– Пишет статейки паршивые! Паршивец! Рисует нас чёрт-те как!
Мужика с натовской сумкой – можно ли было взять сюда что-то более неуместное? – оттеснили к ионическим колоннам кинотеатра «Украина».
– Провокатор! – кто-то озвучил мои догадки.
Модное словечко, актуальное. На него всегда можно было списать сомнительные, непонятные вещи. Можно было оттеснить мужика с натовской сумкой или заклеймить так и не вошедшего в здание ГУВД киевского засланца. Но где кончалась крымская провокация? И случилось бы всё так, как оно случилось, если бы мужчина, похожий на Аль Пачино, приехал бы не один, а с вооружёнными людьми? Если бы Киев отдал приказ флоту и армии?
Я думал об этом, когда ездил в тренировочные лагеря в Белогорье, где скупые на слова, щедрые на приёмы инструкторы доносили правила рукопашного боя. Или когда стоял на блокпостах, вливая в себя литры предельно сладкого чая, а рядом, лая, никак не могла уняться овчарка с дурацким именем Ганс, хотя никто не называл её так, а кликали просто – пёс.
Нам обещали лютого врага. А он так и не появился. Вместо него пришли другие.
…я отдыхал от будней третьей севастопольской обороны, так её окрестили в Москве. Вышел к морю, лузгал семечки. Вокруг раскинулись сакральные руины древнего Херсонеса, над ними стыл помнящий святость камень восстановленного Владимирского собора. Бледно-синие выстиранные волны бились о дырчатые, покрытые склизкой зеленью валуны и белёсой пеной падали на отшлифованную вечностью гальку. Я совершал чудной обряд экзорцизма, изгоняя из себя бесов войны, поселившихся в украинской хате, чтобы со временем превратить её в пепелище, добравшись до каждого, кто оказался причастен. Родные были предупреждены: не звонить мне, не беспокоить. Я был в себе, я был недоступен.
Но меня достали и здесь, в навалившемся шуме волн. Я ответил автоматически. Вслушивался, толком не разбирая слов.
– Люди… ботинки… автоматы… новые… украинцы… наши… непонятно…
Догадался взглянуть, кто звонит. Оказалось, знакомая, из городской налоговой – хорошая девушка Лида, что на улице Готской живёт, – несимпатичная из-за грубых, крупных, словно наспех высеченных пьяным скульптором черт, но общительная, приветливая, всегда располагающая к себе. Мы познакомились на курсах английского языка. Она, как и я, коллекционировала видеокассеты с записями боевиков из девяностых.
Мне приходилось хранить их в гараже, и без того захламлённом пыльными шкафами, тазами, канистрами, ветошью, другой бесполезной дрянью, которую выкинуть жалко и всё собираешься перебрать. Кассетами был забит ржавеющий холодильник «Норд». Лида же заботливо держала их дома – я бы, конечно, поступал так же, если бы не жена с её комментариями о комфортной обстановке для дочери, – и к ней можно было зайти в гости, выпить чашку имбирного чая, восхититься коллекцией, выбрать кассету (например, «Смертельное оружие 3» или «Коготь тигра»), устроиться на велюровом диванчике и посмотреть кино.
Можно, но я поступал так всего два раза. После жена ревностью разодрала мою нервную систему на лоскуты. И я, памятуя ту истеричную сцену, предпочитал общаться с Лидой по телефону или во время редких, промежуточно-скоротечных встреч.
А тут она звонила и причитала, что в здании налоговой – вооружённые люди. И ей, должно быть, – это я, лишённый нормального слуха, домыслил сам – страшно.
– Кто, кто там? – перекрикивая волны, уточнял я.
– Не знаю, не могу понять!..
Мы все тогда мало что понимали. Киев тянул в одну сторону, Москва – в другую. А изнутри бодало воспоминание: «Так было уже – в две тысячи четвёртом году». И швы плохо скреплённой украинской действительности с треском расходились, семьи рушились из-за лобового столкновения глупости с глупостью.
«Защити родину от врага!» – клокотало повсюду. И каждому представлялись своя родина и свой враг.
Хотя тогда, среди руин Херсонеса, всё больше превращавшихся из священных камней в просто камни, на которых, видимо, никогда ничего уже не будет создано, Русь, крестившаяся из одного источника, представлялась единой. Но связь рушилась, исчезала. На Евромайдане кропили святой водой тех, кто рвался в крестовый поход против русских, а на площади Нахимова проклинали украинских отступников, предавших истинную веру. И каждый был прав, и каждый был честен. А черноморские волны рассыпались на берегу каплями, сохнущими, умирающими поодиночке.
Связь с Лидой прервалась. Чёрточки, обозначающие сигнал, пропали.
По кипарисовой аллее, мимо музея византийского искусства, где девять лет не могли отремонтировать крышу, я поспешил к выходу. Стал напротив античного театра, позвонил. Связь появилась, но Лида не брала трубку. Волнуясь, я прыгнул в скрипяще-визжащий «Богдан» и поехал в городскую налоговую. Давал звонок, один, второй, третий, но – в безответность.
Уже подъезжая, я получил СМС от Лиды: «Всё нормально говорить не могу». Набил: «Я у налоговой выйди». – «Не могу».
У входа в здание налоговой стояли вооружённые люди в камуфляже. На вопросы не реагировали, внутрь не пускали. Лица были закрыты масками, виднелись только глаза. Я покрутился рядом и поехал домой.
Позже Лида рассказывала, что, устав от неопределённости, волнения, страха, подошла к одному из вооружённых бойцов – их назовут «зелёными человечками» и «вежливыми людьми» – с вопросом: «Вы кто?»
И он, нарушив приказ, ответил: «Свои…»
Нижняя часть лица его была скрыта, но он улыбался глазами, так говорила Лида, а я верил ей, потому что человек, смотревший фильмы «Джексон мотор» и «3:15», а главное, хранивший их на видеокассетах, не мог лгать.
Трёп водилы в такси, ещё наэлектризованном присутствием человека-сфинкса, пробуждает воспоминания. И хочется позвонить Лиде. Пусть и поздно уже, пусть у неё завтра трудный – а бывают ли другие в налоговой, зависшей в переходном периоде, – рабочий день. Но телефон стонет, батарея садится – не позвонишь.
Надо бы успеть предупредить жену, что могу остаться без связи. Набираю – сбрасывает. И тут же телефон пикает СМС: «Спим у тебя всё хорошо?» Печатаю «да», нажимаю «отправить», и экран гаснет. Ушло ли моё сообщение? Быстрее бы добраться домой, завалиться спать. Лучше всего в отдельной комнате, потому что дочка обязательно проснётся ночью, и я вместе с ней, а если не она разбудит плачем, то жена своим недовольным бурчанием.
– Простите, у вас есть тонкая зарядка от Nokia?
Водила хмыкает:
– Ясен хрен, нет. Прошлый век, слышь? На вокзале спроси.
– Не поздно?
– Там круглосуточный шалман есть.
– Хорошо бы, – говорю я, жалея, что в кошельке – воздушные ямы. Так бы водила довёз меня прямо домой.
Ладно, доберусь до автовокзала и пешком по Красному спуску до площади Ушакова, а там и до Гоголя недалеко. Тем более идти не впервой, да и на улице – вот-вот уходящее в рейс «бабье лето».
– Подкинул бы деньжат, доставил бы точно к дому, – говорит таксист, этот поднаторевший чтец мыслей.
– А может, – меня посещает идея, от величия и очевидности которой я подаюсь вперёд, – вы меня довезёте, а я денежку на месте отдам? Оставлю вам что-то в залог, быстро поднимусь и спущусь, а?
– Не-а, – водитель приоткрывает окно, – вечером – деньги, утром – стулья. Евросоюз вон тоже обещал Украину принять…
И он заходится в кашляющем смехе. Оставшиеся километры мы едем под его шуточки о Кличко, Яценюке и Виктории Нуланд. Когда машина тормозит у шлагбаума, закрывающего въезд на площадку перед зданием автовокзала, – на ней в дальнем углу, под разросшимися платанами, ещё стоят автобусы – водила финалит:
– Так что не ешь американские пирожки – бандеровцем станешь!
Неопределённо цокаю в ответ и выхожу из авто в севастопольскую ночь, прохладную, ароматную, как охлаждённое шампанское в приморских кафе.
Автовокзал, тёмный, безлюдный, такой привычный в дневное время, сейчас кажется незнакомым, чужим, таящим в себе опасности и секреты, хотя последние десять, двадцать лет здесь ничего не меняется. Те же приземистые, обросшие пристройками здания и вытянутые тополя с почти прозрачными в своей тонкой белизне ветками окружают его по периметру, а чуть дальше, скрытый во тьме, покоится чёрный, с красной звездой на кованом брюхе паровоз «Железняков», герой войны. И женщина, берущая плату за пользование туалетом, на приветствие всегда реагирует одинаково: «Ты у меня поумничай ещё!» Но это днём, а сейчас – лишь пустая асфальтированная площадка под исколотым яркими звёздами небом.
Шалман, о котором столь перспективно отзывался водитель, не работает, только кофейный автомат у входа, заключённый в решётчатый панцирь, источает тусклый, чахоточный свет. Дверь – без табличек, вывесок или каких-либо других опознавательно-информирующих знаков – кажется, срослась с кирпичной стеной, и если бы не красно-белая вывеска «Турист», одним своим видом настойчиво рекомендующая пересмотреть или посмотреть фильм «Спортлото-82», строение можно было бы принять за покосившийся сарай. Пробую попасть в главное здание автовокзала, но оно тоже закрыто, и автобусы под платанами смотрятся уже не столь естественно, как раньше, а скорее чудно, неуместно.
У одного из них, весёлой расцветки, трётся человек в лазурно-голубой куртке футбольного клуба «Севастополь».
– Извините, простите, – кричу я ему, идя через тёмную вокзальную площадь, от одного, под зданием касс, к другому, над автобусами, пятачку света, – можно вас на секундочку? – Человек не реагирует. – Простите, где здесь можно зарядить телефон?
Наконец слышит, поворачивается. Даже на расстоянии в нос кидается агрессивная вонь перегара. Человек пьян. Он расшатанно пялится на меня, и приходится повторить вопрос.
– А, это, – всё же сообразив, он несколько раз плюшево машет рукой, – туда…
– Туда? – повторяю за ним бессмысленный жест.
– Да, – так же неопределённо кивает он.
– Хорошо, спасибо. – От такого всё равно ничего не добьёшься.
Но на остановке я понимаю, что он имел в виду. Здесь есть работающий ларёк, этот реликтовый экспонат из девяностых. В зарешеченном окошке горит свет, и я стучусь туда.