рыл глаза, чувствуя, как, переходя в огненный зуд, щекочет в верхней части желудка. Тут же увидел рюкзак – схватил его. А потом заметил, что кровавого пятна больше нет. Хлюпанье прекратилось. Смятин приблизился к месту, где раньше краснело пятно. За полкой цокнуло, и показалось нечто, напоминавшее чёрное облако.
– Эй! – держа рюкзак, крикнул Смятин.
Нечто стало больше, затемнилось. Из-за книжной полки выползала чёрная тень. Разрасталась, уплотнялась, густела, всё больше напоминая тёмного человека. Почувствовав, как вскипает кровь, Смятин заорал: «Мама!» И, как был голый, бросился вон из квартиры, в подъезд. Сердце пульсировало, как на балу у Сатаны. Вываренный, клокочущий, Смятин метнулся обратно в квартиру. Чёрный человек без лица выходил из комнаты. Смятин схватил пальто и ботинки, захлопнул входную дверь. Тяжёлый металл, спрятанный в деревянный панцирь, грохнул на весь подъезд. Смятин прижал дверь ногой, крутанул в замке ключ. Водка осталась на кухонном столе вместе с безумной мыслью о поджоге.
Левую сторону груди распирало и жгло так, словно туда набили раскалённых углей. Смятин бросился по коридору к лестнице. Остановился, выпотрошил рюкзак. С немыслимой скоростью натянул на себя одежду. И, не завязывая шнурков, устремился вниз. Перескакивая через ступени, Смятин клялся никогда больше не возвращаться в проклятую квартиру. Ни за что на свете. Если это, конечно, был свет.
Небо затянуло тучами. Город стал чёрен, несмотря на снег. А после на киевские улицы обрушился то ли дождь, то ли град. Люди укрывались под зонтами, заслонялись портфелями, сумками, прятались под навесы. Автомобили скользили на расползающихся дорогах. Смятин вспомнил, что, когда уезжаешь, дождь – хорошая примета. Возможно, даже такой дождь.
На железнодорожном вокзале у касс выстроились очереди. Но сейчас это было даже кстати, потому что Смятин стремился быть среди людей. Периодически доносилось: «Крым… нет билетов…» Смятин нервничал, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. С билетами в Крым всегда были проблемы. Если что, можно было ехать на перекладных. Главное – ехать. Прочь от чёрной тени. Смятин вздрогнул, когда вспомнил её. Наконец подошла очередь.
– Мне, пожалуйста, билет до Севастополя.
– Нет билетов, – устало выдохнула молодящаяся дама в форменной рубашке.
– И до Симферополя нет?
– И до Симферополя нет. Я вам больше скажу, – кассирша оторвалась от монитора, перевела на Смятина взгляд девственно-голубых глаз, – в Крым поездов нет.
– Как? – внутри ёкнуло.
– А вот так. Сама не понимаю. Двадцать минут назад пропали – и всё.
– Но как такое…
– Мужчина, не задерживайте очередь. Вам же сказали. Тут все хотят ехать, – раздались недовольные голоса сзади.
Смятин обернулся. Ему скалился в лицо низкорослый пузан. Нос у него был чуть свёрнут на сторону.
– Ладно.
Смятин отошёл от окошка. Достал смартфон, загрузил интернет.
– Я слышала, вы в Крым ехать хотели?
– Да.
Смятин поднял глаза. С ним говорила рыжая девушка. В ней было что-то от Лины. Те же яблочные щёчки, тот же изгиб губ.
– Говорят, поезда отменили.
– Как отменили?!
– Точно не знаю. Но говорят, что Украина отменила все поезда в Крым. Блокада.
– Такое возможно?
Девушка пожала плечами.
– Наверное. Тут много людей не могут уехать. Сдают билеты.
Смятин огляделся. Слишком много злых, возбуждённых людей сновало рядом. Даже для вокзала – слишком много. Интернет загрузился, поисковик ответил на запрос. «Украина отменила железнодорожное сообщение с Крымом».
– Чёрт!
Рыжей девушки уже не было рядом. Смятин поискал её глазами. Тщетно. Подошёл к справочной. Люди расспрашивали о поездах в Крым. Конкретной информации им в ответ не давали.
– Точно нет поездов?
– Точно! Я билет только что сдал.
– А автобусы?
– Не знаю.
– Но вроде ходят.
– Вроде…
Люди переговаривались, злились от неопределённости. Кто-то пробовал дозвониться на автовокзал. Трубку не брали. Смятин решил ехать туда. По дороге позвонил жене.
– Привет. Тут, похоже, отменили поезда в Крым.
В трубке слышался звук льющейся воды и детский плач. Жена пыталась управиться с дочерями.
– И тебе доброе утро. Как отменили?!
– Вот так. – Смятин подумал, что ещё долго будет отвечать на этот вопрос. – У меня тут плохо работает интернет. Посмотри, остались ли автобусы и откуда. Пожалуйста!
Плач стал сильнее. Смятин узнал младшую.
– А попозже нельзя? Тут у меня маленькое ЧП.
Смятин сдержал приступ гнева.
– Можно позже. Но не сильно. Чтобы вообще не было поздно.
– А я тебе говорила: выезжай раньше. – Плач смолк. – Как сердце чувствовало.
Киевский автовокзал был тесен, грязен и тёмен. Автобусы неуклюже, как пьяницы, ворочались в растаявшем снегу. Смятин стал в очередь. Прислушивался, надеясь выхватить из разговоров «билеты, автобусы в Крым». Не выхватил. Дождался очереди. У кассирши было худое, измождённое лицо.
– Автобусы давно уже отменили. Сразу после аннексии.
– Ясно. – Смятин вцепился в край стойки.
– Я знаю, – кассирша говорила так, будто вот-вот умрёт от истощения, – из Одессы вроде бы что-то ходит.
– Да?
– Во всяком случае, люди вроде вас туда едут…
Утонув в снежной грязи, Смятин ещё раз позвонил жене.
– Ой, я совсем забыла! – Фоном вновь оказался детский плач. Смятин признал среднюю дочку. – А попозже нельзя?
– Ты издеваешься?
– Такие вещи, вообще-то, решаются заранее…
Жена забубнила о непредусмотрительности Смятина. Он сдержал ещё один мощный приступ гнева. Главное и наиболее частое чувство в семейной жизни.
– Так, смотрю…
Смятин ждал, смолил дешёвую сигарету.
– Пишут, что пустили поезд.
– Поезд?
– Да. – Молчание, съедающее деньги на телефоне. – А нет. Это старая новость.
– Может, мне перезвонить, когда ты всё посмотришь?
– Нет, жди.
Ещё одна дымная пауза.
– По ходу, только из Одессы автобусом.
– Ясно. Как и говорили.
– Если говорили, чего мне звонил? – К плачу добавился грохот.
– Дай телефон одесского автовокзала.
– Сейчас пришлю эсэмэской.
– Спасибо.
Смятин думал, что придётся вновь звонить – напоминать, но на этот раз жена прислала телефон сразу. Смятин набрал. Автобусы и правда ходили. Надо было ехать в Одессу, а уже оттуда – в Крым. Смятин вернулся на железнодорожный вокзал. Взял билет в плацкарт. Чтобы было открытое пространство и как можно больше людей рядом.
Поезд отправлялся ближе к вечеру. Взяв билет, Смятин не знал, чем занять ожидание. Выйдя на улицу, заметил торговый центр. Место подходящее – там было тепло и многолюдно. То, что он не любил по жизни, теперь стало ценно. В торговом центре Смятин, взяв кофе, изучил вывески. Наткнулся на кинотеатр. Идея пойти в кино показалась удачной. Он взял билет на российскую комедию. Из тех, что выглядели пародией на американские фильмы конца девяностых.
– В зале много пустых мест?
– Нет, почти все билеты проданы.
Кассирша не обманула. Зал был почти полон. Рядом длинноногая школьница ела попкорн. Смятин постарался ощутить его и её запахи. Но запахов, как и в киевской квартире, по-прежнему не было. Фильм оказался совершенно дрянным. Даже для современных российских комедий. Ближе к концу Смятин уснул.
В духоте забытья он видел себя мёртвого, окоченевшего возле памятника Луиджи и Мокрине. Видел, как пронырливая чёрная такса нашла его труп. На её лай пришла высокая женщина в голубой лыжной куртке. Заметила труп, вскрикнула. Немолодое лицо её искривилось, пошло мелкой дрожью. Приехали «скорая» и милиция. Бледный санитар и красномордый милиционер равнодушно осмотрели труп. Рядом валялась пачка сигарет. Труп подняли и перенесли в «скорую». Захлопнули дверцы.
На этом месте Смятина разбудила длинноногая школьница. Сеанс окончился. На экране шли эпизоды, не вошедшие в фильм. Смятин тупо смотрел на них, пытаясь забыть сон. Но синюшное, с бледно-сиреневыми губами лицо мертвеца не выходило из головы. Его собственное лицо.
С воспоминанием о нём Смятин загрузился в одесский поезд. Смотрел на здание киевского вокзала, на суетящихся людей. Старик в ватнике запнулся, упал. К нему не подходили. Пачкаясь в грязи, он пытался встать, опираясь на узловатую палку. Это удалось ему не сразу. Рядом с вагоном курила полная женщина в розовой шапочке. Выкинув сигарету, она сморщилась, полезла пухлыми пальцами в рот. Поковырялась, достала зуб. Смотрела на него удивлённо. А потом, перекосившись, швырнула под колёса поезда.
Смятин отвернулся. Лёг на полку. В купе никого не было. Но перед самым отправлением зашла семейная пара. Дёрганый мужчина достал книжку о Богдане Хмельницком. Поезд тронулся. Смятин вышел покурить в тамбур. Показалось крайне важным – смотреть и дымить, покидая Киев. Чёртова квартира осталась в прошлом. Смятин решил продать её. Вместе с мебелью. Ночью, в баре, Смятин представлял момент отъезда из Киева как победу – решающую, важную. Но сейчас, стоя в тамбуре, пуская дым, он оставался равнодушен. Смятин лишь начинал бегство. А может, начинать уже было нечего.
Смятин вышел из тамбура растерянным. Дёрганый мужчина по-прежнему читал книгу. Смятин лёг, отвернулся к стенке. Попытался уснуть. Мёртвое лицо стояло перед глазами. Бледно-сиреневые губы повторяли: «The love you take is equal to the love you make»[44]. Смятин пытался вспомнить, где слышал эту строчку. Не вспомнил. Опять выполз в тамбур. За окном белели поля, тяжёлыми хлопьями валил щедрый снег.
– Здесь нельзя курить!
Из открывшейся двери выглянула проводница. Лицо у неё было весёлое и приветливое, в забавных веснушках. Несмотря на суровое предупреждение, она улыбалась. Смятин физически ощутил волны добра, исходившие от неё. Это чувство, сильное и чистое, расслабляло.
Смятин захотел рассказать проводнице всё. Пожаловаться, выговориться, утешиться. Он сделал шаг. Проводница замахала рукой, разгоняя табачное облако.