Он писал, что не может идти к Мальте, пока не возвратятся посланные им в Рим отряды.
Истинные же причины своего уклончивого ответа Нельсону Ушаков объяснил в письме графу Мусину-Пушкину-Брюсу, русскому посланнику при сицилийском дворе:
«Весьма нужно иметь искреннее содействие, а не так, как теперь производится; крайне сожалею, что при сих обстоятельствах не могут быть добрые последствия. Но как противу нас с обеих тех сторон[210] деятельности их производятся министериальным образом, под закрытой учтивостию, должно учтивостию же соответствовать, посему и я отвечаю господину Нельсону, объясняясь о войсках наших, что они с кораблей и фрегатов теперь весьма отдалены».
Одновременно с Ушаковым ту же мысль высказал Суворов в письме к Павлу I:
«Исполнилась бы цель сего великого дела: низложение врага и спокойствие Европы, если бы все союзники поборствовали спасительным видам; но где теряется совокупность усилий, там и не можно ожидать решительных успехов».
Так расценивали поведение союзников русские главнокомандующие.
Нельсон же ответил Ушакову любезнейшим и коварным письмом:
«Мое удовольствие и моя гордость — всегда поступать с вами по-братски, быть открытым и искренним с вами, в то время как мы должны быть замкнуты по отношению ко всем другим... Все, что сделано моим храбрым другом, капитаном Траубриджем, сделано по моим приказаниям. Вам стоит только узнать его, и вы воздадите ему любовь, честь, уважение, удивляясь прекрасным качествам его ума и души. Все, совершенное им в Папской области[211], сделано с одобрения его сицилийского величества, я полагаю, отлично известно Кардиналу[212] и совершенно объяснено мною у сэра Вильяма Гамильтона моему другу Италинскому[213]; мне кажется, я даже сказал ему, что не надеюсь, чтобы вы нашли коммодора Траубриджа в Неаполе, ибо он присоединится к кораблям у Чивита-Веккиа... Все дело было в том, чтобы сохранить тайну, и Траубридж, при таких обстоятельствах, не вправе был приоткрыть ее, особенно когда ваше превосходительство только что покинули меня. Будь потеряны два часа — Рим не был бы в руках его сицилийского величества. Я не ожидал такого счастливого события и от всей души радуюсь ему вместе с вами. Пойдемте к Мальте. Соединим все наши средства... Верьте всегда открытому сердцу вернейшего вашего брата по оружию...»
И Федор Федорович стал готовить эскадру в поход.
Его склонили к этому не письма Нельсона и не просьбы короля Фердинанда, а остававшийся в силе приказ Павла и желание доказать, что русские возьмут Мальту, которую союзники никак не могли взять.
Он приказал отряду, ушедшему в Рим, вернуться, и моряки в начале октября возвратились в Неаполь. Затем прибыли из Ливорно три гренадерских батальона под начальством генерал-майора Волконского. Они были присланы Суворовым для будущего гарнизона Мальты, который должен был состоять из союзных войск...
В эти дни новое предательство произошло у Анконы, где эскадра Войновича — участника штурма Корфу, — блокируя крепость, уже почти заставила ее спустить флаг.
Город с моря осаждался русскими кораблями, а с суши — итальянскими патриотами и корабельным десантом в девятьсот человек.
Третьего октября к Анконе прибыл австрийский корпус генерала Фрелиха. Генерал повел себя надменно и вызывающе, но отнюдь не намеревался идти на штурм.
Когда осенние бури заставили Войновича отправить в Триест большие суда эскадры, Фрелих заключил с неприятелем капитуляцию и занял крепость силами одних австрийских войск.
Условия сдачи были такие же, как и в Риме. Гарнизон остался при своем оружии. Французы покинули город, грозя кулаками и крича, что они еще вернутся, а народ смотрел, как австрийский конвой охраняет их обоз...
Ушаков негодовал, но ничем не мог помочь делу.
Удручало его еще и другое: в Неаполе по-прежнему действовала юнта, ибо «генеральное прощение не последовало», несмотря на слово, данное королем.
В эти мрачные дни главный виновник террора в Неаполе — Нельсон — получил удивительное письмо. Шесть старшин с острова Занте, препровождая ему шпагу и трость, осыпанные брильянтами, называли его освободителем Ионических островов, которых он никогда не освобождал.
Эти дары и письмо он получил через английского консула на острове Занте — грека Спиридона Форести, отъявленного пройдоху, который и состряпал все это дельце, отплатив черной неблагодарностью Ушакову, спасшему его в свое время от Али-паши.
Нельсон принял дары как должное и не замедлил ответом, столь же удивительным, как и полученное им письмо.
«Милостивые государи! — писал он на остров Занте. — Через г. Спиридона Форести получил я весьма богатые и приятные мне дары ваши, состоящие из шпаги и трости, которые в десять тысяч крат драгоценнее золота и алмазов. Я сохраню их для потомков моих и надеюсь, что они ни на одно мгновение не забудут той чести, какую оказывают мне жители острова Занте. Вы, милостивые государи, почитаете меня главною причиною освобождения вашего от французского тиранства; если оно и справедливо, то такой пример благодарности делает вам большую честь...»
Весь ноябрь Ушаков чинил суда, иначе они не смогли бы держаться в море зимою. А Нельсон выходил из себя и жаловался лордам Адмиралтейства: «Я не могу склонить русского адмирала выйти из Неаполя, и потому войска наши по-прежнему стоят на Мальте, готовые, кажется, скорее выдержать атаку французов, чем на них идти».
Сидней Смит знал, что делает, когда выпускал Бонапарта из Александрии. Для этого человека настало время — он мог преуспеть во Франции как никто другой.
Пока он сражался в Египте, все плоды его побед исчезли.
Суворов прошел по Италии и стал на границах Франции. Монархисты ожидали возвращения Бурбонов. Всюду была разруха; дороговизна — в городах, разбои — на дорогах. Многие думали, что только Бонапарт может удержать завоевания революции, восстановить порядок, дать стране выгодный мир.
Так думала прежде всего армия, встретившая его с восторгом. А он объявил, что намерен спасти Республику, хорошо понимая, что этого от него и ждут.
Восемнадцатого брюмера (7 ноября нового стиля) он начал действовать и совершил переворот в течение суток. Правительство было низложено, и вся власть в стране вручена трем консулам; в списке их первым стоял Бонапарт.
Он был одним из трех, но два других не имели значения. Главное было сделано. Бонапарту оставался один только шаг к трону. Франция уже принадлежала ему.
Ушаков готовил эскадру. Нельсон жаловался на него разным лицам.
Одиннадцатого декабря он писал в Константинополь британскому посланнику Джемсу Смиту:
«Я не могу сдвинуть адмирала Ушакова с места, и по его беспечности не только замедлено падение Мальты, но и самый остров может быть потерян».
Двадцатого декабря — лорду Спенсеру:
«По-моему, император не будет доволен адмиралом Ушаковым...»
Но он не знал, что император уже приказал адмиралу «идти к своим портам». Это повеление было получено в Неаполе 13 декабря.
Возмущенный союзниками, обманувшими его в Италии, на Мальте и в Риме, Павел предписал Ушакову собрать рассеянные в Средиземном море отряды и покинуть Италию, посадив на суда войска...
Двадцатого декабря русский флот оставил Неаполь. 22-го он был в Мессине. Дальнейший путь лежал к Ионическим островам.
Федор Федорович с радостью возвращался к Корфу. Его тянуло туда, как в дом, который он сам построил.
В Мессине он пробыл недолго и вышел в море в первый день нового, 1800 года — 1 (13) января.
Узкие, кривые улицы Корфу поднимались от гавани, пересекаясь на горе во всех направлениях; каменные лестницы во многих местах соединяли их.
Неудобные для проезда, тесные до того, что двум ослам с поклажею разойтись было невозможно, они носили громкие названия: Софоклова, Эпаминондова, Св. Елены. Но самая широкая, упиравшаяся в главную площадь города, именовалась в честь русского адмирала: греки называли ее теперь «Одо́с Ушаков».
Андреевские флаги развевались на рейде, и длинные вымпелы с двумя узкими косицами трепетали на грот-мачтах. Один корабль и два фрегата ремонтировались в порту Гуино.
Шестой месяц эскадра стояла в Корфу. Она не ушла «к своим портам», потому что Павел прислал новое «повеление». Он снова требовал похода к Мальте, но у Федора Федоровича не было для этого средств.
Пока он добывал провиант (что стоило ему великих усилий), было получено еще несколько рескриптов, и все они противоречили один другому. Надо было не двигаться и ждать.
Но вот пришло известие из Палермо: Бонапарт разбил австрийские войска при Маренго и отнял у союзников почти всю Италию; король Обеих Сицилий опять призывал на помощь русский флот.
Ушаков был в затруднении. Указы Павла менялись с такой быстротою, что Федор Федорович колебался что-либо предпринять.
Он созвал военный совет. Было решено — ввиду «совершенной перемены политических обстоятельств» и так как Порта отказывается доставлять припасы, возвратиться в Россию, уведомив об этом сицилийский двор...
Стоял июнь — пора второго цветения в этом краю померанцев. Ветер с берега приносил сладковатый запах на палубы кораблей.
Федор Федорович был у себя. Шагая по своей адмиральской каюте, он рассеянно слушал доклад Метаксы.
Приняв накануне решение, Ушаков и виду не показывал, что эскадра уходит. Все созданное им рассыпа́лось прахом. Но он не мог спокойно думать об этом, и его твердым намерением было сохранить установленный им порядок, во всяком случае пока флот не уйдет...
— Так чего же хочет этот капиджи-баши?[214] — хмуро спрашивал он, не переставая шагать, заложив руки за спину.