Вскоре Потемкин поручил Войновичу и Ушакову устройство флота и обучение экипажей. Ушаков с радостью встретил этот приказ.
Он лично занялся обучением новобранцев; толковал им устав, показывал на учебном судне, как лазать по вантам, крепить снасти, шить паруса, уменьшать и усиливать парусность, стараясь, чтобы каждый матрос узнал его близко и поверил ему во всем.
Когда задули ветры, учение на кораблях прекратилось. На «Св. Павле» закрыли ялики брезентом; в каюте Ушакова сложили каменный камелек и выпустили на юте трубу. Зазимовали все на корабле — настоящего жилья еще не было. Матросы и канониры стали заготовлять камень для казарм и корабельных «магазинов», и место, где обосновался «Св. Павел», назвали: Павловский мысок.
В середине зимы умер контр-адмирал Мекензи, и Войнович стал начальником Севастопольского порта и флота. Для Ушакова это был удар. Новое, то, что влекло его и к чему он готовил свои экипажи, было чуждо Войновичу, ибо требовало мужества, которого тот не имел.
Между тем из Херсона пришло известие, что императрица намерена посетить Севастополь, и слух этот сильно взбудоражил порт. Командиры стали подтягивать свое корабельное хозяйство; Ушаков — еще с бо́льшим рвением обучать экипажи; Войнович же начал перестраивать дом Мекензи во дворец.
Сенявина Марко Иванович сделал своим флаг-офицером. Одаренный, обладавший живым, быстрым умом, Сенявин сохранял повадки лихого гардемарина и норовил прикинуться простачком. Он любил рассказывать, как отец привез его на санях в Морской корпус, сказал: «Прости, Митюха! Спущен корабль на́ воду, отдан богу на́ руки!», крикнул ямщику: «Пошел!» — и скрылся из глаз. Ушаков, подавлявший своей суровостью и достоинством, с каким исполнял он всякое дело, вызывал у Сенявина озорное желание подтрунить над ним. В беседах с товарищами он отпускал по адресу Ушакова шутки, иногда весьма чувствительные для его самолюбия. Федор Федорович знал об этом, приписывал все влиянию Войновича, и на душе у него было тяжело.
Тяжело было и Пустошкину, отлично видевшему все, что происходит во флоте. Его тяготила служба под прямым начальством Войновича и тревожила мысль о будущем — о неизбежной новой русско-турецкой войне.
А дело шло к разрыву с Турцией. Порта не могла примириться с присоединением к России Крыма и спешно приводила в боевую готовность армию и флот.
Нелепое положение на корабле угнетало Пустошкина: ему не давали никакого определенного дела. Совершенно неожиданно для себя в июне 1786 года он получил от Потемкина назначение: отправиться за границу на фрегате «Пчела».
По Кучук-Кайнарджийскому договору Турция обязалась открыть торговым судам России проход в Средиземное море и, кроме того, защищать в этих водах русский флаг.
В те времена любое торговое судно нуждалось в защите и совершало рейсы вооруженное пушками. Между Африкой и Европой купцов подстерегали корсары. Пиратские гнезда берберов и североафриканских турок являлись страшной угрозой средиземноморским торговым путям.
Пираты Алжира и Туниса брали на абордаж корабли, вцепляясь в них железными крючьями, и захватывали людей и товары. Их небольшие суда составляли целые флоты, а командовали ими искусные моряки.
В XVI веке Алжир подпал под власть турок. (Только спустя двести лет алжирские турки объявили себя независимыми.) Не было силы на Средиземном море, которая могла бы с ними сладить. Алжирцы все же признавали султана главой мусульманства и выполняли многие требования Порты, поддерживая ее во всех войнах, которые она вела против христианских стран.
Поэтому, когда в 1786 году два русских купеческих судна были захвачены — по слухам — алжирцами, Россия потребовала от Порты ответа и, не получив его, решила удостовериться: верно ли, что корсары нападают на русские суда.
Пустошкин получил приказ снарядить небольшой фрегат и под купеческим флагом отправиться в разные порты Средиземного моря. В июне фрегат «Пчела» пришел в Константинополь. Здесь от русского посланника лейтенант получил инструкцию: пройти Мессинским проливом, узнать, угрожают ли русским судам корсары, и в случае нападения дать отпор.
Пустошкин, посетив острова Архипелага, нарочно пошел южнее Сицилии и Сардинии и, нигде не встретив корсаров, прибыл в Марсель. Русский посланник во Франции дал ему новое поручение: отправиться в Тулон и осмотреть порт, адмиралтейство, канатную фабрику и материалы, идущие на постройку кораблей.
В Тулоне лейтенант познакомился с одним подпоручиком, артиллеристом французской армии, и вместе с ним осматривал укрепления. На память о знакомстве с русским путешественником подпоручик захотел преподнести ему камышовую трость. Но при покупке ее у него не нашлось денег, и Пустошкину пришлось самому заплатить за подарок.
Имя безвестного подпоручика французской службы было Наполеон Бонапарт.
Проведя в дальнем плавании около девяти месяцев, Пустошкин весной 1787 года прибыл в Кинбурн.
Сведения, полученные им на обратном пути, были очень тревожны, и он написал об этом в Кременчуг Потемкину. Князь командировал для опроса лейтенанта своего племянника Самойлова, а сам поспешил навстречу императрице, «шествовавшей» обозревать Новороссийский край.
Он встретил Екатерину в Киеве, и 24 апреля великолепная флотилия из сорока семи вымпелов двинулась вниз по Днепру.
Суда эти, только что построенные «для шествия ее величества», должны были затем стать боевыми, составить гребную Лиманскую флотилию. Пока же они ослепляли роскошью, в особенности галеры императрицы «Днепр» и «Десна».
За Екатериной следовал ее двор — министры, фрейлины, а также иностранные посланники. На каждом судне был свой оркестр. Множество лодок шло по течению. Порой на зеленых мысках появлялись легкие отряды казаков, и пушечный гром раздавался с берегов.
Тридцатого апреля императорская флотилия приблизилась к Кременчугу. В обеденный час на галере «Десна», где находилась столовая, собрался кружок императрицы. В этот день его составили: исполняющий должность министра иностранных дел граф Безбородко, посол Франции Сегюр, английский посол Фицгерберт, личный представитель австрийского императора принц де Линь и австрийский посол Кобенцль. Потемкин отсутствовал — он ушел вперед на своей галере, чтобы подготовить все к военному смотру, предстоявшему в Кременчуге.
Новенькие хутора и села казались нарисованными или же построенными только вчера. Сухой, с мертвым, точно выточенным из кости, лицом, Фицгерберт недоверчивым взглядом провожал цветущие селения, не сомневаясь, что перед ним — декорации, искусно расставленные на пути.
— Давно ли все это создано? — прищурясь, спросил он у Безбородко.
— Еще год назад здесь была совершенная пустыня, — последовал ответ.
Сегюр всматривался в женоподобное, пухлое лицо сановника, видел его безупречно вежливую улыбку и думал, что обман — действительно ловкий и что людей, которые толпились на берегах, попросту перегоняют с места на место. Но Безбородко, как бы угадав его мысли, сказал:
— Совсем недавно число жителей в этом крае было не более двухсот тысяч, а вскорости превысит миллион...
Счастливый смех Екатерины прервал их беседу.
— Это все князь Потемкин, — сказала она, обращаясь к Сегюру. — Я иной раз думаю, что он чародей.
— Мы все так полагаем, — произнес Кобенцль, толстый, косой, с волосами, покрытыми густым слоем пудры. — Не сомневаюсь, что и его величество император будет такого же мнения.
(Речь шла об австрийском императоре Иосифе, только что прибывшем в Россию по приглашению императрицы. Встреча с ним должна была произойти в ближайшие дни.)
Екатерина окинула собеседников взглядом холодных голубоватых глаз и спросила:
— Друзья мои, какое же место понравилось вам более других в пути?
— Киев! —не задумываясь ответил Кобенцль. — Это — самый величественный город, какой я когда-либо видел!
— А вы как думаете? — обратилась она к Сегюру.
— Это — воспоминания и надежды великого города, — последовал ответ француза. — Но мне надобно будет обмакнуть перо в радугу, чтобы их описать!
Однако Фицгерберт не согласился с ним.
— Если сказать правду, — произнес он сквозь зубы, — то это — незавидное место; одни развалины да несколько сот изб.
— И все же, — возразила Екатерина, —будь у меня дар, я воспела бы его в поэме; к несчастью, мои стихи никуда не годятся!
Фицгерберт заметил почти грубо:
— Нельзя же в одно время достигнуть всех родов славы! Довольствуйтесь тем, что есть!..
С берега донеслась песня, и тотчас же, следом за нею, грянул веселый хор. На зеленом береговом склоне стояли, взявшись за руки, и пели парубки в вышитых крестиком рубашках и девчата в цветных клетчатых платочках, с венками на головах. На протяжении всего пути императрицы населению было строжайше приказано: изображать на лицах «неизреченное блаженство и радостное умиление, со верноподданническою почтительною веселостью сопряженное». Четыре года назад императрица лишила этих людей свободы, указом 1783 года закрепостив их. Веселиться им было нечего. Но они являлись участниками одной из потемкинских «декораций», для которых старосты плетьми сгоняли народ из окрестных сел.
Хор гремел. Крепостные «благодарили» царицу за то, что она их закрепостила. И Екатерина сказала, смотря на поющую толпу:
— Теперь вы видите, как ошибался Дидро, советуя мне приступить к преобразованиям в России... — Она задумалась и, немного помолчав, добавила: — Представляю себе, сколько басен сочиняют сейчас в Европе о нашем пребывании на волнах Днепра!
— Там уверяют, — подхватил Кобенцль, — что русская императрица и ее друг император намерены завоевать Турцию, Персию, Индию...
— А затем и весь свет, — смеясь, вставил Безбородко.
— Странствующий кабинет Екатерины действительно тревожит все прочие, — подтвердил де Линь.
— Стало быть, этот петербургский кабинет, — с улыбкой заметила Екатерина, — кажется весьма значительным, если он так тревожит другие?