— Краску готовлю для старшей дочки Старого Охотника, — сказала Карга. — Дубильщик зайца ободрал, а Рыжаве вынь да положь шапку красную.
Очень немногие на Черном озере красили шерсть, а кожу — и вовсе никто. Цвет не давал ни дополнительных сил, ни тепла, зато приходилось собирать травы, готовить краску, таскать дрова и воду для котла. И все-таки Рыжава позволяла себе прихоти вроде красной шапочки, а Старый Охотник был склонен баловать свое потомство.
— Обрезки мне отдадут, за труды, — добавила Карга. Она подняла ногу, вытянула лодыжку и, красуясь, повертела ступней, словно та была обтянута тонко выделанной кожей, а не разномастными кусочками шкур. — Зашнурую на ногах красную обувку.
Карга наденет красную обувку, а Рыжава скрестит на груди руки и фыркнет. Однако Набожа не осмелилась на улыбку.
Старуха наклонилась поближе:
— Ты получила это имя, потому что славишь Мать-Землю.
Набожа вздернула подбородок, довольная тем, что даже Карга знает о ее благочестии.
— Чудотворная сила Матери-Земли — доброе дело, — продолжала знахарка. — В деревне будет нужен человек, чтобы готовить целебные снадобья, когда я уйду.
— Ты куда-то уходишь?
— Пока нет, — усмехнулась Карга. — Но ты должна многому научиться.
Набоже понравилась эта мысль: все же лучше, чем быть только работницей, умеющей лишь сеять и жать и ничего не знающей о мире. И ей было приятно думать, что однажды болотники станут называть ее щедрой и мудрой. К тому же знание чудесной силы Матери-Земли может пригодиться ей самой. Вдруг однажды она тоже, как Карга, станет выменивать на кожу краску из кровяного корня?
В знак согласия девочка едва заметно опустила подбородок.
— Я стара, — сказала Карга. — Мы начнем сегодня.
Набожа и Арк брели по лесу. Тропинка у них под ногами была хорошо утоптана теми, кто ходил к гати, на Черное озеро: помыться, отколотить белье, а порой и просто найти умиротворение в столь благословенном месте. На болоте торф и тростник земного бытия соприкасались с туманом и тайнами богов, с тенями и шепотами тех, кто уже отправился в Другой мир — место, где нет ни голода, ни нужды, ни тревог. На болото шли бесплодные, лишенные покоя, убитые горем, хворые. Кроме слез, они роняли в озерную заводь жертвенные дары: красивые камни и керамические сосуды, грубо вылепленные из глины фигурки, изображающие крошечного нерожденного младенца, или глаз, зрящий отныне только сумрак.
Они подошли к гати, и Арк указал на заросли сального корня неподалеку, а также на упавшее бревно и камни, по которым можно было пройти, не испачкав ног в самых топких местах. Он подал Набоже руку, сильную и сухощавую: сплошь мускулы, жилы да кости. Жест привычный: не однажды Арк поддерживал ее, когда они спускались по склону, осклизлому от дождя, или взбирались по отвесным участкам. Но с того праздника он не прикасался к Набоже, ибо она не объявила о своем намерении взять его в супруги. Да, с того самого вечера они бывали вместе лишь в полях, и все же он всегда помогал ей встать с низкого камня, на который они усаживались напиться воды и утереть пот со лба. К чему раздумывать, если Набожа прежде сотни раз брала его за руку, которую он сейчас ей снова протягивает? Набожа не стала раздумывать. И Арк крепко сжал ее пальцы, словно опасаясь, что рука может выскользнуть.
Пробираться через топь было нелегко — может быть, именно поэтому он протянул Набоже руку? Но даже когда они вышли на сухой, ровный клочок крепко утоптанной земли, хватка Арка не ослабла. Ладонь Набожи сделалась влажной, но он не выпустил ее, а сжал еще крепче. Затем их пальцы переплелись, и Набожа, поддавшись искушению, погладила его по запястью большим пальцем.
Сальный корень рос крупной куртиной. Дюжина стеблей высотой до колена гнулась под тяжестью пурпурных цветков, полностью раскрытых на вершине завитка, и бутонов, все еще заключенных в чашелистики у его основания. Казалось чудом, что цветки расположились на стебле в точном порядке: от зеленых, незрелых, до пурпурных, уже развернувших лепестки.
— Словно у тебя перед глазами жизнь от начала до конца, — заметил Арк, и Набоже подумалось: как же они похожи в своем восприятии окружающего мира.
— Нам нужны корни. — Она потянулась к мешку, достала небольшой совок. — Стержни нужно отсеют». Есть такие, что с ногу длиной. — Именно то, что сальный корень настолько глубоко проникал в землю, и сообщало ему такую мощь.
Арк вытащил свой нож из петельки на поясе, и вместе они принялись по кругу окапывать корень самого высокого растения. Несколько раз они сталкивались локтями или костяшками пальцев и бормотали извинения, застенчиво улыбаясь, но ни один из них не покидал своего места. Черный жирный торф забивался им под ногти. Капля грязи потекла по щеке Набожи, покуда Арк не вытер ее большим пальцем, точно так же, как сделал это однажды в поле. Она вновь представила его руку у себя на щеке, представила, как поворачивает голову, раскрытыми губами ловит кончики его пальцев. И до чего сладка эта томительная боль в чреслах! Но разве это возможно, ведь боль почти обжигает? Хотя… баран ведь кроет матку, а та блеет и блеет, но не сходит с места.
Ее тело проснулось. Она почувствовала, как под грубой шерстью платья напряглись сосцы. Как странно, что она так отчетливо ощущает складки ткани, трущиеся о бедро; шов, пересекающий бок. Боль между ног ширилась, сродни той, что порой пронзает скулы, когда подносишь ко рту первую ложку после долгого дня в полях.
Набожа торопливо встала, испугавшись своих мыслей, — слишком торопливо, и у нее закружилась голова.
Теперь Набожа только наблюдала за Арком, а он продолжал копать. Вскоре, повернув нож под углом, Арк глубоко всадил его в почву, отрубая главный корень.
Потяни слегка за верхушку, велел он.
Очнувшись от размышлений, Набожа сомкнула пальцы вокруг стебля растения и осторожно потянула. Корень не поддался, и она рванула сильнее. Арк поддел его ножом — и она вдруг не удержалась и опрокинулась на спину, в щекотку пурпурных цветов и ворсистых листьев.
Арк не рассмеялся, но она заметила, каких усилий ему стоило сдержаться.
— Не ушиблась? — спросил он и лишь потом улыбнулся, потому что больно ей не было. Опрокинуться на заболоченную почву — это же просто смешно; такие вещи смешили их всю жизнь.
— Вижу, нельзя на тебя полагаться, — сказала она. Арк снова сделался тем мальчишкой, с которым она обрабатывала землю в полях, и непривычное ощущение, охватившее ее, померкло, хотя кожа по-прежнему оставалась чувствительной.
Они не переставали болтать, пока собирали остальные корни. Говорили обо всем: о славной погоде, о надеждах на обильный урожай и о том, чему Набожа научилась у Карги.
Как только мешок наполнился, Арк перекинул его через плечо и сказал, что возвращаться нужно будет по гати, поскольку туман сгущается: придется идти сквозь облако.
У начала гати стоял толстый столб высотой в половину человеческого роста; наверху было укреплено деревянное колесо — символ бога-Праотца. Гать принадлежала ему, их создателю: и болота, и заводь, и черная вязкая земля с илом и тиной, из которой он извлек их самых первых предков.
По традиции болотников, перед тем как ступить на гать, Набожа и Арк провели пальцами посолонь по ободу колеса, не имевшего конца и начала. Праотец привел болотников в этот мир. К Праотцу они вернутся. Набожа прижала ладонь к вздымающейся груди, где обитало дарованное богом дыхание. Арк сделал то же самое, приложив руку сперва к колесу, затем к груди.
Они шли рядом, теснясь и время от времени сталкиваясь.
— Словно по обрыву спускаешься, — сказал Арк.
И правда: Набожа видела только то место, куда собиралась поставить ногу. Но ей нравилось налетать на Арка, нравилась вернувшаяся легкость отношений и то, что ни один из них не отстранялся. Следующий шаг — и дерево настила впереди из смутно-серого становилось отчетливо-черным.
Окутавший их густой туман гасил все звуки слышалось только дыхание и шаги да приглушенная дробь дятла где-то вдалеке. И когда к этим звукам прибавился новый, Арк различил его первым и замер; Набожа также напрягла слух. Из тумана, с другого конца гати, кто-то бежал к ним по бревнам. Судя по легкости шагов, это был ребенок, хотя для ребенка он двигался слишком быстро. Шаги сделались громче, и когда Набожа уже ожидала, что мчащееся стремглав дитя вот-вот вынырнет из тумана, они вдруг стихли, и болото снова окутала тишина.
Набожа повернулась к Арку, и он притянул ее к себе. Так они и остались стоять, прильнув друг к другу. Она чувствовала биение его сердца, его дыхание у себя на волосах: до чего оно было похоже на первый после Зяби теплый ветерок, когда солнечные лучи уже достаточно сильны, чтобы проникнуть сквозь плащ. Она прижалась к нему, и ей хотелось, чтобы он стал еще ближе, и все же было невозможно прижаться друг к другу теснее.
Ее охватило беспокойство, нарастающее желание найти источник шагов. И когда она подняла лицо к Арку, он сказал:
— Пойдем посмотрим.
Они двинулись чуть быстрее, хотя повсюду по-прежнему лежал непроницаемый серый плащ тумана. Наконец они достигли конца гати, и перед ними открылась темная вода.
— Но ведь там был ребенок, — сказала Набожа. «Наш ребенок», — подумала она.
— Да.
— Как странно… — Изчезнувшее дитя. Тяжесть тумана.
Она могла разглядеть светлые глаза Арка, легкий рисунок щеки, волны льняных волос, едва различимые тонкие брови и мягкие ресницы.
— Это могло быть в прошлый Просвет, или тот, который еще будет, — заметил он.
Так и есть. Видения и звуки, которые могли бы привязать их именно к этому дню, именно к этой поре — той самой, когда матки так хорошо ягнятся, — все затерялось в тумане.
ГЛАВА 8ХРОМУША
Гуще всего блошиные укусы усеяли Вторуше ноги. Он второй сын Плотника, главы семейства. Вторуша сидит на скамье, голый по пояс, закатав штаны до колен. В его икры, сильные и крепкие, как у мужчины, я втираю бальзам из мокричника, успокаивающий чесотку. Вторуше тринадцать, как и мне, его медные волосы отливают красным и спадают на лоб, почти скрывая глаза, серо-голубые, цвета утреннего неба. Я не тороплюсь. Подняв взгляд, вижу, что он жмурится, улыбаясь краешками губ.