Наступила осень. Дороги развезло. Мокрые грачи бродили по жнивью. Борясь с недугом, Радищев коротал время за книгами — в кругу своих верных, молчаливых друзей.
С печальной улыбкой твердил он «бронзовые» стихи Вергилия о золотом веке. И затем — уже без всякой улыбки — перечитывал страницы, написанные под прямым влиянием его «Путешествия», — книгу немецкого писателя Меркеля о лифляндском крестьянстве, озаглавленную коротко: «Латыши».
«Я слышал, — писал Меркель, — как один дворянин горячо вооружался против торговли неграми, и видел, как через день после того он пожертвовал за одного рысака двумя крепостными людьми».
Верный последователь Радищева, Меркель в страстных словах высказывал свою скорбь о закрепощенном человечестве: «От грустной колыбели до могилы, под железною палкою деспотов, с разгоревшимися и потными лбами, работают на барщине целые народы, великие и прекрасные... Бедные братья, неужели вас создал бог для цепей?..»
Двенадцатого августа 1798 года Ушаков с эскадрой вышел из гавани, а 13-го покинул Севастопольский рейд. Он взял с собой шесть кораблей и шесть фрегатов, одно репетичное судно и три брига. На них было 792 орудия и 7407 человек команды, считая и сухопутные войска.
Они пришли вовремя — 1700 солдат «черноморских адмиралтейских батальонов» под начальством подполковника Скипора, — гренадеры, которых долго и упорно добивался Ушаков.
Это скрашивало неприглядность его обстоятельств а они беспокоили и смущали немало: суда вышли в поход без нужных запасов и были непригодны к зимнему плаванию; оставалось надеяться на хорошо подобранный экипаж.
И он взял с собой лучшее, что имел, — самых отборных матросов и командиров, — людей, испытанных им в четырех сражениях, и таких, к кому пригляделся лишь за последнее время. Среди них были: Сорокин, Поскочин, Сенявин, капитан-лейтенанты Шостак и Белли, а также знакомые с обстановкой в греческих водах Сарандинаки, Алексиано и Метакса.
Бриг «Панагия Апотуменгана» был послан Федором Федоровичем в Константинополь. Командир брига должен был передать посланнику Томаре известие, что Ушаков готов оказать Порте помощь и просит разрешения войти в Пролив.
В сущности, русский адмирал предлагал через Томару военный союз, которого добивались сами же турки. Но султан все еще колебался. В ожидании ответа Ушаков направился к мысу Эмине́ .
У болгарского берега, немного задержались, так как в пути были застигнуты сильным ветром, — исправили повреждения и навели всюду чистоту. Потом снова убрали якоря и канаты, задраили люки, брезентом затянули шлюпки и, выйдя в море, двое суток лавировали вблизи Босфора. Федор Федорович знал медлительность турок и не надеялся скоро прибыть в их столицу. Еще меньше верили в его успех высшие чиновные круги в Петербурге, слишком мало ценившие его самого.
Русский сановник, вице-канцлер В. П. Кочубей, около этого времени писал в Лондон, посланнику С. Р. Воронцову: «Адмирал Ушаков — невеликая птица... Я уверен, что хотя он и будет в виду Константинопольского канала, Порта не даст ему увидеть его».
Но канцлер А. А. Безбородко писал тому же Воронцову иначе: «..наша эскадра пособит общему делу в Средиземном море и сильное даст Англии облегчение управиться с Бонапарте и его причетом».
Кочубей оказался плохим пророком. Султан Селим, узнав о гибели французского флота при Абукире, рея шился на войну с Францией. 24 августа посланный в Константинополь бриг возвратился и доставил Ушакову ответ.
«О пропуске эскадры, — извещал посланник Томара, — повеления даны 16-го... Ваше превосходительство можете без всякой опасности поспешить входом в Канал».
Вместе с этим он препровождал Федору Федоровичу газетные статьи «касательно флота французского и происшествий в Египте».
Русские суда немедленно взяли курс на Пролив.
Они вступили в него на другой день утром, построившись линией. Корабль Ушакова шел головным.
Это был «Св. Павел», построенный год назад и вооруженный восьмьюдесятью четырьмя пушками. По его сигналу эскадра салютовала крепостям, и ей было отвечено равным числом выстрелов.
Толпы народа стояли на обоих берегах.
Когда ветром отнесло дым, Пролив открылся между двумя грядами холмов, одетых густой зеленью; в их мягком лоне лежали загородные дворцы, дома и селения, а над светло-голубой водою метались стаи вспугнутых птиц...
«Св. Павел» приближался к турецкой столице. Ушаков со шканцев любовался видом Босфора, а Метакса, дававший ему пояснения, говорил:
— Кажется, что природа была пристрастна к этим берегам и расточила все свое могущество, украшая их.
— Зрелище бесподобное, — отозвался Федор Федорович, — и весьма приятное для вступления в Канал нашей эскадры. Но я хотел бы так же беспрепятственно выйти из него.
— Разве есть сомнения?
— Этот союз еще новый, а недоброжелателей у нас много; могут подбить Порту переменить мысли и задержать наши суда. Но чтобы этого не случилось, нужно соблюдать осмотрительность и быть готовым пробиться в любую сторону.
— Турки переменчивы— подтвердил Метакса, — это весь свет знает. К сожалению, они таковы...
Русский флот свободно шел по Проливу, укрепленному французскими инженерами. В знойной дымке на юте уже рисовался город — смутные очертания холмов, громоздящихся один над другим.
Около полудня эскадра стала на якорь в Буюк-дере, милях в девяти от столицы. Она выстроилась против квартала посольских зданий, где дом русской миссии выделялся своими размерами и белизной.
Турки на легких длинноносых каиках окружили русские суда, предлагая матросам стамбульские сласти.
Посланник Томара и драгоман верховного визиря взошли на корабль Ушакова. Они поздравили его с прибытием, и драгоман преподнес ему цветы.
Султан Селим, не сдержав любопытства, появился вблизи эскадры на шестивесельной шлюпке. Переодетый в простую одежду, он украдкой осмотрел русские корабли.
На одном из них команда затянула песню. Ушаков приказал прекратить пение. Но турки стали просить его не лишать их этого удовольствия. Он усмехнулся, пожал плечами и позволил матросам петь, сколько хотят.
Султан снабдил Ушакова шестью медными пушками, подарил ему драгоценную табакерку — «за скорый приход со флотом» — и роздал две тысячи турецких червонцев командам его судов.
Дела устраивались.
Порта обязалась присоединить к русской эскадре такую же турецкую под флагом вице-адмирала Кадырбея, с тем чтобы главнокомандующим союзными силами был Ушаков. Она предоставила также на время войны свободный проход русским судам в Средиземное море и дала указ своим пашам в Морее и Албании помогать Ушакову припасами и людьми.
Союз был заключен. Федору Федоровичу не пришлось сноситься для этого с Петербургом — новый рескрипт Павла уже ожидал его в Буюк-дере:
«Буде нужда потребует, можете действовать соединенно с турецким флотом как у Дарданелльских крепостей в Мраморном море, так и в самом Архипелаге; равномерно имея мы союз с Великобританией и одну цель с нею: благосостояние соседственных Держав, дозволяем вам, когда обстоятельства потребуют, действовать соединенно с английскою эскадрою...»
Все было ясно. Оставалось лишь выработать общий план.
Тридцатого августа Ушаков и посланник Томара совещались в султанском дворце с турками. Присутствовал и британский посланник Джемс Смит.
Было решено, что союзный флот направится на защиту албанского побережья, которому французы могли угрожать высадкой, и в первую очередь приступит к освобождению Ионических островов.
Четыре фрегата и десять канонерских лодок должны были усилить английский флот у Александрии, куда укрылись после Абукирского боя уцелевшие французские суда.
Днем позже Ушаков написал свое первое письмо Нельсону.
Послание это носило сугубо дипломатический характер и по этой причине начиналось с обычных для таких писем похвал:
«По прибытии в Константинополь узнал я о славной и знаменитой победе вашей, одержанной при реке Ниле. С таковою совершеннейшею победою поздравить вас честь имею и в той надежде, что скоро буду иметь удовольствие находиться в близости с вами, а может быть, и вместе в действиях против неприятеля, заочно рекомендую себя в ваше благоприятство и дружбу, которую я приобресть постараюсь...»
«...засим, ежели потребно наше подкрепление, то к воспомоществованию мы готовы...»
В заключение Федор Федорович сообщал секретные сигналы на случай встречи русских судов с английскими и писал о необходимости установить постоянную связь.
В тот же день он смотрел турецкую эскадру, стоявшую у летнего дворца султана, а также все морские военные заведения — адмиралтейство, доки и арсенал.
Турки показывали ему все, почти не скрывая недостатков, спрашивая у русского адмирала советов и прислушиваясь к его словам.
Он нашел, что корабли их весьма хороши и снабжены дорогой медной артиллерией, но такелаж непрочен, а матросы не знают командных слов. При уборке парусов не соблюдалось никакого порядка, да и вообще он отсутствовал в султанском флоте. На всех кораблях были заведены кофейни и лавки. Дважды в день все собирались на шканцы для молитвы. Перекличку делали только раз за всю кампанию. Командиры кораблей плохо знали, что такое компас, и его можно было найти лишь на одном (адмиральском) корабле.
Ушаков побывал на пушечном учении и роздал некоторым морякам награды. Но когда его спросили, какие им найдены недостатки, он строго ответил: «Беспорядочность и незнание судовых команд».
Своим экипажем он мог гордиться. Выучка его людей была образцовой; о нарушениях дисциплины Федор Федорович почти не слышал.
Тем не менее на русской эскадре не все было ладно. Некоторые офицеры жестоко обращались с матросами, и это вызывало среди команд ропот. Два матроса, не стерпев побоев, бежали со своего корабля.
Ушаков пришел в ярость. Его охватил гнев на «служителей» и на командиров. Он назначил следствие, затем сам составил бумагу с приметами бежавших матросов и переслал ее для розыска беглецов