Но когда он вернулся за столик, Лина, хмельная, уже полуспала. В одиночку она допила коньяк. Это отдавало тяжёлой, дурной привычкой.
– Ого, – вырвалось у Смятина. Он взял её за плечо. – Лина, слышишь меня, Лина? Ау! Нам пора!
– А! – Она открыла глаза. Рыжие локоны сбились на правый бок. Улыбка сползла с пухлых губ. Кожа стала сметанно-белой.
– Пора. Идём.
– Да?
– Да.
– Надо… расплатиться.
Смятин задёргался. Лина обещала заплатить сама, но переусердствовала с анестезией семейной размолвки. Смятин пошёл к барной стойке.
– Извините, тут такое дело…
– Та-а-ак, – протянула барменша, – денег нет?
– Вообще-то, они есть, – от необходимости объясняться Смятин трезвел. – Вот.
Он выложил все свои деньги на плексигласовую стойку. Барменша, хмыкнув, пересчитала.
– С вас ещё сто сорок шесть гривен.
Сумма была смешной, тем более для посиделок в баре, но сейчас казалась нереальной.
– А вы могли бы, – Смятин запнулся, – сами попросить у той девушки расплатиться?
Барменша закатила глаза, но всё же пошла к столику, перекатывая шары-ягодицы под светлыми джинсами.
– Эй, милочка, эй!
– А? – очнулась Лина.
– Мы закрываемся. Расплатиться надо.
– Ага, – Лина махнула рукой.
– Дать сумку? – поняла барменша, натренированная в расшифровке пьяных посланий.
Лина кивнула. Барменша протянула ей замшевую сумочку. Лина вновь махнула рукой. Барменша достала кошелёк, отсчитала сто пятьдесят гривен.
– Теперь всё. – Она взглянула на Смятина так, будто он только что ограбил Лину. Он решил никогда не приходить сюда больше.
На свежем воздухе Лина чуть протрезвела. Попросила сигарету, хотя не курила до этого.
– А знаешь, – она неумело, как торопящаяся втянуться школьница, пускала дым, – тут два застр… застройщика.
– Да? – Смятин не понимал, к чему эта информация. Особенно сейчас.
– Ага, – она тряхнула волосами. – Будылин и Шелест. У Будылина квартиры лучше. И эти, как их, деревья он садит. И площадки он садит, ой, строит. Но у этого, второго…
– Шелеста…
– Да, Шелеста, потолки выше…
– Ага, – Смятин думал, как быть дальше. – Мы с тобой, кажется, в доме Шелеста, да?
– Да! – неожиданно бурно отреагировала Лина. – И это за-ме-ча-тель-но! Потому что потолки! Выше! Понимаешь? Вы-ше!
Она задрала руки, демонстрируя высоту. Фиолетовая кофточка приподнялась, обнажая проколотый пупок.
– Ну, идём тогда, в квартиру с высокими потолками…
Приобняв, Смятин повёл Лину в подъезд девятиэтажки. В лифте, обшитом фанерой, чтобы, не портя стенок, таскать стройматериалы, они поднялись на шестой этаж. Смятин обнял Лину крепче, чувствуя пьяное тепло и податливость.
– Сейчас. – Он полез в карман за ключами, зашурудил в замке.
– Откуда?
– Что, прости? – Он распахнул дверь.
– Откуда у тебя ключи от моей квартиры? – Лина отстранилась, шагнула назад.
– Не понял?
– Где, где ты взял – ключи от моей квартиры? – она повысила голос. Он гулко разнёсся по коридору, отделанному бледно-розовой плиткой.
– Вообще-то, это моя квартира, – улыбнулся Смятин. – Заходи, – он сделал приглашающий жест.
– Ты, ты – ты что?!
Смятин шагнул вперёд, притянул Лину к себе. Поцеловал, раздвигая языком пухлые губы. Она ответила порывисто, влажно, но вдруг отшатнулась. Больно толкнула в грудь.
– Ты что? – завелась Лина. – Думал меня как шлюху трахнуть? Как шлюху?! – закричала она почти трезво.
– Слушай, – Смятин испугался, что выйдут соседи, будет скандал; неужели она сама этого не понимала? – Не ори! Тсс!
– Придурок! – вой её, наоборот, лишь нарастал.
– Заткнись, дура! – не выдержав, Смятин оттолкнул Лину. Представил, как выйдут соседи, окажутся свидетелями истерической сцены. Хотя зачем выходить? Можно просто наблюдать в глазок. И всё знать.
– Коля! Коля! – заверещала Лина. Смятин задрожал. То ли от ярости, то ли от паники. Схватил Лину за руку.
Она вдруг обмякла, заткнулась. Глаза её расширились, и, скорчившись, будто вот-вот заплачет, она тихо сказала:
– Можешь открыть мне дверь? Просто открыть дверь.
– Хорошо, – мягко ответил Смятин. Взял протянутые ключи.
С замками он управился быстро. В квартире Лины уже не пахло корицей. Смятин положил ключи на журнальный столик. Лина стянула туфли. Смятин уставился на её ноги. Ему нравились женские ступни в тоненьких чёрных колготках.
– Извини, – прошептала Лина.
– Ничего, – пожал плечами Смятин. – Всё нормально.
Он вернулся домой. Скандал с Линой вытравил из сознания чёрную тень. На балконе Смятин дождался первых лучей рассвета. И только после этого, похмельный, лёг спать, дав себе обещание разобраться с покупкой мебели как можно быстрее.
Жена Смятина была против покупки мебели. Она хотела приобрести автомобиль. Избавиться от «Шевроле Лачетти» и купить новый «Киа Сорренто». Сам Смятин ездил на вечно барахлившем «Форде Фиеста», давненько купленном у Игоря, друга Межуева. Однако у жены постоянство было не в чести. И Смятин старался не лезть в её покупки. Раньше он ещё пытался разобраться, спорил, доказывал, но в итоге окончательно отстранился. Причиной тому стало красное пятнышко на левом глазу.
Первой его заметила коллега Смятина – пышнотелая длинноволосая Рая, беженка из Луганска, устроившаяся на работу совсем недавно. А через несколько дней, оказавшись в случайной компании, Смятин познакомился с глазнюком, как тот сам себя называл, – офтальмологом, высоким носатым человеком, чьи руки отличались маниакальной ухоженностью. Ближе к концу вечера, оторвавшись от споров о Януковиче, Смятин попросил взглянуть на красное пятнышко.
– С глазом всё в порядке. Ничего страшного. – Глазнюк не стал записывать на приём, осмотрел сразу. – Рассосётся через пару недель, но учтите, что это – сигнал, предупреждение о проблемах внутренних. Переутомились, перенервничали, и вот – перепад давления. Вы эмоциональный человек?
Смятину так не казалось. Он жил в скорлупе, не показывался из неё, но, сидя перед внимательным глазнюком, вдруг подумал, что одно не мешает другому. Эмоции бушевали, расшатывая изнутри. И, возможно, это было даже вреднее, опаснее.
– Не особо эмоциональный, – Смятин напрягся. – И у меня вроде бы всё нормально с давлением.
– А вы мерили? – глазнюк участливо наклонил голову.
– Э…
– Ну вот. Знаете, как инсульты обычно бывают? Скачок давления – и сосуд не выдерживает…
Смятин ушёл домой расстроенным. Ночью не спал, мучился от беспокойства, угрозы. Привычный шум за окном, идущий с новой дороги, казался громче обычного, раздражал. Смятин волындался по квартире, стараясь не разбудить детей, курил на балконе, наблюдая, как подозрительно долго обнимаются на спортплощадке двое пьяных, и наконец решил сходить к врачу. На всякий случай.
Терапевтом оказался крепкий старичок, чуть шепелявящий. И это смягчало удар, когда он объяснял, что «давление высоковато и надо бы пройти полное обследование». Неделю Смятин шатался по клиникам и кабинетам, меняя бахилы и настроения, пока – после анализов, кардиограммы, УЗИ, консультаций – ему не поставили гипертоническую болезнь.
– И стоило оно того? – пытался иронизировать Смятин за ужином. Жена подала отварной картофель, морковные тефтели и квашеную капусту с ароматным маслом и ялтинским луком. – Не курить, не пить. Жирного, солёного, копчёного, жареного не есть. Будто так оно просто, да?
Жена кивала, но глаза её оставались безучастными.
– Пусть таблетки пропишут, – резюмировала она и пошла к детям, оставляя Смятина кваситься вместе с капустой.
– Таблетки мы вам, конечно, выпишем, – пообещал терапевт. Окна его кабинета выходили на тёмный двор. Раньше там было светло и просторно. Росли реликтовые пихты, пережившие две крымские обороны. Но потом застройщик по кличке Кабан захапал участок и возвёл на нём шестнадцатиэтажного монстра. – И всё же поймите, гипертония – а у вас гипертония – это прежде всего следствие неправильного образа жизни.
– И что же мне делать?
– Здоровая еда, достаточное количество сна. Запишитесь в бассейн. Больше ходите. Меньше нервничайте.
– Да уж, меньше, – поиграл желваками Смятин, – будто это так просто…
Терапевт сдвинул на переносицу очки:
– Только между нами – просто! – озорно блеснул серо-голубыми глазами. – Вы подумайте об этом, подумайте, а пока вот вам, – терапевт протянул бланк с тусклой синей печатью, – рецептик…
Смятин вышел во двор, замер. Солнечные лучи пробивались сквозь кленовые листья, падали на уличных торговцев. В жидком свете те казались особенно уставшими, помятыми, старыми. И пудра на серых лицах скапливалась в морщинах, не в силах скрыть немощь и увядание. Казалось, ярче всего в этом полумёртвом пейзаже выделялась аспидно-чёрная кровяная колбаса, испускавшая чесночный запах. Ею торговали здесь с самодельных лотков. Смятин повернулся, зашагал по кипарисовой аллейке в сторону Херсонеса. Облезлая рыжая кошка увязалась за ним.
– Эй, вы уронили! – вдруг раздалось сзади.
Смятин обернулся, увидел женщину, у которой, казалось, не было ни возраста, ни черт лица – только рыжие волосы и неправдоподобно длинные, худые руки. Они протягивали ему что-то завёрнутое в белый лист.
– Возьмите, вы уронили, – повторила женщина так, словно у неё не было зубов.
Смятин повиновался, хотя вещь была не его и секунду назад он пытался сказать об этом. Но под давящим взглядом не мог сопротивляться. Он сунул найденную вещь в задний карман.
– Будьте внимательнее…
Слева раздался крик. Смятин дёрнулся, а когда повернулся опять, женщины рядом уже не было. «Давление, это всё чёртово давление!» – подумал он и заглянул в магазинчик «Продукты», ютившийся возле пафосного ресторана с мещанским названием «Парадиз». Продавщица, не разбивая хрестоматийного образа, разгадывала сканворд. Полки, вопреки природе, не терпящей пустоты, зияли проплешинами.