы не сработала сирена. Почему-то мне было стыдно. Казалось, если все узнают, что я воспользовался порталом, это будет… слабостью. Но загорелся зелёный огонёк, и дверь плавно отъехала в сторону.
Портал оказался чудом. Мало того что он за ночь снимал все боли и синяки — он как будто растягивал время сна. Я просыпался с ощущением, что могу перевернуть мир.
Через несколько ночей портал сам предложил обучающие программы. Позже я понял, что он — не просто капсула лечения, а адаптационный стационар. Подготовка перед переходом на ту или иную Землю.
Во сне я начал учиться. В голове укладывались основы удского, история, география Земли и Арога. Правда, мой удский немного отличался от разговорного — программа была старая — но это не мешало понимать собеседников.
Со временем я понял: сумасшедший разум, разрушивший свою планету, заскучал. Он пытался через «кружева» продолжать влиять на удов. Многие помнили, к чему это может привести, и держались подальше. Хотя были и последователи. Только никто не афишировал свою принадлежность. Мастеров кружев считали кем-то вроде магов: боялись, не любили, но использовали в межклановой борьбе за престол.
Это объясняло и настороженное отношение ко мне. Мои способности пугали больше, чем радовали. Мне самому было неясно, почему этот Разум выбрал именно меня. Хотя на тесный контакт он не настаивал. Да и с моей стороны особого рвения не наблюдалось. Понять его логику было невозможно. Иногда дверь портала открывалась дважды за день. Иногда — по нескольку дней оставалась глуха, как стена.
Конечно, его расположенность ко мне должна была насторожить. Но после разговора с Элькой я понял: либо я беру на себя ответственность и борюсь со всей этой кодлой, либо снова сливаю отношения.
Поэтому я старался влиться в ряды удов.
Я жил новой жизнью. Рубился на тренировках, бился на матах в рукопашке, кидал копьё, бегал в полном вооружении по лесу. Кто сказал, что бег по дорожке в кроссовках тяжёл — пусть попробует пробежать по лесу в тридцати килограммовых железках, цепляющихся за каждый куст и натирающих до крови в местах крепления.
Рыхлость ушла. Мышцы подтянулись. Реакция обострилась. Слово «депрессия» снова стало абстрактным термином из учебника по психиатрии.
Моё состояние напоминало работу двигателя. Мне было всё равно — солнце или ветер, тучи или дождь. Всё, что имело значение — это движение. Что мне врезали коленом в челюсть, и два дня она не открывалась — неважно. Я должен был успеть.
Конечно, периодически накатывали усталость, злость — особенно после неудачных спаррингов. Но я знал: стоит Эльке провести ладонью по щеке — и вся боль исчезает. Мир снова начинает светиться.
Я даже не пытался тащить её в постель. Казалось, рядом со мной ангел. На таких только смотрят и восторгаются. Конечно, Эльке поначалу это нравилось. Но потом, поняв, в каком я телячьем состоянии, взяла всё в свои руки. И вскоре мы вылезали из кровати только на занятия… и иногда перекусить.
Хотя перекусить мы тоже порой забывали.
Рон попритих.
Хотя, конечно, поначалу этот жених изрядно доставал. Лез во все дыры, пытался спровоцировать меня на каждом шагу. Но на поединок он пока не мог меня вызвать — чести в этом было бы немного: зарезать меня, как барана, никто бы не позволил. Да и формально повода не было. А в спаррингах я методично метелил его, раз за разом.
Что характерно — он не унимался. Лез снова. И снова.
В последний раз я оторвался по полной. Настолько, что получил втык от Эльки. Что, в принципе, было ожидаемо — всё-таки Рон второй по статусу в клане, а тут такая сцена.
Но подействовало. Уже неделю не лез.
Хотя Алекс сразу предупредил:— Не расслабляйся. Рон — мастер кружев. Он не отстал. Он просто что-то мутит.
Скорее всего, именно из-за этого на меня стали коситься ещё больше. Несмотря на то что в клане были свободные отношения, приличия соблюдать следовало.Это что касаемое Эльки а второе не всем нравилось что чужак метелит своего. Поэтому вскоре терпение у Стива лопнуло, и он вызвал меня на беседу.
Он и раньше вызывал меня «на ковёр» — как глава. По всей видимости, он исполнял роль местного Мюллера. Каждый разговор с ним был чем-то средним между допросом в КГБ и беседой в психушке имени Кащенко. Он методично изматывал меня, вытаскивая из глубин сознания то, о чём я давно забыл. Иногда хмурился, иногда кивал утвердительно. Поняв, что врать бессмысленно, я выдавал всё как на духу.
Но сегодня «полоскание души» в душной, натопленной комнате отменялось.
Стив стоял у своего огромного джипа и, поигрывая ключами, кадрил какую-то девицу. Судя по макияжу, она была из ближайшего посёлка, обстирывающего и обслуживающего наш городок. Я и раньше догадывался, что Стив — ещё тот ходок налево, а сейчас убедился окончательно: ущипнул девицу за филей, что-то сказал ей на ухо и, без тени смущения, прыгнул в машину.
— Поехали. Последний шанс тебе будем давать, — крикнул он.
— И что я опять сделал? — пробурчал я.
Мне живо представилось, как Стив завозит меня в чисто поле и отрезает то, чем я особенно дорожу. И что определяет меня как мужчину.
— Проблема у тебя, витязь, — усмехнулся он. — Не зря у нас на Руси говорят: «большая Федора, да дура».
— «Дура» — это та железяка, которой я уже две недели машу, — попытался отшутиться я.
Стив громко рассмеялся.
Проблема была в том, что никто не знал, с каким оружием мне идти в поход. Без оружия у нас шли только старухи и дети до пятнадцати. Хотя и те из лука стреляли лучше, чем я мух отгонял.
Одноручный меч — основа клана — был мне слишком лёгким, требовал тонкой фехтовальной школы. Полуторный — неудобен: мои грабли не вмещались на рукояти, а удлинить её значило нарушить балансировку.
Понравился мне боевой топор: изящный, выгнутый, с пикой и ремешком на набалдашнике. Я носился с ним, как железный дровосек. Он гудел в руках, рассекая воздух, сверкал, как серебряная молния. Но первый тренировочный бой поставил на нём крест: с первого маха я загнал его в щит и пока пытался вытащить — меня трижды условно убили.
Стив выругался на удском (ругательства я выучил в первую очередь), куда-то исчез и вскоре появился, весь в пыли, таща за собой оглоблю, завернутую в промасленную тряпку. Бросив её к моим ногам, приказал:
— К завтрашнему утру — чтобы был в порядке.
В комнате я ввёл Алекса в ступор. Это оказался Цвайхендер — двуручный меч длиной полтора метра, весом 5 килограммов. Гарда в форме креста, а выше — ещё одна, «кабаньи зубы», чтобы можно было перехватывать меч за клинок, превращая его в топор или копьё. Не меч — трактор "Беларусь".
Проблемы было две.
Первая — никто в клане не умел с ним обращаться. Следовательно, никто не мог научить.Вторая — даже если бы и мог, с таким оружием нельзя было воевать в строю. Серж сказал, что мне нужно отдельное поле боя. А выпускать в одиночку — самоубийство.
Алекс вспомнил, что двуручники использовались для ритуальной рубки пик и поединков перед боем. Но я был далёк и от одного, и от другого. Однако команда менять оружие не поступала, и поскольку Алекс был мастером полуторного меча, мы с ним месились уже вторую неделю. Судя по его кислой физиономии — успехов было немного.
Я прыгнул рядом с Стивом в джип, и мы тронулись.
Полчаса ехали по шоссе, потом свернули на просёлочную дорогу. Машина, подпрыгивая на ухабах, не снижала скорость. Разговор не клеился — точнее, его вообще не было. Я ломал голову: зачем он меня вызвал? Что задумал?
Наконец Стив нарушил молчание:
— Что ты собираешься делать дальше? — резко выкрутил руль, объезжая рытвину.
Дорога уже давно стала похожа на полигон для испытания танков. Удивительно, как в шестидесяти километрах от Москвы можно было найти такую глушь, в которой спрятать колонну БТРов.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я. Уды не использовали «вы», и привычка говорить «ты» перетекла в русскую речь.
Стив покосился на меня и, не ожидая удского ответа, отчеканил:
— Я имею в виду, что ты собираешься делать дальше, встречаясь с моей дочерью?
Я почувствовал себя первокурсником, завалившим важный экзамен. И начал лепить что-то нейтральное:
— Ну… я люблю твою дочь. Думаю, она тоже…
— Я спрашиваю, что ты собираешься делать, — перебил он, глядя прямо перед собой.
Я был сбит с толку. Что ему сказать?
Что я вовсе не думал, что будет дальше? Что мне, по сути, всё равно? Что всё, что раньше казалось важным и интересным — теперь кажется мелким и незначительным?