Ушаков взглянул на Нельсона и поразился происшедшей в нем перемене: английский адмирал слушал без всякой любезности, с совершенно другим, жестким, спесивым лицом.
— ...Множество людей замешано в революции, — говорил Федор Федорович. — Они содержатся в тюрьмах; многие уже казнены, а других ожидает казнь. Их друзья и родственники в отчаянии составляют заговоры, отчего лишь умножается беспорядок. Не лучше ли было поступить с кротостью и тем утишить народную бурю?..
Нельсон с сомнением покачал головою.
— Я могу привести пример, — с силой сказал Федор Федорович, — республику, учрежденную мной на Ионических островах!
Лица у сидевших за столом вытянулись и, как по команде, приняли холодное выражение.
Метакса бесстрастно произносил слова перевода. Он делал это искусно, точно всю жизнь был переводчиком: можно было подумать, что присутствует один его голос, а его самого как бы нет в салоне совсем.
Эмма Гамильтон выжидательно смотрела на Нельсона. Ее взгляд почти приказывал дать отпор Ушакову. Было известно, что сердце английского адмирала находится в ее власти и что он вместе со своим флотом отдан ею в руки сицилийского двора.
Она перевела взгляд на Федора Федоровича, затем опять на Нельсона, и снова на Ушакова, как бы сравнивая их между собою — одного, которого она слишком хорошо знала, с другим, который был для нее непостижим...
— Каковы же ваши условия? — проговорил Нельсон. — Должен признаться — они для меня неясны.
— Генеральное прощение республиканцам! — раздельно произнес Федор Федорович. — На нем настаиваю и без этого не смогу я ничего совершить!
— Это выше моих сил! — тихо сказал король.
— Им нет прощения! — вырвалось у королевы.
— В таком случае я возвращаюсь!.. — И Федор Федорович, сложив бумаги, отдал их Метаксе.
Вторично наступило молчание. Ушаков и Нельсон смотрели друг на друга, разделенные пропастью.
Королева опять взглянула на короля, и Фердинанд сказал:
— Если иного выхода нет, я согласен... Обещаю дать генеральное прощение мятежникам... Когда господин адмирал полагает отбыть в Неаполь?
— Дней через семь или восемь.
— Тогда будем надеяться, что все споры улажены...
И король с королевой поднялись со своих мест.
Когда они удалились, Федор Федорович откланялся и в сопровождении Метаксы вышел.
Гамильтоны удивленно посмотрели ему вслед.
С усталым видом, оттопырив губы, сидел Нельсон, устремив задумчивый взгляд в пространство.
— Каков адмирал? — с улыбкой спросил Гамильтон. — Что скажете, сэр Горацио?
Нельсон быстро повернул к нему голову и стукнул по столу маленьким кулаком.
— Медведь!.. — произнес он сквозь зубы. — Медведь под личиною вежливости!.. Держать себя так высоко — это отвратительно!.. На каждом шагу: «Я ворочусь в Корфу!»... И его подозрительность!.. Думает, что мы все делаем для себя!..
Гамильтон улыбнулся еще шире и сказал, прищурясь:
— Русских вообще провести трудно... Но вы уверены, что он не пойдет к Мальте?
— Нет, не уверен! И надо ослабить его силы, чтобы он туда не пошел!
— Каким образом?!
— Отделив от него турок. Они, кстати, уже бунтовали в Мессине.
— Не представляю себе...
— Я это берусь устроить!
Гамильтон перестал улыбаться и серьезно сказал:
— А все-таки он тверд, этот адмирал! И кажется, на море таков же, как и на суше...
Леди Эмма с любопытством взглянула на Нельсона.
— Не думаю, — возразил он. — Взгляните на их корабли, они едва могут держаться в море. Я не колеблясь атаковал бы их авангард.
— Но, приветствуя Ушакова, — лукаво заметил Гамильтон, — вы как будто отдали должное его искусству...
Нельсон презрительно сжал губы.
— Вежливость! — ответил он хрипло. — Вежливость, сэр Вильям, не более того!..
Двенадцатого августа, в тот самый день, когда союзники совещались на борту «Фудройана», англичане разомкнули цепь блокады у берегов Египта и дали Бонапарту возможность бежать.
Это сделал Сидней Смит, командующий эскадрой, крейсировавшей у Александрии. Он посетил запертого там Бонапарта, «был очарован» его любезностью и разрешил ему отправить во Францию три корабля.
Этого было достаточно для бегства одного человека, а по расчету Сиднея Смита — для того, чтобы кончить войну.
Английский коммодор был уверен, что англичане легко заключат мир с Бонапартом, если он придет к власти.
Не все в Англии так полагали. Одни настаивали, что этого генерала нельзя выпускать из Египта; другие же надеялись, что «общий любимец» покончит с Республикой и восстановит монархию; они лишь не думали, что он восстановит ее для себя...
Спустя одиннадцать дней Суворов получил «крушительное известие». Готовившееся предательство совершилось: эрцгерцог Карл, командовавший австрийской армией в Швейцарии, бросил оборону двухсотверстной линии, поставив корпус Римского-Корсакова под удар французских войск.
Корпус стоял у Цюриха. Двадцать четыре тысячи русских оказалось перед превосходящим их втрое противником. Суворову пришлось спешить на помощь. «Иду, иду, — воскликнул он, выступая, — но горе тем, которые посылают меня!..»
Австрийцы добились своего — выманили его из Италии. Они не думали о последствиях —им важно было отделаться от Суворова. А способ избрали они самый верный: в шесть дней перебросил он свои войска к подножью Альп.
Уикгэм, английский представитель при Римском-Корсакове, писал, не понимая значения происходящего: «Единственный, кто может вывести нас из создавшегося положения, это фельдмаршал Суворов. Он посылает нам в долину сильное подкрепление, без помощи которого мы провели бы лето, кусая себе пальцы, под победный клич врага».
Но русский фельдмаршал знал, что вынужденный его марш повлечет за собой проигрыш кампании.
Теперь уже понял это и Павел. «Уверен, — предсказывал он в письмах к Суворову, — что успехи французов против цесарцев[206] начнутся с прибытием вашим в Швейцарию. Но на кого же пенять? Пусть их бьют...»
Нельсон сдержал слово и «отделил» турецкую эскадру от русской.
Прежде всего он посвятил в свой план стоявшего в Неаполе коммодора Траубриджа и дал ему две секретные инструкции — обе в один и тот же день.
В первой из них Нельсон писал:
«Как только русские фрегаты появятся вблизи Неаполя, вам надлежит немедленно идти к Чивита-Веккиа...»
Смысл этих строк был непонятен постороннему, но его, видимо, хорошо понимал адресат.
Вторая инструкция дополняла первую и разъясняла ее:
«...Теперь вы знаете мой образ мыслей и согласно ему будете действовать; но надо держать это в тайне, иначе возбудим подозрение русских. Что до турок, то с ними мы можем сделать все, что угодно. Они добрый народ, но совершенно бесполезны...»
В заключение следовала таинственная (скорее всего, шифрованная) фраза:
«Ваш младший боцман получит боевой приказ».
После этого в Палермо произошли события, повлиявшие на дальнейший ход дел.
Началось с того, что какие-то люди затеяли ссору с турецкими моряками; ссора быстро перешла в побоище, и с обеих сторон было убито до ста человек.
Ушаков тотчас же приказал Кадыр-бею подвергнуть своих матросов строжайшему наказанию. Но турецкий флагман, расстроенный и смущенный, вскоре сам явился к нему на корабль.
Он доложил, что команды его взбунтовались и требуют немедленного возврата на родину.
Ушаков отправился к бунтовавшим матросам. Они притихли и спокойно выслушали русского адмирала, но на этот раз ему не удалось убедить их. Турки твердо решили идти домой.
Он покинул их, размышляя, следует ли ему принять более строгие меры или же вовсе не удерживать при себе турок. Его колебания разрешило письмо Фердинанда, доставленное ему в тот же день.
(Это был второй и последний ход, дававший Нельсону выигрыш.)
«Его сицилийское величество» настоятельно просил «о предупреждении бедствий», которые турки могут принести «подданным короля».
«Король предпочел бы, — писал он достаточно ясно, — лишиться сильной помощи, если она может быть приобретена только с ущербом для его подданных».
Федор Федорович больше не колебался и решил не препятствовать уходу турок.
Они снялись с якоря и ушли 1 сентября.
Русский и турецкий адмиралы расстались друзьями. Кадыр-бей упросил Ушакова письменно засвидетельствовать, что султанская эскадра во время соединенного плавания состояла у него в должном повиновении и что возвращение ее к своим портам произошло единственно из-за ослушания команд...
Нельсон написал графу Спенсеру, первому лорду Адмиралтейства:
«Король добился, чтобы русский адмирал шел в Неаполь...»
С уходом турок силы Ушакова уменьшились почти вдвое. Это заставило его отложить мысль о Мальте и направиться к Неаполю, чтобы там подготовить поход на Рим.
Девятнадцатого сентября русские суда бросили якорь на Неапольском рейде. Английской эскадры там уже не было, и в гавани стоял всего лишь один корабль.
К Ушакову сейчас же явились гражданские, военные и морские власти, в том числе — коммодор Траубридж, заявивший, что он горд и счастлив встретиться со знаменитым русским моряком.
Федор Федорович в тот же день отдал визит союзному коммодору. Осматривая его корабль, он заметил на нем приготовления к походу. На вопрос: куда отправляется судно? — Траубридж ответил не сразу.
— К Чивита-Веккиа, — сказал он, замявшись. — Я должен собрать крейсирующие там суда и следовать на соединение с адмиралом Нельсоном.
Заминка не ускользнула от внимания Ушакова, но особого значения он ей не придал.
После этого Федор Федорович осмотрел военные заводы и арсеналы Неаполя и приступил к обучению королевских войск.
Он имел доверенность короля распоряжаться всеми его силами и освободить Рим от французов. В доверенности, кроме того, было сказано, что, пока русские не будут в состоянии выступить, к Риму не двинутся никакие другие войска.