Весной 1794 года по указу Екатерины Мордвинов учредил «строжайшие полиции» во всех черноморских портовых городах. Кроме того, все «партикулярные» жители Севастополя были выселены из военной гавани и порта для того, «чтобы между служителями были соблюдены воинская дисциплина, спокойствие и безопасность от всяких разглашений». Принимались все меры, чтобы отгородить от народа флот.
С начала девяностых годов почти не прекращалось глухое брожение на флоте — среди черноморских экипажей и гарнизонов южнорусских портовых городов.
Волнения в Севастополе, дело Аржевитинова и дело Пассека, аресты в Кременчуге, Николаеве и Херсоне — все эти события произошли в конце царствования Екатерины. Народ понимал их по-своему: царица доживает свой век, будет на престоле перемена!.. И оживали надежды на волю — наивная вера в нового, «хорошего» царя.
В августе 1796 года, за три месяца до смерти императрицы, несколько матросов пришли к морской гауптвахте в Херсоне и объявили, что в 12 часов дня состоится «с их стороны возмущение», что в течение трех дней они будут громить лавки и что по каким-то особым причинам будет это им прощено.
«Особые причины» вскоре выяснились: бабы на привозном рынке заголосили, что нынче «будет ура и будут-де мять арбузы и дыни», а ура станут кричать «для великого князя Павла Петровича, принявшего престол».
Павел на престол еще не вступал, но людская молва опередила историю, и на этой-то почве среди флотских экипажей Херсона созрел стихийный «бунт».
До нас дошло архивное дело 1796 года «О намерении херсонских матросов взбунтоваться и о буйстве их». Из документов этого дела видно, что низшая военная администрация города доносила в столицу о действительно назревавших в Херсоне волнениях; но высшее начальство — вице-адмирал Мордвинов и генерал-поручик Хорват, пытаясь скрыть от императрицы истину, доказывали, что все это — пустяки.
Подполковник Яковлев писал секретарю новороссийского генерал-губернатора, князя П. А. Зубова — А. М. Грибовскому, что «наглость морских превыше всякого описания», что матросы среди бела дня «ходят с кистенями на руках, и полицейские их не смеют брать».
Далее подполковник сообщал о морском офицере, майоре Бутми, бранившем Екатерину II и Платона Зубова. «Богом вас прошу о сем доложить князю, — взывал к зубовскому секретарю Яковлев, — дабы сего сущего Пугачева куды-нибудь навсегда скрыть».
Вдогонку за этим письмом подполковнику пришлось спешно отправить новое. «...Сейчас, — писал он дрожащей рукою, — ко мне прибежал гражданских дел пристав Волков с объявлением, что в 12 часов будет бунт, и матросы будут кричать ура и жак и что у нас новой государь П... [авел]».
«Бунт» назначенный на 12 часов дня, состоялся. Матросы и солдаты 1-го Черноморского батальона, придя на рынок, по условному крику «ура» и «жак» стали хватать с возов арбузы, а с прилавков провизию. Ровно в полдень то же самое произошло и в Николаеве, где корабельный плотник накануне сказал мужику, продававшему воз арбузов, что «скоро оный и так разберут».
Пристав Воропаевский доносил своему херсонскому начальству, что «над людьми, взятыми на рынке под стражу, учинен был наиаккуратнейший розыск» с «некоторыми секретными расспросами»; другими словами — арестованных пытали, но они ни в чем не признались и не выдали никого.
Екатерина II, узнав о «продерзостях» херсонских «нижних военнослужащих», повелела вице-адмиралу Мордвинову и генерал-поручику Хорвату строжайшим образом «исследовать» дело и для этой цели тотчас прибыть из Николаева в Херсон.
Припугнув Яковлева и «обольстив» других свидетелей, Мордвинов приложил все усилия, чтобы замять дело, и послал Зубову успокоительный доклад, в котором писал: «...Ни бунта, ни провозглашения никакого не было, ниже́ малейшего обстоятельства, показанного в записке господина Яковлева... Слово же жак прибавлено, мыслю я, чтобы возродить больше сомнения по сходству оного с жакобинизмом[187]. Слово жак есть малороссийское: оно значит продажа, разбор; мужики спрашивают друг у друга: как жа́куешь? отвечают: разжа́ковал все, т. е. продал все».
Однако в Петербурге не поверили докладу Мордвинова и его знанию украинского народного языка. Да и трудно было поверить, чтобы люди, собравшиеся «бунтовать», кричали: «Разбор! Продажа!» Слово «жак» в данном случае имело другое, менее невинное значение: «На шарап! Нарасхват!»
И Платон Зубов по воле императрицы секретным ордером на имя Мордвинова предписал: подвергнуть разным наказаниям замешанных в этом деле нижних чинов и офицеров; пятерых же матросов сослать на каторгу — «в работу на Екатеринославский литейный завод....
Шестого ноября 1796 года умерла Екатерина. Число крестьян, «пожалованных» ею в частные руки, приближалось к миллиону. К этому времени (по 5-й ревизии) население России составляло 36 миллионов, из которых, считая с утратившими свободу в прежние царствования, более половины было закрепощено...
Волна крестьянских восстаний прошла по России. Новый император начал приводить крепостных к присяге, чего раньше никогда еще не бывало; крепостные решили, что их переводят в «казну», и стали восставать против господ.
Слухи о якобы близкой воле распространились с удивительной быстротою. Петербургский военный губернатор Архаров, лично обыскивая одного дворового человека, нашел у него в кармане письмо. Человек этот писал в деревню, что скоро-де будет всем крепостным воля, а если этого не случится, он надеется «получить вольность другою дорогою». За декабрь и январь были отмечены волнения крестьян в губерниях Орловской, Вологодской, Московской, Псковской, Новгородской, Ярославской, Нижегородской, Пензенской, Калужской и Костромской.
Помещик Поздеев, сообщая сенатору И. В. Лопухину о восстании крестьян в своем имении, писал: «...К оному бунту и еще две волости присоединились, в которых всех около трех тысяч душ; и если не прислан будет целый полк в губернию Вологодскую для квартирования, то это разовьется далеко. И кроме сих волостей в крестьянах видим явно готовящийся бунт, весьма похожий на Пугачевский, ибо крестьяне имеют оставшуюся от времени Пугачева думу, дабы не было дворян...»
«Спокойство здешнего краю, — писал Поздеев, требует тако́ва екзекутного духа, каков есть государев».
При всем косноязычии этой безграмотной фразы смысл ее был прозрачен: «екзекутный дух» — вот что требовали помещики от Павла I! И он рассылал в десятки мест воинские команды «для покорения тамошних крестьян».
В губерниях Псковской и Калужской крестьяне, «предводимые попами», собирались с ружьями, дубьем, топорами, и сельские священники, в полном облачении, приводили их «ко кресту», беря с них клятву «в единодушном до смерти стоянии».
В Орловской губернии восстал почти весь Севский уезд.
Крестьяне бригадирши Голицыной — в местечке Радогощи — постановили овладеть имуществом помещицы и «разделить его между собою или быть побитыми». Расправились с ними жестоко. Губернатор Митусов писал в своем «всеподданнейшем» рапорте: «... по прибытии туда, не нашед никого из крестьян, пересек кнутом жен их и среднего возраста детей».
Еще горшая участь постигла крестьян села Брасова — в имении графа Апраксина. Там дело дошло до пушек, и 70 крепостных было убито. Их зарыли в общей могиле и на ней поставили столб с надписью: «Тут лежат преступники против бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом...»
Народ, «добывавший» России новые моря и земли, искал для себя широкой, как море, вольности и пытался вновь «колыхнуть Московским государством», как «колыхали» им Болотников, Разин, Пугачев.
Глава двенадцатая «Чем же их тактика лучше?»
Кто не знает, что за русское произведение вещь у нас охуждается: дай той же вещи имя французское, и вещь, конечно, одобрена.
Екатерина II еще в 1791 году писала в Париж, барону Гримму: «Злодеи захватили власть и превратят скоро Францию в Галлию времен Цезаря. Но Цезарь их усмирил. Когда же придет Цезарь? О, он придет, не сомневайтесь, он появится!..»
А «цезарь» уже находился в пути.
Артиллерийский поручик ровно через год после «пророчества» Екатерины стал капитаном; в следующем году он уже был подполковником; еще через год — бригадным генералом. Служба в войсках Республики быстро выдвигала людей.
Безвестный офицер Наполеон Бонапарт, который в 1789 году упорно напрашивался в русскую службу, сделал за шесть лет блестящую карьеру: он был уже главнокомандующим Южной армией, сражавшейся на итальянской земле.
К 1795 году французские войска достигли больших успехов. Союзники стали быстро выходить из войны, Первой сделала это Пруссия. Потом генерал Пишегрю занял Голландию, и она была провозглашена Батавской республикой. Заключила мир с Францией Испания, и не просто мир, а союз.
Республика побеждала страны и области. При этом у Голландии она отняла ряд городов, целиком отрезала себе Фландрию, Бельгию и левый берег Рейна.
Лишь на юге борьба велась без успеха. Австрия, стремясь к господству в Италии, вводила в дело все новые силы. Они уже начали теснить французов, но весной 1796 года во главе Южной армии стал Бонапарт.
В несколько дней он покончил с Пьемонтом, за месяц дважды разбил австрийцев, вступил в Милан, заставил Неаполь заключить мир.
Французская армия еще несла на штыках своих отблеск свободы, и ей сдавались один за другим города Италии. Но Бонапарт брал с этих городов контрибуцию, увозил во Францию картинные галереи, монументы, золото, сокровища древних итальянских церквей.
Из Болоньи, Феррары и герцогства Модены он образовал Цизальпинскую республику. К началу следующего года закончил завоевание Ломбардии. Войска противника были разбиты. Австрия готовилась сложить оружие, и Англии грозило остаться одной.