В это самое время турки распространили слух о смерти Суворова. Потемкин писал Я. И. Булгакову, освобожденному из турецкого плена и назначенному в Варшаву чрезвычайным послом: «...Плюйте на ложные разглашения, которые у вас на наш счет делают. Суворов, слава богу, целехонек. На сухом пути де́ла не было нигде, турки и смотреть на нас близко не смеют, как им не наскучит лгать...»
Получив приказ Потемкина, герой Фокшан и Рымника понял, что от него хотят почти невозможного, но почувствовал себя счастливым, ибо о том он и мечтал.
Он знал, что такое Измаил и что отданным под его начальство людям предстоит совершить дерзкий и славный подвиг. Он знал также, что добрая половина этих людей не обучена и что ему надо в кратчайший срок обучить их и перевоспитать.
А времени не было. Со дня на день должны были пасть непроницаемые дунайские туманы, земля станет вязкой и скользкой, и валы измаильские будут непреодолимы. Надо было подготовить войска к штурму не более как в семь-восемь дней.
Он назначил под Измаил свой любимый Фанагорийский полк, отрядив казаков и апшеронцев, и приказал им взять с собою изготовленные под Галацем лестницы и фашины. 30 ноября он получил приказ Потемкина, а 2 декабря утром прибыл уже к Измаилу, сделав за двое суток сто верст.
Его прибытие было одинаково понято всеми — от генерала до солдата. Оно означало: штурм! И это передавалось из уст в уста.
Прежде всего он распорядился вернуть отходящие войска и осмотрел крепость.
Она представляла треугольник, обращенный одной стороной к Дунаю, склон измаильской высоты переходил здесь в крутой береговой скат.
Вал тянулся на шесть верст. Это была ломаная линия бастионов со многими исходящими и входящими углами. Высота вала достигала четырех саженей; ширина рва — шести, глубина — пяти; на дне его были устроены палисады, привязаны к кольям сторожевые собаки и местами пущена вода, доходившая солдату до плеч.
Потемкин в своем приказе Суворову указывал на слабые места крепости. Суворов ответил кратко и сдержанно: «Слабых мест нет».
Теперь он убедился в этом вторично. На такое дело можно было решиться раз в жизни. Войскам следовало дать особую подготовку. И он приказал строить второй, малый Измаил.
Был насыпан вал, в точности похожий на измаильский, и войска по ночам обучались эскаладе — подъему на вал и преодолению его. Они последовательно совершали все, что предстояло им совершить во время штурма: приближались ко рву, забрасывали его фашинами, приставляли и связывали лестницы, ломали палисады; днем упражнялись в штыковом бою.
Измаил с его минаретами, садами и тополями, казалось, дремал у тихих вод Дуная, но турки были готовы встретить идущую на них грозу.
Пятого декабря возвратились все ушедшие полки, а 6-го — прибыли суворовцы из-под Галаца. Войска стали полукругом в двух верстах от крепости, упираясь флангами в реку, где флотилия де Рибаса замыкала блокаду.
Суворов послал к сераскир-паше офицера с предложением сдать Измаил.
«Соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость», требовал он сдачи без сопротивления.
Сераскир ответил пространно, выставив массу требований, с явным намерением протянуть время. Офицеру же, посланному в осажденную крепость, было сказано: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил».
Утром 9 декабря Суворов велел объявить туркам, что «пощады им не будет», и созвал военный совет.
Воодушевленные им генералы, лишь недавно постановившие снять осаду, теперь единогласно решили штурмовать крепость, «ибо отступление предосудительно победоносным ее величества войскам».
Суворов назначил штурм на 11 декабря.
Чтобы добиться внезапности удара, он приказал устраивать ложные тревоги и пускать ракеты. Всем командирам было предписано выверить карманные часы, «учредя их равнообразно, дабы единовременно начать по данному сигналу, который последует в 5 часов».
Все было продумано до последней мелочи. Фашины и лестницы розданы по колоннам; сказано, где быть стрелкам и где — рабочим, тщательно проверены штурмовые средства: доски, веревки, ломы, топоры.
Пятьсот орудий с фланговых батарей острова Сулины и флотилии де Рибаса весь день громили крепость. Наступила ночь. Суворов провел ее среди солдат и лишь под утро прилег к огню на своем биваке. Но он не спал и лежал, задумавшись, уйдя в себя.
В глубоком молчании его окружала свита — офицеры штаба, ординарцы, адъютанты. Ему подали письмо, полученное от австрийского императора, — оно осталось нераспечатанным. Казалось, ничто не занимало его.
Огонь русских пушек не ослабевал в течение всей ночи.
В три часа утра взвилась первая ракета, и войска стали в ружье.
Рассвет 11 декабря 1790 года вставал в густом, теплом тумане; Суворов точно рассчитал время: отложи он штурм всего лишь на сутки, и туман сделал бы невозможным подъем на береговую крутизну.
Не все начальники колонн заметили во мгле ракету. Но им помогли часы, выверенные по приказу Суворова. Строго по часам и по второй ракете войска приблизились к крепости на триста шагов.
«И лягут все колонны тихо...» Так предписывала диспозиция, и солдаты бесшумно залегли на исходном пункте, а в 5 часов 30 минут по третьей ракете бегом кинулись на штурм.
В то же время, прикрываясь огнем с судов, к крепости подходила флотилия. Полторы тысячи казаков и шесть с половиною тысяч регулярного войска пересекали Дунай на паромах, шлюпках, барказах, небольших лансонах и запорожских «дубах».
Небо было затянуто облаками, и стелившийся низко туман скрывал от противника начальное движение войск. Однако с приближением первых колонн турки открыли пальбу картечью и ружейный огонь со всего вала. Но это не остановило наступавших, и они стремительно спустились в ров.
Исполняя с удивительной быстротой все предписанное Суворовым, войска в первые же минуты штурма положили основание победы: солдаты прапорщика Гагарина, приставив лестницы, взобрались на вал и овладели бастионом. К этому времени начали свои действия и гребные суда.
Лаяли во рву собаки, и по всей его длине стоял треск отдираемых досок — это ломали палисады. Уже во многих местах к валам были приставлены лестницы, и у их вершин кипели схватки на штыках и саблях. Вспышки выстрелов опоясывали кромку вала, а над домами Измаила лениво взмывал багровый дым.
Впервые Суворов не был в самой гуще боя. С куртины на северной стороне следил он за штурмом. Летучая команда ординарцев доставляла ему донесения и передавала командирам его приказы. Он знал обо всем — о большом и малом — и готов был в нужную минуту послать резерв.
Генерал-майор Кутузов действовал на левом фланге, но был его правой рукою. Со своей колонной он атаковал главный участок обороны Измаила — бастион у Килийских ворот.
Суворов следил за рождением победы.
Он видел согласованные действия колонн и рассыпного строя — самозабвенный порыв русского воинства, которое он только что обучил и послал на штурм.
Суворов знал, что остановить солдат невозможно. Войска почуяли свою силу: они не могли не победить...
И они победили. Уже к восьми часам утра турки были сбиты по всей линии, и русские прочно утвердились на стенах. Не давая противнику передышки, Суворов перенес сражение в город, бросил войска на штурм улиц, домов. Наступая со всех сторон, сжимая кольцо, бились русские за каждую пядь земли, за каждую щель в крепости. Только к вечеру затихли выстрелы, и остатки гарнизона сдались в плен.
Удалось бежать одному лишь турку — он переплыл Дунай на бревне и спасся.
«Крепость Измаильская, — доносил Суворов Потемкину, — которая казалось неприятелю неприступною, взята страшным для него оружием российских штыков».
Длинный овальный зал Таврического дворца, похожий на площадь, окруженную двойной колоннадой, вмещал до пяти тысяч человек. Свет хрустальных шаров падал на колонны и ложи и отражался по обоим концам зала зеркалами необыкновенной величины.
От громадных люстр, или паникадил, нескольких тысяч лампад, висевших гирляндами, от бесчисленных свечей и плошек зал, казалось, пылал, и в нем стояла несносная духота. Зимний сад, примыкавший к залу, служил «для прохлады» и уединения. Но и там было душно: он отапливался скрытыми печами, и даже под полом проходили трубы, наполненные кипятком.
Весь цвет столичной петербургской знати был приглашен Потемкиным на бал по случаю взятия Измаила — победы, которую он присвоил одному себе.
Один из присутствовавших на балу современников едко описал появление «светлейшего» на этом празднестве — в алом фраке и епанче из черных кружев, стоившей несколько тысяч рублей: «всюду, где только на мужском одеянии можно было употребить бриллианты, оные блистали. Шляпа его была оными столько обременена, что трудно стало ему держать оную в руке. Один из адъютантов его должен был сию шляпу за ним носить».
Даже у видавших виды придворных кружились в этот день головы. А гости все прибывали. Сбивалась с ног дворцовая прислуга в потемкинской ливрее — голубой с серебром.
Дворец, в котором все это происходило, был подарен Потемкину Екатериной. «Светлейший» вскоре продал его ей же за 460 тысяч рублей. После взятия Измаила он получил Таврический дворец в дар вторично.
Истинный же измаильский герой — Суворов — ничего не получил.
В семействе его письмоводителя — Куриса — сохранилось предание о том, как ответила Екатерина великому полководцу, просившему наградить войска. По словам предания, она прислала ему всего лишь один георгиевский крест — для вручения достойнейшему. Совет, созванный Суворовым, решил, что эта честь принадлежит ему самому. «Помилуй бог! — возразил он. — Где же нам заслужить такое!.. А вот, господа генералы и офицеры, имею я человечка, так это действительно герой! Этот человечек необыкновенно храбро написал мне для подписи бумагу: идти на штурм! А я что? Я только подписал!» — и с этими словами надел на своего письмоводителя георгиевский крест...