— Что это Данилов, завидя меня, бежал? Ведь мы с ним не враги.
— В расстройстве он.
— По какой причине?
— На Войновича сетует: не дает ему ходу...
Пустошкин, недавно произведенный в лейтенанты и назначенный на корабль «Слава Екатерины», нахмурился.
— Не знаю сам, как буду служить. С таким командиром в гавани пропадешь, не то что в море. А ведь мир с турками шаток, Федор Федорович! Ну что, ежели война?!
— Питаю надежду, — сказал Ушаков, — что в военное время Войнович не будет командовать «Славой Екатерины».
— Да ведь рука у него в Петербурге! — с тоской протянул Пустошкин.
Мимо окон в туче пыли промчалась коляска. Было слышно, как у крыльца остановились кони. Потом отворилась дверь, и Федор мрачным голосом доложил с порога:
— Граф Войнович пожаловали! На двор просить али со двора?..
— Ступай зови! — сказал Ушаков в крайней досаде.
Войнович, весь лоснящийся и разомлевший от зноя, вошел с таким видом, словно торжественно приносил себя в дар.
— Ну, батюшка, поздравляю, — пропел он, блестя глазами, и полез целоваться. — Думал первым у тебя быть, да Семен Афанасьевич упредил.
— Упреждать не старался, — заметил Пустошкин, — а вышло так по моей искренней расположенности к Федору Федоровичу.
— Да мы все к нему расположены! — возразил Войнович и медленно двинулся к столу. — Неужто работаешь?! В такой-то день... (Войнович норовил всем говорить «ты», не считаясь с возрастом и положением собеседника.) Чертежи какие-то вижу, планы... Дозволишь взглянуть? Или секрет?
— План госпиталя для морских служителей, — сухо сказал Ушаков. — Я уже докладывал главному командиру.
Войнович жестом перечеркнул бумагу.
— Пустое!
— То есть, как — пустое?!
— Морской человек лечиться не должен.
— Не возьму в толк! — багровея, воскликнул Ушаков.
— Говорю, что матрос лечиться не должен, таково мое мнение.
Рука Ушакова задрожала, пальцы сжались в кулак, и он глухо, с трудом выговорил:
— Марко Иванович!. Прошу... о людях... так не изъясняться!..
Войнович опешил, растерянно взглянул на Пустошкина и вдруг засмеялся.
— Ну, не буду, не буду! — заговорил он поспешно, заметив, что смех его уж и вовсе не кстати. — Да пущай лечатся! Господь с ними! Не браниться же нам из-за сего!.. А ведь я не только поздравлять приехал. И меня нынче поздравить должно!.. По указу ее величества эскадра переводится в Севастополь, и я определен начальствовать ею... Так что сегодня задам жару в Херсоне! Все пьяны будут!.. — И он с поклоном закончил: — Прошу покорнейше пожаловать ко мне на спектакль.
— Ну, поздравил! — вырвалось у Пустошкина, когда Войнович вышел. — Что скажете, Федор Федорович?
— С самого малолетства привык оказывать повиновение начальникам, — ледяным тоном ответил Ушаков и сел за стол.
— Моровую язву осилили, а с Войновичем потруднее будет. Вот она где, чума в Херсоне!..
Ушаков молчал.
— Да ведь он, чего доброго, и флотом командовать станет! — продолжал Пустошкин. — Тогда совсем по рукам и ногам свяжет!
— Весьма возможно.
— Как же полагаете действовать?
— Как полагаю?.. А вот как!..
И Ушаков, к великому удивлению Пустошкина, взял флейту и заиграл на ней.
Глава шестая «Путешествие в полуденный край»
...Да не ослепимся внешним спокойствием государства.
Пробыв в крейсерстве до начала осенних штормов, Херсонская эскадра вошла в Севастопольский порт.
Вторая база Черноморского флота, названная Севастополем (что по-гречески означало «город славы»), была еще неустроенным и пустынным местом. Мелкий лес и кустарник росли на диких холмах, сторожа покой деревушки Ахтиара, и татарские овцы паслись по берегам бухт.
Из-за сильной зыби «Св. Павел»[142] долго не мог войти на рейд. Ушаков изрядно погорячился, пока стали у мыска в просторной бухте. На другой ее стороне стоял корабль «Слава Екатерины» — Войнович пришел намного раньше. Там уже были построены казармы и пристань, а на мыске еще не было ничего.
Прибытие Ушакова с эскадрой в пустынный еще Севастополь живо описал в своем дневнике Иван Полномочный. «Св. Павел» ошвартовался, рассказывает он, и команду спустили на берег. Матросы с любопытством разбежались по лесу и сразу напали на кизил. Так осыпаны были им деревья, словно красным сукном покрыты, а ягоды крупные, как орехи, и вкусные, только не во что брать. День был ветреный, но погожий и теплый. Матросы разделись, сняли с себя рубашки, набрали в них ягод и воротились на корабль.
Ушаков увидел — затопал ногами на вахтенного и закричал:
— На что́ пускал? Объедаться?!
Насилу уговорили его офицеры, что ягоды очень хороши.
Ему наложили полную тарелку. Он тут же при всех попробовал, пожевал одну ягоду, другую и, ухмыльнувшись, скомандовал:
— Есть всем!..
Вскоре приехал поздравить Ушакова с прибытием «главный командир Севастополя» контр-адмирал Мекензи. Он явился, как заправский помещик, со своею дворней, гребцами и дворовым шутом. На шканцах развернули ковер, веселились, пели песни и показывали разные забавные штуки. Потом Мекензи уехал, и пошла работа: начали строить пристань для выгрузки корабля...
Бухты, закрытые от ветра горами, были глубоки, вместительны и удобны для стоянки большого флота. Одна из них выводила на бескрайний простор моря, представляя собой великолепный рейд.
Новый порт должен был затмить херсонский. Угрожать ему неприятельским кораблям было трудно. Херсон же мог легко оказаться закрытым и турецкой эскадрой и очаковскими батареями, запиравшими Днепровский лиман.
Первые севастопольские постройки походили на обычные новороссийские хаты. Их строили просто: делали плетень, обмазывали глиной, крыли камышом — и дом готов. Такие мазанки теснились всюду по береговым кручам. Но начальник порта контр-адмирал Мекензи уже выжигал известь, заготовлял кирпич, пускал в дело древние камни Херсонеса и штучный инкерманский камень, «чистый и гладкий, как веленевая бумага», и возводил каменные дома.
Суда таганрогских и керченских купцов стояли у причалов. Корабли и фрегаты разместились в Южной и Северной бухтах, где год назад швартовались всего четыре баркаса; они были найдены в камышах Черной речки вблизи Инкермана, отремонтированы, вооружены и вступили в строй.
Работы в Севастополе шли полным ходом. Мекензи проводил от горных ключей воду, строил каменную пристань и напротив нее — дом для себя.
Хороший, дельный помощник оказался у контр-адмирала — его флаг-офицер[143], молодой Дмитрий Сенявин. Он поспевал всюду, и любое дело в руках у него горело и спорилось. Происходил он из древнего рода Сенявиных — фамилии славных русских моряков...
Летом 1785 года были утверждены штаты Черноморского флота: 12 кораблей, 20 фрегатов, 23 транспортных судна и 13500 матросов, солдат и артиллеристов. Флот со всеми адмиралтействами и портами Азовского и Черного морей был отдан в полное ведение Потемкина, и ему был пожалован кайзер-флаг[144].
Главнокомандующий решил немедленно укреплять Севастополь.
Он приказал составить план. Фортификатор, начертавший его, остался неизвестным. Пояс оборонительных сооружений по этому плану должен был охватить не только Севастополь, но и весь Херсонесский полуостров и обойтись казне в шесть миллионов рублей.
Таких средств не нашлось, и осуществление плана оказалось несбыточной затеей. Новый порт был оставлен под защитой укреплений, возведенных еще до основания Севастополя — в 1778 году.
Строителем этих первых севастопольских верков был Суворов. В то время он командовал в Крыму и ведал обороной береговой полосы. В разных местах он создал двадцать девять укрепленных пунктов и провел линию наблюдательных постов по всему побережью. Наметив стоянки для судов Азовской флотилии, он изобрел сигналы для связи сухопутных войск и морских отрядов и, на случай если турки вздумают злоупотреблять русским флагом, обучил солдат распознавать турецкие суда.
В его распоряжении имелся резервный корпус, стоявший к северу от Чонгара. Сам же Суворов находился у Ахтиарской бухты, которую только еще начал укреплять.
Войны не было, но она в любой день могла начаться. Суворов имел приказ: ни в коем случае не допускать высадки, но и не прибегать к оружию без крайней нужды.
В середине июня 1778 года турецкая эскадра подошла к Ахтиару и расположилась во внутренних водах бухты. Стало известно, что ожидается прибытие и капудан-паши[145] со всем его флотом. Перед Суворовым стояла задача: удержать неприкосновенными берега Тавриды и в то же время сохранить мир.
Он немедля подтянул к Ахтиару резервы — шесть батальонов с конницей и артиллерией — и ночью, заняв оба берега у входа в бухту, приступил к постройке батарей.
Две из них были начаты на северном мысу, одна — на южном; в тылу их возводились редуты и шанцы.
«Гости» пытались схитрить — просили разрешения сойти на берег, чтобы запастись водою. Но им «с полной ласковостью» было сказано, что источники иссякли и что на берег их не пустят, так как они могут занести чуму.
Два дня и три ночи велись работы. Укрепления вырастали на глазах у турок. На третий день, увидев, что они окажутся запертыми в бухте, турки снялись с якоря и ушли.
Начало севастопольской славе положил Суворов.
Преемником ее оказался Ушаков.
Он тотчас же, едва ступив с корабля на сушу, объявил аврал на берегу пустынного Ахтиара. Засучив рукава сам — за мастера, назначив офицеров десятниками, он поставил на работу весь экипаж. Одни забивали колья, другие носили щебень и камень, третьи застилали фашинником ямы и засыпа́ли землей. Ушаков поторапливал. И пристань кончили быстро. Потом сделали из парусов большую палатку, расснастили корабль и убрали в палатку такелаж...