Эти дни Анье вспоминала до конца своей не слишком долгой жизни, до тех самых дней, когда ее бедный разум окончательно растворился в воспоминаниях, и внешний мир перестал ее интересовать. Она осталась в этих нескольких днях, а они стали для нее тем самым ярким рисунком из книги, который можно рассматривать бесконечно, в который можно смотреть, как в окно, в иную жизнь.
И эта иная жизнь была, была на самом деле, не в книжке! Все, о чем писали в романах — это было на самом деле, сейчас, для нее!
Это для нее цветные шатры стояли на высоком берегу над Синтаром. Это для нее по Малому озеру приплыли из Синты лодки, украшенные цветами. Это для нее играют музыканты. Для нее готовится праздник, и для нее служанки достают из сундука оставшееся от матери «золотое» платье — редкость необыкновенная! За локоть переливчатой легкой ткани из нитей моллюсков, что водятся только на Закатных островах, платили как за породистого коня. И теперь она его наденет! И золотистый редкий жемчуг наденет!
А горничные заплетали ей волосы в тысячи косичек, унизывая их колокольчиками и сверкающими бусинками.
Ветер летел в пронзительно-синем небе, теплый, веселый ветер, трепал пестрые стяги. Ветер, полный запаха цветов и травы, птиц и стрекоз. Олений лес пел и шептал над водой, и все было настолько прекрасно, что сердце весело прыгало в груди и хотелось петь и прыгать самой.
— Ах, братик, братик! — мурлыкала Анье, стискивая руки на груди от невыносимого счастья и предвкушения какой-то огромной, невероятной радости.
А среди шатров играла музыка, суетились слуги, расставляя столы и втыкая в землю факелы, накрывая тканями лавки и устанавливая навес над сиденьями правителя, наместника и Анье Тианаль.
Вирранд не верил своим глазам. Анье была почти красива. Да нет, просто красива! Конечно, она же Тианаль! Она не может быть дурнушкой. Он самодовольно поглаживал усы и смотрел по сторонам — все ли восхищаются сестрицей?
У Анье кружилась голова. Вот точно так же прекрасная Сейдин вместе со служанками вышла как-то собирать цветы в день солнцеворота, и ее увидел Ойсора и забыл свою невесту. Анье не понимала, что с ней творится — то хихикала по-дурацки, то плакала от странной тревожной истомы. Две верные служанки — такие же юные — смеялись и плакали вместе с ней. Анье соорудила венок и надела его на голову Ройне, а потом та бросила его в воду, и все три девушки смотрели, как ветер его несет к лесному берегу. Их лица отражались в ровной озерной воде. Порыв ветра поднял рябь и стер картину, оставив только размытые тени на воде.
Наместник прибыл ближе к вечеру, когда круг солнца растекся золотой полосой над лесом. Вот тут и началось самое прекрасное! Брат взял Анье за руку и подвел к наместнику, красивому чернобородому мужчине средних лет. Тот поцеловал ей руку, и у Анье голова пошла кругом — как в сказках! Как в романах! Кругом красивые, богато одетые утонченные люди, изящные манеры, музыка, теплая прекрасная ночь — ведь это мечты наяву! Это же счастье!
Не доставало лишь таинственного прекрасного незнакомца и куртуазного приключения.
Анье не знала никого из гостей. Да и не всех людей свиты брата знала — разве что только в лицо, без имен. Все были веселы, в небе мерцали первые звезды, молодой человек из тех, что приехали с братом из Уэльты, Эса Танниэльт, ухаживал за ней прямо с книжным изяществом. Брат о чем-то говорил с наместником, Танниэльт развлекал ее красивыми историями. Он много знал, и Анье чувствовала себя с ним свободно и спокойно, и им было о чем поговорить. Этот человек мог бы в романе быть другом главного героя. «А потом он женится на моей горничной, она же ведь хорошего рода», — подумала Анье, поймала себя на этой мысли и устыдилась.
Слуги сновали, скользили вокруг стола, меняя блюда и подливая в кубки.
— И как вы думаете, госпожа Тианаль? Он увидел выложенный во мху белыми камнями лабиринт, уводящий противусолонь!
— Он попал в Холмы?
— О да, конечно!
Анье знала эту историю, но Эса Танниэльт так хорошо рассказывал и был так очарователен!
Слышался тихий смех, люди вели круговой танец под веселую музыку. В небо выплыл Копьеносец, целясь острем копья в сердце Дракона. Анье подняла взгляд к нему, улыбаясь.
— …не ждали, — музыка вдруг прекратилась, и лишь скрипка еще пиликала пару мгновений, да барабан ударил раза три.
— Я решил побыть незаметным, — сказал кто-то негромко и очень спокойно. — Свиту мою по пальцам можно пересчитать. В прямом смысле.
Анье обернулась. Наместник и ее брат преклонили колено перед каким-то человеком, которого она не могла как следует рассмотреть. Он был высок и слегка сутулился, словно у него в груди что-то болело.
— Государь, добро пожаловать к нашему пиру, — произнес, наконец, Вирранд. Гость кивнул и велел встать обоим. Они пошли к столам, музыка снова заиграла, а Анье прижала руки к груди. Сердце норовило выскочить из горла, и она зажала ладонью рот. Танниэльт был забыт.
Свет факелов упал гостю на лицо, и она еще сильнее прижала ладошку ко рту. Он был молод — ненамного старше ее и явно младше брата. А еще был он очень красив и очень бледен. Хотя, возможно, это была игра света. Ущербная белая, нестерпимо яркая луна всплыла над лесом, и он смотрел ей в лицо — куда факелам тягаться с самой луной? Затем он посмотрел в лицо Анье. У нее поплыла голова, и она ухватилась за край стола
— Представь меня, Тианальт, — сказал он.
Эса Танниэльт подхватил пошатнувшуюся госпожу. А когда король, улыбнувшись, поцеловал ей руку, Анье вздохнула и, закрыв глаза, сомлела. Горничные заквохтали вокруг госпожи. Девушку унесли в шатер.
— Видать, я стал совсем страшен, раз меня пугаются юные девы, — усмехнулся король.
Вирранд смотрел ему в лицо и дивился той перемене, что произошла в нем всего за год. Неужто правду говорят — король болен? Нет, всех людей время от времени да постигает какая-то хворь, но недуг недугу рознь. Есть недуги, причина которых не в теле и даже не в душе. Барды называют это тенью. Это недуг редкий, редчайший, и про каждую такую историю слагают баллады и легенды, и барды записывают их в свои анналы и изучают. Не так страшно, если недуг такой поражает простого человека. Но если он поражает короля, то под угрозой сам миропорядок, потому, что король связан с землей. Недуг короля — недуг земли.
— Ты меня слышишь, Тианальт?
Вирранд вздрогнул. Он слишком задумался.
— Прости, государь.
Король покачал головой. Посмотрел на наместника Синты.
— Пойдем со мной, высокородный Тианальт. Я спешил тебе навстречу.
Он обернулся к наместнику.
— Прошу тебя, высокородный Давеньяльт. Пусть никто не смеет нас беспокоить. — Он говорил так, словно знал — обязательно побеспокоят. — Будь даже это моя сестра, — он еле заметно нахмурился. — Пока сам не прикажу — никого не допускай. Потом у меня будет и к тебе слово.
Давеньяльт молча поклонился.
Вирранд хотел было пригласить государя в свой шатер, но тот ответил:
— Уши есть даже у таких стен. Пусть никто не подходит. Мы сядем здесь, на берегу. Сатья, ты ведь станешь настороже?
Откуда-то возник невысокий мужчина с совершенно незапоминающимся лицом. На плаще сверкнула золотая булавка барда. Вирранда всегда поражало умение бардов возникать совершенно незаметно. Он мог поручиться — наместник барда не увидел.
— Мы будем под двойной охраной, Тианальт. Меча и слова.
Ночь была теплой, но государь кутался в плащ, словно ему было зябко. Вирранд бросил свой плащ наземь. Когда они уселись, король с улыбкой посмотрел на небо, глубоко вздохнул, зажмурился.
— Чистый, чистый здесь воздух… Тианальт, я не буду долго ходить вокруг да около. Я тебе доверяю, потому что ты редко бываешь в столице и боговониматели к тебе не суются. Ты ведь приказал их повесить? — улыбнулся он. — Я предполагал, что ты так и сделаешь… Понимаешь ли, я, можно сказать, отправился в Объезд. Скажешь — не по времени и против солнца? Да, так. Но я обойду их лесами и вернусь на Королевское Кольцо севернее Столицы. Хоть что-то я должен сделать… Ты мне поможешь, Блюститель Юга.
У Вирранда по спине прошел холодок и внутри образовалась холодная пустота. «Он бежит? Кто смеет? Что просиходит?»
— А тебе не кажется, что луна похожа на череп? — вдруг спросил король, и сразу же продолжил, не слушая ответа. — Тианальт, ты ведь слышал, что я… болен? Верно?
— Так говорят, — у Виранда пересохло во рту.
— И это, как ни странно, не просто слухи. — Он потер руки. — Сначала я потерял способность исцелять. Сказал только Сатье. А теперь я чувствую, как земля пьет из меня жизнь. Земля должна поддерживать короля. Значит, я сделал что-то неправильное. И я решил отправиться в Объезд, пока я в силах. Все исправить. Хочешь выслушать мои мысли?
Вирранд не ответил.
— Даже если не хочешь — выслушаешь. Там, — он неопределенно показал головой, — не с кем.
— Ты никому не доверяешь, государь? — внезапно осипшим голосом спросил Вирранд.
Король рассмеялся.
— Мне нравится, как ты делаешь выводы, Тианальт. Прямо, быстро, просто и грубо.
— Я…
— Ты. Да, ты прав, я не доверяю никому, кроме тех пятерых, с которыми бежал из Столицы. — Вирранд кивнул. — Если я болен, то либо кто-то навел на меня порчу, либо я совершил какой-то чудовищный проступок, и моя королевская Правда стала неправдой. Вольно или невольно я допустил какую-то великую неправду. Что моя власть ущербна, ты сам видишь и знаешь. Ты сам присылал мне донесения о том, что творится в пустыне. Это не только у тебя. А теперь вот еще и это. Какие еще нужны подтверждения?
Король помолчал, сжимая и разжимая ладони, словно хотел согреть руки.
— Но никто никогда не смог бы навести на меня порчу, если бы я был в броне своей Правды — так, кажется, говорят стихотворцы? И вот я стал думать — что я сделал? И понял, что не сделал ничего. Ни один мой поступок не был тяжелее поступков прежних королей. Но с ними не случалось недуга. Разве мой отец не извел так или иначе трех мужей моей сестры? Хорошее ли это было дело? А? Отвечай.