— Шарлатанствуют, надеются на свои скорые ноги, — мрачно сказал Ушаков.
— Каковы будут приказания?
— Напишите Жегулину, что прошу доставить ко мне ядер и пороху самою скорою почтою... Я до тех пор не успокоюсь, пока не выйду в море!.. Как скоро закончим ремонт эскадры?
— Последнюю мачту поставим через два или три дня…
Ушаков вышел в крейсерство на той же неделе, искал противника у южных и западных берегов Тавриды, однако не встретил его нигде.
Но вскоре турецкий флот показался в Лимане и бросил якорь между Тендрой и Гаджибеем. Гребная флотилия де Рибаса готовилась перейти из Очакова в воды Дуная, где намечались наступательные действия против Измаила и других сильнейших дунайских крепостей. Узнав об этом, турки решили преградить флотилии путь.
Ушаков, получив приказ Потемкина прикрыть переход де Рибаса к Дунаю, 25 августа вышел из Севастополя, взяв с собой десять кораблей, пять фрегатов, два брандера, одно репетичное судно, одно бомбардирское и семнадцать крейсерских судов.
Трое суток провели в море, изредка, по ночам, встречаясь с русскими гребными судами. Когда с флагманского корабля окликали: «Откуда судно?», с галеры неслось: «Ни-ко-ла-ев!» — «Кто командир?» — спрашивали с флагмана. «Богом хранимы!» — раздавалось в ответ.
То были секретные, придуманные Ушаковым «сигналы опознания друг друга в море» на случай встречи с флотилией, которою командовал де Рибас.
Двадцать восьмого утром Федор Федорович внезапно появился перед противником. Турки не позаботились ни о разведке, ни о дозоре, и русская эскадра застала их врасплох.
Она приближалась тремя колоннами. Это был походный строй, и хотя его полагалось изменить для атаки, Ушаков решил атаковать немедленно, не перестраиваясь из походного порядка в боевой.
Турки стали рубить якорные канаты и в беспорядке уходить в сторону Дуная. Четырнадцать кораблей, восемь фрегатов и двадцать три мелких судна бежали, уклоняясь от боя. Но Ушаков не намерен был их упускать.
Он видел, как, поблескивая медью орудий, ускользают от него корабли Гуссейна — лучшие в турецком флоте «Капудание» и «Мелеки-Бахри». («Владыка морей»).
Дать им уйти?! Не сразившись!.. Ушаков не допускал и мысли об этом. Их надо было заставить вступить в сражение! И он велел прибавить парусов.
В это время показалась вышедшая из Очакова флотилия де Рибаса. Ему был сделан сигнал также идти в погоню за капудан-пашой.
В том же походном строю трех колонн Ушаков погнался за турками. Ветер заметно свежел. Звонокрылки — предвестницы непогоды — появились над морем. Преследование продолжалось около часа, пока турецкие адмиралы, обогнав свои суда, не стали уходить вперед.
— Я заставлю их принять бой!.. — сквозь зубы произнес Ушаков и приказал лечь на другой курс с намерением отрезать отставшие корабли противника.
Угроза подействовала: она принудила капудан-пашу повернуть на обратный галс, чтобы прикрыть свой арьергард.
Маневр оказался верным: турецкому флоту пришлось строиться к бою. Ушаков также стал перестраиваться из трех колонн в одну.
Русские суда построились в линию скорее турецких и легли параллельно противнику, оставаясь у него на ветре.
Повторяя прием, испытанный в сражении у Еникале, Ушаков приказал трем фрегатам выйти из линии и «построить корпус резерва против передовой части флота» на случай, если турки попытаются окружить авангард.
Во втором часу дня он поднял сигнал: «Спуститься к неприятелю на картечный выстрел!» — и, не занимаясь более вражеским арьергардом, направил удар на центр противника, где находился капудан-паша...
Флот спускался на неприятеля в тишине, но тишина эта как бы налилась громом; он готов был с минуты на минуту грянуть и заглушить слова команды, шорох кливеров, тягучий скрип снастей.
Ушаков слушал тишину перед боем и вдыхал крепнущий морской ветер.
Вокруг него было море, родной великий простор. Ушаков сливался с ним и в нем обретал свою силу. Здесь все решалось отвагой, волею, быстротой и, сверх того, каким-то особым чутьем флотоводца. Всем этим Ушаков обладал. Он был ро́вня морю, как люди на его кораблях были под стать ему.
Он дал им опыт и воспитал их, приучив к спокойному исполнению самого опасного дела. Личная твердость и строгость всех его приказов и действий не внушали страха и лишь вселяли уверенность, что иначе поступать нельзя.
Матросы знали, что Федор Федорович видит каждого из них насквозь, хотя и никогда не обмолвился об этом; знали, как он воюет с адмиралтейским правлением за их морской рацион и жалованье; как сам во все вникает, чтобы они были сыты, здоровы и спали всегда в чистоте.
И матросы платили ему чем могли — безграничной «доверенностью» и повиновением. Между ними все было ясно: Ушаков приказывал, и слово его было закон...
— Спустились на картечный выстрел!.. — доложил Данилов, на этот раз исполнявший должность цейхмейстера.
Ушаков измерил взглядом расстояние, оставшееся до противника.
— Действуйте!.. — сказал он. А зыбь порядочная. Целить надлежит между валов...
Турки уже палили из больших пушек. Зыбь мешала им, и они даже не пытались вести огонь прицельно. Поэтому залпы их не причиняли большого вреда.
Но вот борт «Рождества Христова» дрогнул — Ушаков начал атаку. Цейхмейстер Данилов хорошо изготовил батареи к бою. Все русские корабли дружно осыпали противника картечью и более всего — капудан-пашу.
Ушаков, надвигаясь на него, усиливал огонь, громя противника всеми орудиями своего борта. Сражение быстро сделалось общим. После полуторачасового боя султанский флот стал уклоняться под ветер. Тогда Ушаков атаковал его вплотную, введя в дело резервные фрегаты и еще более усилив огонь.
Его корабль, сражаясь с тремя турецкими, заставил их выйти из строя. В шестом часу вечера вся линия Гуссейна была разбита и обратилась в бегство. Стремясь довершить разгром, Ушаков с поднятым сигналом: «Гнаться под всеми возможными парусами и вести бой на самом близком расстоянии!» — двинулся вперед.
Вся эскадра следовала за его кораблем, с которого уже не убирался сигнал погони, и поражала отставшие турецкие суда в корму и рангоут. На турецких судах падали мачты, с треском рвались паруса.
В восемь часов вечера бой прекратился, так как темнота позволила противнику скрыться.
Ветер свежел, предвещая бурю.
Чтобы собрать свои силы, Ушаков приказал эскадре зажечь в фонарях огни и стать на якорь; затем, когда все собрались и легли на якоря, велел погасить огни и, так как ветер все более крепчал, отослал крейсерские суда «в закрытие», к берегам Очакова.
Крепкий юго-восточный ветер дул всю ночь с ровной, неслабеющей силой. К утру он переменился на шквалистый и то ударял, разводя волну, то внезапно падал, то откуда ни возьмись налетал вновь.
Едва рассвело, Ушаков совсем близко увидел турок. Часть их судов стояла на якоре тут же, рядом; другая же держалась на ветре под парусами. Легкие турецкие «кирлангичи»[170] забирались в самую середину русского флота, а один из фрегатов Ушакова — «Амвросий Медиоланский» — оказался посреди четырех неприятельских кораблей.
Командиром его был капитан второго ранга Нелединский. Ушаков знал его как смышленого и смелого офицера. Но положение этого смельчака было трудным. Солнце уже вставало. В любую минуту фрегат мог быть опознан и поставлен в два огня.
Поняли это и на других судах русской эскадры. Солнце всходило за нею, и это позволяло хорошо видеть турок, тогда как тем было еще трудно заметить русские суда.
Сотни глаз устремились туда, где стоял «Амвросий Медиоланский». Но там все было тихо. На обоих флотах еще с вечера были спущены флаги, и беспечный противник принимал русский фрегат за свой.
Совсем рассвело. Ушаков поднял сигнал «Сняться с якоря». Турки увидели неприятеля и тотчас же кинулись ставить паруса. Среди общего движения один только фрегат Нелединского ставил паруса, не поднимая флага.
Ушаков сигналом приказал начать погоню. Он стоял на юте, не спуская с фрегата глаз.
«Амвросий Медиоланский» следовал за турецким флотом. Он повторял все движения идущего впереди него корабля, но понемногу отставал, уменьшая ход. Так, отставая, он постепенно вышел из опасного положения, сделал поворот и поднял флаг под крики «ура!» со всех кораблей русского флота. Затем прибавил парусов и поспешил занять свое место.
— Бесподобно!.. — прокричал с юта Ушаков.
Дул шквалистый ветер. Султанский флот удалялся. Русские суда гнались за ним и навязывали бой.
В то же время шедшая совсем близко флотилия де Рибаса своими построениями наводила еще больший страх на противника. Турки отчаянно отбивались из кормовых, «ретирадных» пушек, и капудан-паше с несколькими кораблями удалось уйти далеко вперед.
Но два наиболее поврежденных корабля отстали и были отрезаны. Один из них — «Мелеки-Бахри», окруженный отрядом Голенкина, сдался без боя, и на нем был поднят русский флаг. Другой, «Капудание», под флагом вице-адмирала Саид-бея, остановился у песчаной банки. Корабль «Андрей Первозванный» настиг его и открыл огонь.
Вскоре к месту боя подоспел отряд Голенкина; подошли и другие суда русской эскадры. К полудню турецкий корабль был окружен, но не сдавался. Стремясь овладеть им, русские командиры не хотели пускать его ко дну и медлили решением его участи. Но в два часа дня на своем корабле «Рождество Христово» к месту боя подошел Ушаков.
— Пора положить конец!.. — сказал он Данилову. — Кораблям «Георгию» и «Андрею» вступить мне в кильватер, а всем остальным продолжать погоню за капудан-пашой!..
Обойдя «Капудание» с наветренной стороны, Федор Федорович приблизился к нему на полкабельтова и первыми же выстрелами сбил у него все три мачты. Затем уступил место «Георгию Победоносцу», прошел вперед, сделал поворот через фордевинд[171]