Русский катер помчал их к «Св. Павлу». Офицеры взошли на корабль. Их провели в каюту главнокомандующего. Федор Федорович, утомленный, рассматривал карту, держа в руке свечу.
Офицер подал письмо. Оно было без конверта и написано наспех косым, нетвердым почерком — рука писавшего, видимо, дрожала:
«Господину Федору Ушакову, командующему русским флотом.
Господин Адмирал!
Мы полагаем, что бесполезно подвергать опасности жизнь стольких храбрых русских, турецких и французских воинов в борьбе за обладание Корфу. Поэтому мы предлагаем вам перемирие на срок, который вы найдете нужным, для установления условий сдачи этой крепости.
Главный комиссар Дюбуа.
Дивизионный генерал, главнокомандующий французскими силами Шабо».
Усталость сошла с лица Ушакова. Он положил перед собой письмо и сказал с усмешкой:
— Я всегда на приятные разговоры согласен...
И последний сигнал взвился на «Св. Павле»:
«Прекратить и более не стрелять!»
Глава шестнадцатая Республика семи соединенных островов
Русские пришли не владычествовать, но охранять.
«Имею честь сообщить вашему превосходительству, — доносил посланнику Томаре Федор Федорович, — что крепости острова Корфу пали под натиском соединенных эскадр, только что сдались. 18 этого месяца мы приблизились к Видо, после сильного обстрела сделали десант и приступом взяли его почти без потерь наших храбрых войск... Мы также взяли приступом сильно укрепленный остров св. Сальватора, самый важный для внешней обороны. На другой день оба командующих крепостью предложили мне капитуляцию, которая была нами установлена по истечении 24 часов. Посылаю вам копию с нее и письмо командующих. Подробности вы узнаете позже. Сейчас я слишком занят...»
«Завоевание островов Эгейских[200] — отвечал Томара Ушакову, — довершенное вами без армии, без артиллерии и, что больше, без хлеба, представляет не токмо знаменитый воинский подвиг, но и первое в столь долговременную войну отторжение целого члена Республики, наименовавшейся единою и нераздельною».
Выразил свои чувства и Нельсон:
«От всей души поздравляю ваше превосходительство со взятием Корфу и могу уверить вас, что слава оружия верного союзника столь же дорога мне, как и слава моего государя».
Император прислал Ушакову патент на чин адмирала; Фердинанд IV — ленту св. Януария; султан Селим — высшую награду Порты, «челенг» — алмазное перо из своей чалмы.
Но все это мало радовало Федора Федоровича. Было слишком много неприятностей и еще больше хлопот.
Албанский правитель по-прежнему досаждал Ушакову.
Хотя русские одни вынесли на себе всю тяжесть штурма, Али-паша не намерен был с этим считаться. Он хотел быть участником взятия крепости и все захваченное в ней делить с русскими пополам. Зная о бедствиях союзного флота при Корфу, он распустил слух, что посылает на остров десятитысячное войско. Но Ушаков известил Порту, что сочтет действия Али-паши бунтом и прикажет топить все его военные суда.
Покоя не было. В повседневной борьбе растрачивались силы.
Приходилось спорить с турками о трофеях. А их было много: более пятисот пушек, пять с половиной тысяч ружей, корабль, фрегат и восемнадцать разных судов.
Турки взяли себе львиную долю и еще жаловались на корыстолюбие Ушакова. Принужденный оправдываться, он писал Томаре, едва сдерживаясь от гнева: «Не интересовался нигде ни одною полушкою. Я не живу роскошно, потому и не имею ни в чем нужды».
Но болыше всего забот доставили ему корфиоты. Примирить патрициев и народ, или, как говорил Ушаков, «первоклассных» с «нижними классами», оказалось трудно, хотя он и сделал для этого все, что мог.
До нас дошло свидетельство современника — В. В. Вяземского, — кратко, но достаточно ярко рисующее общественный строй островитян: «...дворяне — частью исповедания католицкого и частью — греческого; весь же черный народ — греческого... Чернь честна и благонравна, дворяне без чести... но обожают наружный блеск и богатство... все правление замешано всегда в интригах и весьма угнетает народ».
Население Корфу пожелало провозгласить независимое греческое государство под покровительством России и Оттоманской Порты, и Ушаков на собственный риск и страх, не имея на то никаких полномочий, решился назвать его Республикой Семи Соединенных Островов[201].
Это был шаг прежде всего дипломатический. Русский адмирал предпринял его как наиболее удобную меру для того, чтобы сделать эти острова на время войны нейтральными и оградить их от притязаний некоторых держав. В числе таких держав на первом месте стояла Англия. Турция и Австрия также были не прочь захватить Ионические острова.
Целью Ушакова было завоевать симпатии населения к России. Но он знал, что добиться этого можно только при условии, если будут соблюдены интересы более или менее широких масс.
Новая конституция по просьбе жителей была составлена им за несколько дней до штурма.
«Надлежит учредить правление и спокойствие народа, — объявляла она островитянам. — Город Корфу имеет быть главным присутственным местом, и в нем учредить должно Сенат».
Сенат, или Большой Совет, должен был управлять государством. Депутатов в Сенат следовало выбрать от всех Ионических островов и на каждом из них образовать Малый Совет.
Для избираемых Ушаков сам написал слова присяги. Избирать же предложил «лиц, достигших 24-летнего возраста», объединяя их «в полном союзе со вторым классом», то есть со всеми, имеющими доход от тридцати до ста червонцев в год.
На первом плане стояло дворянство. И все же это был шаг смелый, ибо Ушаков дал место в управлении государством тем, кто раньше не имел его никогда.
Французы во всех учреждениях островов поставили своих комиссаров. Ушаков поступил иначе — он предоставил грекам самим управлять своей страной.
Все депутаты были записаны в «Золотую книгу».
Появились новые должности, их заняли новые люди, выбранные из всех слоев населения — от дворян, духовенства, купцов, ремесленников и жителей деревень.
Этого оказалось достаточно, чтобы народ почувствовал свою силу. Но дворянство не хотело ему уступать. При французах оно присмирело, утратив часть своих виноградников, оливковых рощ и рыбных промыслов. Французы отдали их народу, и греки сперва были довольны новою властью, пока не поняли, что страна завоевана и что это — военный постой.
Борьба «верхних» и «нижних» классов вспыхнула, как только Ушаков принял участие в устройстве нового государства. Обновленная конституция не всем пришлась по душе.
Патриции в алых мантиях торжественно являлись к русскому адмиралу и благодарили за возвращенную им вольность, но в глазах их светились высокомерие и страх. Они лукавили, делая вид, что считают его своим заступником, и выражали надежду, что он обуздает деревенских жителей и заставит крестьян отказаться от захваченных дворянских земель.
Они подавали ему прошения, порицая его между строк и высказывая явное свое недовольство.
«Сей остров, — писали они, — всегда будет в беспокойствиях и возмущениях, пока на оном существовать будет вольнодумство демократическое и не пресекутся грабежи».
Ушаков был учтив и сух, зная цену двоедушию и притворству. Эти люди не хотели его победы при Корфу, и это они сочинили басню, будто он за деньги выпустил «Женерё».
Они прикидывались смиренными, а их прислужники уже вытаскивали припрятанное в погребах оружие и пускали его в ход. Дворянские отряды действовали на городских окраинах и в окрестных селениях. Они врывались в дома «второклассных» и самых бедных жителей и мстили им за померанцевые сады, пашни и виноградники, отнятые у господ при французах.
Их встречали пулей и саблей; с ними тоже рассчитывались за сады, пашни и виноградники, которые они, задолго еще до французов, сами отняли у бедноты.
На Корфу лилась кровь; на других островах было то же самое. В новом государстве пылала гражданская война.
Но Ушаков твердо решил установить порядок. Он быстро нашел наиболее ярых врагов своей конституции и пригрозил, что посадит их под арест. А патрициям острова Кефалонии объявил, что двинет для их усмирения эскадру. «Отошлю вас пленниками в Константинополь, — написал он им, — или еще гораздо далее, откуда и во́рон костей ваших не занесет».
Дворянство не осталось в долгу и ответило на это по-своему: оно сильней потянулось к Али-паше, вступило в переписку с Нельсоном, засыпало посланника Томару письмами и нашло способ продвинуть свои жалобы в Петербург.
Еще в середине февраля отправилась туда делегация для принесения русскому императору благодарности за дарование независимости Ионическим островам. Корфиоты привезли конституцию. При дворе она не понравилась, и над нею крепко задумался Павел, точно так же, как задумались министры Порты и султан Селим.
А враги Ушакова старались — строчили из Корфу доносы; писали, что он разжигает сословную рознь. Поклепы их были один тоньше другого. Они обвиняли его во всех своих бедах и сверх того в сочувствии неприятелю — в излишнем великодушии при заключении условий с генералом Шабо.
Условия были почетны: гарнизон вышел с почестями, и высшие чины остались при шпагах; французы дали слово не участвовать в войне в течение восемнадцати месяцев и были отправлены в свои порты за счет союзных держав.
Федор Федорович этим гордился. О его благородстве говорили французы и англичане. Но в Петербурге взглянули на дело иначе, хотя и отложили его «впрок»...
О попытке Ушакова устроить на Средиземном море республику отзывались с презрительной и недоброй усмешкой. Юный самонадеянный Кочубей, год назад неудачно предсказавший что Федор Федорович не пройдет через Проливы, теперь, в письме к тому же С. Р. Воронцову, писал: