Как и в любую субботу, на Пятачке была толчея. В такие дни понимаешь, как же велико население России! И все ведь хотят жить хорошо, никто не хочет плохо. Но счастья заведомо меньше, чем жителей, вот и кочует оно из одной семьи в другую, нигде подолгу не задерживаясь. И нечего жаловаться.
Рыночный маршрут был разработан еще Машей в первый же год супружества. И ни разу не нарушался. Сначала в мясные ряды, потом туда, где торгуют молочными продуктами, а уж потом за овощами. Если нужно было купить что-то из одежды, то прочее откладывалось до следующего рынка, и не меньше часа отводилось примеркам. Продуктовые закупки и поход за вещами Маша никогда не смешивала.
Ему не нужна была одежда. К прошлой зиме Маша одела его с ног до головы. Именно одела, потому что был он при ней, как ребенок: скажет примерить — примерит, скажет покупай — купит. Холодильник давно уже пуст. К этому Завьялов привык. Но сегодня покупал продукты не потому, что они были нужны ему, а машинально, повторяя маршрут, которым ходил с Машей.
- Разуй глаза! Там кость килограммовая! А то я не знаю, как они рубят! — послышалось слева.
Сразу узнал этот визгливый женский голос. Московские гости Павновы вальяжно шли между рядами. Он - вразвалочку, покачивая барсеткой, она - громко комментируя покупки:
- У нас в Москве так клиентов не обслуживают! Чего это вы мне ложите?
- Москвичи! - прошипел кто-то. - Сама-то из Ольховки, давно ли вместе с матерью молоком на рынке торговала!
Женщина обернулась, смерила говорившего презрительным взглядом. И мужу:
- Вася, расплатись... Ну почему у вас десятки такие рваные? Вот у нас в Москве...
Он заспешил к выходу. В молочных рядах купил творога. Маша говорила, что творог ему полезен. Потом захотелось купить бананов. В его детстве подобной экзотики не было. И с той поры, как в городе появились бананы, не мог равнодушно пройти мимо. Хоть один да купит, чтобы тут же съесть. И порадоваться при этом: «Вот ведь, в нашем городе N, в российской глубинке, имеется такая вещь, как бананы! Ты подумай!»
Павла и его мать он увидел, когда искал себе теплые носки. Обычно таковые к каждой зиме покупала Маша, но Маши больше не было. А ноги мерзли, как и прежде. Душа вроде омертвела и не просила больше ничего, но холод, пробирающий до костей, все равно чувствовался. Живое болело, требовало внимания и бережного к себе отношения.
У торговой палатки Павновых стоял покупатель, чему Александр обрадовался. Павел занят, можно за ним понаблюдать. Интересно, знает он его, Машиного мужа? Последнее время частенько сталкиваются, и Павнов еще ни разу себя не выдал.
Вдруг его локоть взяли в тиски сильные пальцы.
- Наблюдаешь? - в самое ухо сказал склонившийся к нему Горанин.
- Фу! Напугал! - вздрогнул Завьялов и обернулся.
Вот он, герой городских сплетен! Куртка расстегнута, без шапки, темные волосы припорошены снежком и холода ведь не чувствует! Через плечо перекинут ремень спортивной сумки. Для похода на рынок маловато. Всем известно, как старший следователь прокуратуры любит покушать. Сумка раздулась, но, судя по тому, как держит ее Герман, там что-то объемное, но легкое. Не продукты.
- А ко мне мать должна скоро приехать, - поймав его взгляд, охотно пояснил Герман. - Ты ж ее знаешь: с полной выкладкой Евдокия Германовна каждый раз прибывают.
Горанин говорил с иронией, но взгляд его заметно потеплел. Мать он любил, а назвали Германа в честь деда, героя Великой Отечественной.
- Как она? - поинтересовался Александр. И не из вежливости, а потому что Евдокию Германовну уважал. С его покойной матерью они были подругами.
- Потихоньку. Звонила на днях. Капусту порубили, кабанчика закололи. А капуста у Германовны знатная! Да ты пробовал. Только деревенская так хороша! Сегодня хотела приехать, да отец заболел. Я бы и сам к ним выбрался, но не могу сейчас. Работа.
- Что-то случилось? - насторожился Завьялов.
- Да все то же. - Горанин обернулся, проверяя, нет ли кого поблизости, и, вновь пригнувшись, сказал: - Поехали ко мне. Разговор не для посторонних ушей, а шептать тебе я не могу. Половины не расслышишь.
Завьялов в нерешительности замялся.
- Брось! - решительно сказал Герман. - Я, что хотел, уже купил. Об остальном Вера Васильевна позаботится. А ты, я гляжу, полную сумку набил? Я на машине. Давай, подброшу тебя, оставим покупки - и ко мне.
- Не стоит. Я много купил, половины не съем. Поедем сразу к тебе, картошку на сале пожарим. Это я еще в годы холостяцкой жизни освоил. Теперь придется вспомнить.
Горанин зашагал к выходу. Едва за ним поспевая, Завьялов снова думал о том, - что у него в сумке? Одежда? Но ее Горанин покупает только в фирменном магазине. Подойдя к машине Герман небрежно швырнул свою сумку в багажник,
...Пока он жарил картошку на сале, Горанин начал разговор:
- Как думаешь, где я вчера был? Александр вспомнил двухчасовое отсутствие друга, но, чтобы не выдать себя, равнодушно пожал плечами:
- Понятия не имею!
- У Федора, больничного сторожа.
- Зачем ты к нему поехал?
- Ну, ты даешь! За свидетельскими показаниями! - важно заявил Герман. - Погоди, я принесу.
Вернувшись с папкой, достал несколько листов, исписанных мелким аккуратным почерком. «Хороший почерк - признак посредственности», - Завьялов вспомнил расхожую фразу и усмехнулся. Потом начал читать вслух:
- «Той ночью я не спал. Сначала обошел здание больницы, потом вернулся в сторожевую и прикорнул на диванчике. Около полуночи медсестра Мария Завьялова открыла входную дверь и выглянула наружу. Я не придал этому значения и вскоре задремал. Прошло около двух часов. Разбудил меня женский крик, а вскоре под окнами сторожевой пробежал человек. Это был высокий мужчина в темной куртке, в руках он держал ломик, похожий на тот, которым я зимой скалываю со ступенек лед...»
- Постой... Он же мне сказал, что в руках у мужчины ничего не было!
- А в каком виде был Федор, когда с тобой разговаривал?
- Ну, чуть-чуть выпивши. Потом все добавлял.
- А! Я же его застал абсолютно трезвым и поговорил с ним, по всем правилам. Официально.
Завьялов нахмурился, вспомнив, как Герман получил показания бабы Тани. Неужели опять надавил?
- Ты читай дальше. Картошку я помешаю. Герман пошел к плите, а Александр вновь уткнулся в листки протокола допроса:
- «... Мужчина показался незнакомым...»
- Как так? - оторопел опер.
- Протрезвел, и память прояснилась, - пожал плечами Герман.
- «Неоднократно он навещал по ночам медсестру Марию Завьялову, чему я был свидетелем. Потому не придал значения тому, что в два часа ночи он пробегал под окнами сторожки. Только утром я понял, что он и есть убийца...»
- Не круто ли, Гора?
- Как есть. Дальше мой вопрос: «Вы смогли бы его опознать?»
- «Вы смогли бы его опознать?» - «Да, конечно. Я знаю, что его зовут Павлом, и два месяца назад он лежал в нашей больнице, где и познакомился с медсестрой Марией Завьяловой...»
- Осталось только устроить опознание, оформить все, как положено, и, считай, дело в шляпе. Вчера вечером я дозвонился до прокурора. Санкцию на обыск и на задержание Павнова мне выдадут в понедельник утром. Я хотел пригласить тебя в понятые.
- Обыск? - удивился Александр. - А что это даст?
- Что-нибудь да даст, - загадочно сказал Герман. - Ну, ты доволен?
- Сам не знаю. Думаешь, показаний сторожа достаточно?
- Будут и другие. Сотрудники больницы расскажут, как Павел Павнов домогался Марии Завьяловой, преследовал ее, настойчиво ухаживал. И, получив отказ, естественно разозлился. Нигде официально не работает, вечерами толкается на Пятачке в подозрительной компании, распивает с друзьями спиртные напитки. Чьи показания прилагаются. Хороший букет получается! А?
- Постой, какие еще друзья?
- Найдем, - уверенно сказал Герман. - Думаешь, он по вечерам дома сидит? Как же!
- Но мне сказали, что он хороший парень, тихий, застенчивый.
- А ты мне что недавно сказал? Что он маньяк, который разбил машину, а потом витрину. И украл костюм. Разве не так?
- Так.
- Ну и в чем дело? Дай-ка мне протокол. Герман аккуратно убрал листки в папочку. Показаниям Федора Завьялов не поверил. Но в том, что сторож Павнова опознает, не сомневался. Такое давление не выдержать и тертому калачу, а уж Федор скажет и подпишет все, что угодно. Только бы не трогали. Если у Павла нет алиби, он загремит за решетку. Поэтому и спросил:
- А если у него алиби?
- Какое? Дружки подтвердят, что был с ними, распивал спиртные напитки? Не пройдет. Да и не подтвердят они. Мать скажет, что Паша был весь вечер дома, а ночью преспокойно спал в своей теплой постельке? Какой суд ей поверит? Мать всегда на стороне сына. Показания близких людей судом не учитываются. Так-то.
- Но это может оказаться правдой!
- Вот обыск и покажет, где правда, а где ложь. Ну, давай обедать. Пить будешь?
-Нет.
- А я буду!
Завьялов уже решил, что завтра навестит Павнова. Черт с ними, с московскими гостями! Интуиция должна подсказать, убивал тот Машу или нет. Надо просто с ним поговорить. О Веронике и Павле решил пока молчать. Когда Герман выпил водки, как бы вскользь спросил:
- А почему ты все-таки не женишься?
- На ком? - спросил Герман, жуя картошку. -Вкусно! Хорошо у тебя получается, Зява! Вот я готовить не умею.
- Ну и женился бы.
- На ком?
- Хотя бы на Веронике.
- Хочешь сказать, что можешь представить себе Нику, жарящей картошку на сале? - Гора-нин расхохотался.
- Я ее не знаю. Но, может быть, она окажется хорошей женой и Хорошей хозяйкой?
- Ты ее мать знаешь?
- Аглаю Серафимовну? - (С языка чуть не сорвалось «Наглаю»). — Откуда? Наслышан, конечно.
- Иметь такую тещу, все равно, что стоять на табуретке с петлей на шее. Чуть потерял бдительность, и