— Это важные вести!..
Лицо Федора Федоровича окончательно прояснилось. Открытый взгляд Сенявина был ему явно приятен и напоминал взгляд племянника, которого он собирался посадить на хлеб и воду. Чувства отеческой, кровной привязанности и еще не забытой обиды боролись в душе Ушакова, и первое готово было одержать верх над вторым.
— Вы — способный, храбрый офицер, — тихо сказал он, — один из лучших моих командиров. Тем более прискорбно дли меня неповиновение ваше. Вы знаете, что я имею в виду?
Сенявин опустил голову.
— Подумайте! — продолжал Федор Федорович. — Какой я буду начальник флота и что́ смогу исполнить если подчиненные осмеливаются так меня оскорблять?
Сенявин еще ниже опустил голову. Потом быстро вскинул ее. Подбородок его дрожал, в глазах стояли слезы.
— Федор Федорович! — воскликнул он. — Да ведь я... Сгоряча у меня это!.. И притом я о своем корабле старался!..
— А о флоте не думали...
— Ну куда мне хворые матросы?! Что с ними делать?
— Для хворых есть госпиталь. Но не будем о сем рассуждать!.. — И Федор Федорович взял круче: —Я был вынужден довести обо всем до сведения его светлости и просить вашего примерного наказания.
Сенявин вспыхнул.
— Что ж! — отрывисто выговорил он. — Наказывайте!.. Впрочем, его светлость, может, и не найдет меня виновным... — Он помолчал и затем быстро добавил: — Прикажете ввести пленных? Они тут.
— Пожалуй, — сухо ответил Федор Федорович.
Сенявин, придерживая шпагу, рванулся к порогу.
— Пленных к адмиралу! — крикнул он в коридор, с сердцем распахивая дверь.
Караульный матрос ввел пленных с захваченной шебеки. Их было двое: шкипер — плечистый, кривоносый турок с толстыми, будто из черного сукна, бровями, и старый боцман-грек, припадавший на одну ногу, заросший до глаз рыжей курчавой бородой.
Грек с любопытством оглядывался, вертясь и шаркая по полу рваными постолами. Турок же как вошел, так и замер, увидев перед собой русского адмирала — грозного «Ушак-пашу».
— Мичман Метакса! Учините допрос! — приказал Федор Федорович.
Мичман заговорил по-турецки, спросил у шкипера его имя, как называется судно, и быстро все записал.
— Узнайте, зачем он ходил в Анапу и какой у него груз, — сказал Федор Федорович.
— Шкипер говорит, — перевел Метакса, — что шел из Стамбула к Самсуну, а в Анапе очутился за противным ветром. С собой же имеет: красное вино в бочках, бумажные нитки, одеяла и крошеный табак.
Тут пленный боцман закрутил головой, замахал руками и стал выкрикивать что-то по-гречески и по-турецки. Метакса с озабоченным видом выслушал его и доложил:
— По словам пленного, шкипер показал ложно. В Анапу послан он с тайною целью — для доставки денег предводителю немирных чеченцев Мансуру... Боцман — архипелажский грек. На турецкое судно попал неволею. Семью его вырезали янычары, а ему самому повредили ногу... Молит, чтобы разрешили ему у нас служить...
Турок понуро слушал русскую речь, понимая, что попал в беду, из которой трудно выбраться. Голова его была замотана пестрою тряпкой, шаровары — в грубых, разноцветных заплатах.
— Растолкуйте пленному, — сказал Федор Федорович, — что запирательство весьма отягчит его участь... Что известно ему о намерениях капудан-паши?
— В Буюк-дере[176] — глухо ответил турок, — я видел сорок военных судов; они готовились идти в Трапезонт, а оттуда к Анапе.
— Сколько было кораблей и сколько фрегатов?
Турок пожал плечами.
— Я не считал...
Но грек снова замотал головой и заговорил с такой быстротою, что Метакса поморщился, силясь не пропустить что-либо из его слов.
— Турецкий флот, — перевел он, — усилен эскадрами алжирцев, тунисцев, триполийцев и дульциниотов[177]. Начальствует ими знаменитый алжирский паша Саид-Али...
— Корсарские эскадры?! — насторожился Федор Федорович. — Какое же имеют они назначение?
Метакса перевел вопрос боцману и, получив ответ, пояснил:
— Не считая себя способными устоять против нашей артиллерии, турки решили действовать абордажами и приготовили для сего пиратскую эскадру с великим числом людей.
— Что скажет по этому поводу шкипер?
— Он добавляет, что Саид-Али поклялся султану посадить русского адмирала в клетку и привезти в Стамбул.
Федор Федорович засопел и процедил сквозь зубы:
— Спросите: верят ли этому турки?
— Турки, — уклончиво ответил шкипер, — большей частью желают мира, хотя и готовятся к войне.
— Для чего же они готовятся?
— Хотят попробовать своего счастья, — со вздохом произнес турок.
— Ну, пусть попробуют!.. — сказал Федор Федорович. — Прекратите допрос, мичман!.. Боцмана, — приказал он Сенявину, — приглядясь к нему, зачислить на службу, а сейчас обласкать его — он заслужил...
Когда пленных вывели, Ушаков встал и прошелся по канцелярии.
— Известия нам полезны, — сказал он с довольным видом. — Намерения противника мы тотчас упредим!.. Мичман Метакса! Заготовьте приказ об укомплектовании флота войсками, а именно — солдатами Севастопольского пехотного полка... Они люди отборные, отлично практикованные; ежели абордаж и случится, отпор дадут славный... Дмитрий Андреевич! — обратился он к Доможирову. — Изволь выдать им морской провиант!..
Он подошел к окну, поглядел вдаль, где белели паруса эскадры, и проговорил, в сущности ни к кому не обращаясь:
— Голландский адмирал Ван Тромп[178] носил на грот-мачте своего корабля метлу в знак того, что очистит море от неприятеля. Украшать метлою свой корабль не намереваюсь, но клятвенно обещаю обезопасить русские воды и берега!.. Саид-Али — корсар знаменитый. Однако раньше времени хвалиться не следует; сему в истории много примеров. Так что, кто кого в клетку посадит, сказать вперед мудрено!..
Турецкий флот опоздал к Анапе. 25 июня Гудович взял ее штурмом, захватив анапского пашу и предводителя горцев — «шейха» Мансура. Узнав об этом, турки бежали также из Суджук-кале[179].
Спустя два дня русские нанесли последний удар противнику на Дунае. Армия под начальством Репнина разбила турецкие войска при Мачине, после чего в Галаце открылись мирные переговоры. Турция просила мира, и Репнин был готов пойти на уступки, лишь бы скрепить договор до приезда Потемкина и вырвать у него честь окончания войны.
Но турки не торопились и, по своему обыкновению, затягивали время. Они считали, что для них не все еще потеряно, пока цела их последняя опора — сильный султанский флот.
А он держался у крымских берегов, готовясь высадить десанты либо нанести удар русским военно-морским силам и этим совершенно изменить условия, которые Порте предстояло подписать...
Десятого июля с севастопольских высот Ушаков заметил турецкую эскадру. Через несколько часов он уже снялся с якоря и, выйдя на рейд, взял курс к мысу Айя.
Пройдя его на другой день, он увидел турок во главе с капудан-пашою и Саидом-Али алжирским. Красный флаг с полумесяцем развевался на флагманском корабле корсара. Всего таких флагов было девять. Девять пиратских адмиралов должны были возвратить Порте военное счастье, истребив русский флот.
Турки находились на ветре и шли навстречу под всеми парусами. Их передовая эскадра отделилась, намереваясь кинуться на абордаж.
Но Ушаков искусным маневром уклонился от боя, не желая принять его, будучи под ветром. Когда же ветер переменился и русские корабли построились для атаки, турки стали уходить.
Ушаков погнался за ними и преследовал их в течение четырех суток. Он несколько раз начинал спускаться на неприятеля, но турки не дали себя атаковать. Упорно уклоняясь, они уходили все дальше, к Варне, и наконец вовсе скрылись из виду. В этому времени некоторые русские суда отстали, у других же из-за крепкого ветра и зыби обнаружились повреждения. Пришлось возвращаться в Севастополь и стать на ремонт.
Двадцать девятого июля 1791 года Ушаков снова вышел в море. Имея семь кораблей, одиннадцать фрегатов, двадцать небольших судов и один брандер, он направился в сторону Варны с твердым намерением обнаружить противника и уже не выпустить его из рук.
Флаг контр-адмирала нес корабль «Рождество Христово». На его батарейных палубах стояли восемьдесят четыре пушки, и он считался лучшим в эскадре ходоком.
Вторым по рангу был «Иоанн Предтеча» — о семидесяти четырех пушках, переделанный из призового турецкого «Мелеки-Бахри». Остальные четыре корабля имели по шестьдесят шесть орудий. Это было немного против армады, которую собрал капудан-паша.
Тридцать первого июля утром показался в дымке болгарский берег. Определившись, Ушаков узнал, что находится недалеко от Варны. Вскоре обозначились очертания мыса Калиакрии. Турки возвели на нем батареи, защищавшие бухту, удобную для стоянки флота. Это было одно из обычных убежищ неприятельских эскадр.
Русские корабли в походном строю трех колонн взяли курс к берегу. В час пополудни показалась белая маячная башня Калиакрии, и Ушаков посмотрел в подзорную трубу.
Лес мачт покрывал широкое пространство бухты. Противник стоял на якоре в полном сборе и силе: капудан-паша Гуссейн, Саид-Али и его алжирцы, тунисцы, триполийцы...
Порыв ветра коснулся лица Ушакова. Ветер был северный, береговой.
Год назад под Анапой, обнаружив турецкую эскадру, Ушаков предпринял было такой маневр, но ему помешало мелководье. Здесь же, у Калиакрии, была достаточная глубина для его кораблей.
Не теряя времени на перестройку, чтобы обеспечить быстроту и внезапность, Федор Федорович приказал эскадре в том же строю трех колонн идти к берегу, отрезая от него вражеский флот.
А он уже виден был невооруженным глазом. Уже различалась серая полоска берега с живой кромкой прибоя и толпящимися повсюду турками — экипажи противника были почему-то на берегу.