Федор Федорович просматривал ведомость провианта и, водя по ее широким полям пальцем, говорил Доможирову, следившему за его рукой:
— Сухарей, рыбы и лука достаточно; булгура[175] и оливок мало... Закупи немедленно!.. Ты, Дмитрий Андреевич, теперь капитан над портом, следовательно, в мое отсутствие отвечаешь за все. Продовольствие для флотских служителей должно быть улучшено и казармы достроены непременно, а то люди совсем измучились, зимуя на судах.
— Достроить можно, — прогудел Доможиров, — только гвоздей у меня нет ни на корабельное дело, ни на казармы.
— Гвозди будут. Из Херсона пишут, что уже высланы. Но ежели окажутся негодные, ржавые, — отошлешь назад!.. — Федор Федорович помолчал, вспоминая, о чем еще нужно сказать Доможирову, и добавил: — По ходатайству моему за Еникальскую победу присланы наградные. Раздашь перед выходом в море: обер-офицерам — годовые порционные а нижним чинам — по рублю...
Метакса с пакетом в руках подошел к Ушакову.
— Прикажете отправить на казачьей почте или с курьером его светлости?
— Ни тем, ни другим способом... И адмирал посмотрел мичману в глаза.
Он остался доволен им, ибо на смуглом лице офицера не отразилось ни малейшего любопытства. Тонкий, с горбинкою нос и вздернутая верхняя губа придавали его облику девичье, наивное выражение, но непринужденность, с которою он держался, и умный взгляд его черных, навыкате глаз говорили, что Метакса вовсе не прост.
— Вы послали за Даниловым? — спросил Федор Федорович.
— Тотчас, как вы приказали.
— Почту в Николаев доставит Данилов, и впредь старайтесь с верной оказией ее отправлять.
— Есть, — коротко отозвался Метакса и, ни о чем больше не спрашивая, направился к своему месту, хотя было неясно, почему почту адмирала должен возить флаг-капитан.
Федор Федорович поглядел ему вслед и снова заговорил с Доможировым:
— Артиллерию должны нам доставить. Примешь, накроешь брезентом и поставишь в сараях на берегу... Возродились Липецкие заводы, — вставил он с усмешкою. — Теперь лучше будут снабжать пушками флот.
— Давно пора, — сказал Доможиров. — В казенных заводах проку-то больше. На Баташевских небось только купцу нажива, а делу обман...
Федор Федорович взял лежавший перед ним листок бумаги и повертел его.
— Пишут мне, что американцы придумали способ для увеличения прочности кораблей и будто в Филадельфии уже много таких судов построено.
— А в чем способ?
— В солении корабельного дерева. Ты о таком не слыхал?
— Нет!.. — И Доможиров даже смутился. — Действительно!.. — пробормотал он. — Соль пропитывает шпантоуты и обшивку и сберегает корабль от гниения. Да ведь это — дело известное!.. — воскликнул он спохватившись. — Астраханские купцы как новое судно построят, так всегда стараются его несколько раз под соль употребить...
Отворилась дверь, и вошел Данилов.
— Явился по вашему приказанию! — отчеканил он перед Ушаковым.
Федор Федорович медленно вытянул на столе руки и сложил их в замок.
— Пользуясь поездкою вашею в Николаев, поручаю вам доставить туда почту к приезду его светлости.
— Отправиться вместе с курьером?!
— Нет, в отдельности... Недоброжелательство ко мне соединено с великою тонкостью. Все мои письма вскрываются, и происходит пер-люст-рация!.. Я намерен положить этому конец!..
— Но кто смеет?! — недоуменно протянул Данилов.
Федор Федорович усмехнулся и пожал плечами.
Данилов прищурился, и вдруг лицо его преобразилось, словно невидимая рука убрала с него обычное, присущее ему выражение и заменила другим.
Вжав голову в плечи, перед Ушаковым стоял кряжистый, со злыми, медвежьими глазками человек, удивительно похожий на обер-интенданта Афанасьева, занимавшегося тайным просмотром частных и служебных бумаг.
Мгновение — и Данилов, вновь преобразившись, принял свой прежний вид и улыбнулся лукаво и выжидательно.
Федор Федорович расхохотался.
— Преудивительно!.. До чего искусно изображаете вы некоторых флотских особ!..
— Это у меня еще с Херсона осталось.
— Вас, должно быть, по-прежнему к театру тянет?
— Тянет, Федор Федорович, — признался Данилов. — И даже мысль имею: со временем устроить офицерский театр.
— Что ж, я думаю, господам офицерам иногда развлечься полезно будет. К тому же добрые пиесы могут воспитывать воинский дух... Ну вот, кончим войну, и беритесь за дело; я согласен. А устроить можно в Мекензиевом доме, во дворце. — Тут взгляд Ушакова скользнул по лежавшей за окнами синеве и задержался у причалов. — Я вижу, «Навархия» пришла... С нею еще какое-то судно...
— Сенявин вернулся не один, — пояснил Данилов, — с ним турецкая шебека — его приз.
Ушаков забарабанил по столу пальцами.
— Отчего же он не является, не рапортует?
— Не могу знать, Федор Федорович.
— Немедля пришлите его ко мне!..
Когда Данилов вышел, Ушаков взял журнал и, сведя брови, начал шумно его перелистывать.
Доможиров поспешно забрал свои бумаги и пересел за другой стол...
Поведение Сенявина не на шутку огорчало Федора Федоровича. Это был единственный офицер, с которым у него не ладилось, и притом давно уже — в течение пяти с лишним лет.
Началось с Войновича, с первой зимы в Севастополе, когда Сенявин был его флаг-офицером. Уже тогда, быть может, подражая Марко Ивановичу, он досаждал Ушакову, давая волю своему озорству. Но время мало что изменило. В ином, скрытом, более благопристойном, виде это осталось, и между адмиралом и командиром держался постоянный холодок.
Это тяготило Федора Федоровича, и он испытывал чувство досады, особенно потому, что считал строптивого офицера одним из самых способных своих учеников.
Любимец Потемкина и в прошлом — его генеральс-адъютант, Сенявин старался как можно реже попадаться на глаза Ушакову. Но Федору Федоровичу не много требовалось, чтобы распознать человека. В том, как Сенявин распоряжался на палубе, как держал себя с экипажем «Навархии» и как заботился о своем фрегате, сквозили повадка и выучка Ушакова, но ученик всячески это скрывал.
Тут-то и был корень всего, хотя Сенявин ни за что бы в этом не признался. Задор и упрямство мешали ему кому бы то ни было подчиняться, и он делал вид, что ни у кого не учится и растет сам по себе.
«Петушится, молод! — думал Ушаков. — А я старею, и натуры у нас вовсе разные... Ну, ничего, — утешал он себя, — с годами пройдет...»
И он терпеливо ждал, готовый простить многое, кроме одного: ослушания. А дело дошло и до этого: совсем недавно Сенявин отказался выполнить приказ...
Федор Федорович перестал перелистывать журнал и задумался, заложив пером страницу. На ней начиналась запись о «нарушении долга службы» Сенявиным, растянувшаяся на несколько листов...
Зимой Ушаков был назначен старшим членом Адмиралтейского правления и таким образом сделался главным начальником всего Черноморского флота. Это прибавило ему хлопот.
В начале апреля 1791 года он приказал послать некоторое число матросов с Севастопольской эскадры в Таганрог и Херсон на строившиеся там фрегаты, При этом он требовал, чтобы все люди были «исправные и здоровые». Но Сенявин списал со своего корабля к отправке раненых и больных. Федор Федорович велел переменить матросов, но приказание его исполнено не было. У себя в доме, в присутствии офицеров, он повторил свой приказ Сенявину, но тот ответил, что других людей не пошлет.
Федор Федорович был взбешен. Поступок командира и оскорбил его и озадачил. С таким нарушением дисциплины он столкнулся впервые. Пришлось подробно написать обо всем Потемкину. Сенявин же ушел в крейсерство, так и не пожелав выполнить приказ...
Размышляя об этом, Федор Федорович все больше сдвигал брови. Им овладели горькие мысли о молодежи, о том, что ее надо держать во как! — иначе толку от нее не добьешься. Тут он вспомнил о своем племяннике — тоже Ушакове и тоже Федоре, только что принятом на эскадру флотским учеником.
«Ведь вот, — думалось ему, — борода еще не растет а спеси хоть отбавляй, и к чарке норовит приложиться... Подержать бы его на хлебе и воде!..»
— На хлебе и воде!.. — свирепея, произнес он вслух и захлопнул журнал.
— Ваше превосходительство! Разрешите доложить о своем прибытии!..
Федор Федорович не заметил, как вошел Сенявин. Рослый и ладный, с темным от загара лбом, пухлыми губами и ямочкой на подбородке, он рапортовал Ушакову, уставив на него ясный и чуть насмешливый взгляд:
— Вверенный мне фрегат «Навархия» и вся команда состоят благополучны...
Федор Федорович выслушал, сжав губы и выпятив подбородок; потом строго спросил:
— Почему не явились тотчас по прибытии в порт?
— Только ошвартовались! — сделав наивные глаза, ответил Сенявин.
— Гм... Допустим... Вы, кажется, кого-то привели с собою?
— Захвачено турецкое судно; на нем пленные и груз.
— Столкновений с противником не имели?
— Одно, и довольно жаркое. Взятое судно вывели из-под самых стен крепости. — Взгляд Сенявина загорелся, и он с увлечением заговорил: — Шебека стояла под прикрытием двух фрегатов. Мы врезались как раз в середину и заставили ее следовать за собой. Турки гнались за нами, но стреляли худо, боясь попасть в свое судно. Мы же лавировали и так и этак и, надо сказать, изрядно намяли им бока...
Федор Федорович усмехнулся. Он невольно залюбовался Сенявиным, но сейчас же поймал себя на этом и с прежней строгостью в голосе спросил:
— Кораблей в Анапе много?
— Только мелкие суда и фрегаты.
— Что, опять войска подвозят?
— Не приметил. А город сейчас в осаде: генерал Гудович начал штурм крепости с суши. Когда мы проходили, там гремел бой.
— Славно! — заметил Федор Федорович, по привычке потирая руки. — Анапа — узел, связующий Константинополь с кавказскими племенами. Пора его разрубить!
— Флот противника спешит на помощь Анапе, — сказал Сенявин. — О сем толкуют пленные, но я не мог допросить их как следует за плохим знанием языка.