Уже враг был на Немане. Федор Федорович, желая хоть чем-нибудь быть полезным, принес в дар отечеству «‹пожалованный» ему султаном алмазный «челенг».
Александр не принял дара и написал об Ушакове сенатору Строганову: «Отдавая полную справедливость благородным чувствованиям, к такому пожертвованию его побудившим, почитаю я, что сей знак сохранен должен быть в потомстве его...»
Тысяча восемьсот шестой год был на исходе. Федор Федорович, присутствуя на заседании Адмиралтейств-коллегии, услышал, как один «сухопутный» адмирал говорил: «Посылка наших эскадр в Средиземное море стоила государству много, сделала несколько блеску, а пользы — никакой...»
Ушаков тотчас же подал в отставку.
Свою просьбу он объяснил «душевной и телесной болезнью» и опасением «быть в тягость службе».
Александр приказал спросить его: в чем заключается «душевная болезнь»?
Он подал второе прошение, уклонившись от прямого ответа.
«...Не прошу я награды, знатных имений, высокославными предками вашими за службу мне обещанных... Ныне же, после окончания знаменитой кампании, бывшей в Средиземном море, честью прославившей флот ваш, замечаю лишенным себя... милостивого воззрения».
Впрочем, это был достаточно прямой ответ.
Семен Афанасьевич Пустошкин совершил наконец подвиг.
Подстрекаемые Наполеоном, турки решили еще раз «попытать счастья» и снова объявили России войну.
Это оттянуло часть русских сил с Немана и Вислы к Дунаю. Первое время армия придерживалась обороны, а наступательные действия вел Черноморский флот.
Контр-адмирал Пустошкин прорубился с гребной флотилией сквозь лед Днестровского лимана и помог войскам взять Аккерман.
Флот оказался нужен. И не только в Черном, но и в Средиземном море. Там действовал вице-адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. Заняв Каттаро, он прикрывал от Наполеона земли балканского славянства и базу русского флота — Ионические острова.
Девятнадцатого июня 1807 года у горы Афон, в Эгейском море, Сенявин разгромил турецкую эскадру, захватив ее лучшее судно и не потеряв ни одного корабля.
Он остановил линию турок и не дал им уклониться от боя, решив спуститься на неприятеля под прямым углом.
Во всем остальном он поступил как верный ученик Ушакова, но при этом поднял на новую высоту русское военно-морское искусство. Он приказал командирам подойти как можно ближе и атаковать турецких флагманов, нападая вдвоем на каждый из трех адмиральских кораблей.
Нападать он велел «двум с одной стороны, но не с обоих бортов».
Так был достигнут двойной перевес огня в решающих местах боя. Сам же он с четырьмя кораблями сковал остальные суда противника, чтобы не дать им помочь своим...
А пока Сенявин громил турок и прикрывал от французов Балканы, в Восточной Пруссии шли битвы русских и французских войск.
Наполеон пришел к убеждению, что «путь к Англии лежит через Россию». Нельзя было задушить Британские острова блокадой, пока этому противилась великая русская страна. И он стремился разбить Россию и поссорить ее с Англией. Эти две державы, будучи в союзе, не позволяли ему покорить мир.
Между тем новая кампания решала многое. Январский бой у Прейсиш-Эйлау не принес французам победы. Но 2 июня битвой под Фридландом Наполеон кончил войну.
В маленьком прусском городке Тильзите встретились два императора, притворяясь, что вражда их была взаимной ошибкой. Принужденный к этому, но стараясь не ронять достоинство, Александр заключил мир и союз[225].
Россия обязалась участвовать в континентальной блокаде и объявить войну Англии. Русские войска, находившиеся на Адриатическом побережье, должны были отдать французам «землю, называемую Каттаро»; в полную собственность Наполеону передавались также Ионические острова.
Это был двойной удар: по русской торговле и по русскому флоту в Средиземном море; эскадре Сенявина оставалось разоружаться, либо попасть в руки англичан.
Наполеон улыбался, суля Александру вознаградить его за счет Турции. Александр также улыбался, подписывая тяжкий договор. Впрочем, он действительно был недоволен Англией, ничем не помогшей ему в войне.
А в это время наиболее дальновидные люди уже пытались разоблачить захватнические планы Франции, а вместе с ними — и сущность войн, которые вел Наполеон.
В 1807 году неизвестный автор, объявивший себя «другом политической свободы и взаимной независимости всех народов», выпустил в Кёльне брошюру, напечатанную в две колонки — на русском и французском языках.
«Война, — писал этот аноним, — предпринятая Францией для защищения национальной ее свободы от притязания других Держав, но вскоре потерявшая сию благородную цель, распространилась от запада к востоку, даже до пределов пространнейшей в свете Российской империи...
Франция ведет войну завоевательную...
Но завоевательная война по своему существу есть бесконечная, и одни только внешние обстоятельства могут положить ей предел...
Внемлите! — обращался автор к «начальникам Российского воинства». — Ни пределы вашего государства, ни пределы целой Европы не остановят стремления французского Правительства. Его [завоевателя] не удержат ни льды Сибири, ни знойные пески Аравии, ни непроходимые пустыни Африки. Он найдет средства для преодоления всех препятствий и остановится не прежде, как по покорении всей твердой земли, если не противустанет ему в надлежащее время столь великая сила, каковую одна только Россия представить может...»[226]
Мечты осуществлялись — Наполеон был повелителем Европы. Но неуязвимость Англии не давала ему покоя, и он, снова вернувшись к мысли об Индии, предложил Александру совместный поход.
«Армия франко-русская в 50 тысяч человек, — писал он царю, — быть может, отчасти и австрийская, которая направится через Константинополь в Азию, не успеет еще достичь Евфрата, как Англия затрепещет и преклонится перед континентом. Через месяц после того, как мы придем к соглашению, армия может быть на Босфоре. Удар отзовется в Индии, и Англия будет порабощена».
Александр отвечал:
«Я предлагаю одну армию для экспедиции в Индию, а другую — с целью содействовать при овладении приморскими пунктами Малой Азии. В то же время я предписываю командирам моего флота состоять в полном распоряжении вашего величества».
Внешне он вел себя как союзник, готовый отдать и самый флот.
Но он лукавил, то ли надеясь усилить этим союзом свою империю, то ли выиграть нужное ей время. Скорей — и то и другое, ибо он знал, что союз — непрочен и впереди — война.
И когда Наполеон передал ему через князя Волконского[227]: «Мир — как яблоко. Мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину», — Александр заметил: «Сначала он удовольствуется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой...»
Не прошло трех лет после Тильзитского мира, и обе державы стали готовиться к войне.
Отказ торговать с Англией разорял русское купечество и дворянство. Блокада не принесла пользы и русской промышленности, хотя правительство и рассчитывало на это вначале. Союз с Францией обходился слишком дорого, и многие уже понимали, что это не союз, а «вооруженный мир».
Вся Европа была придавлена и видела спасение свое в России.
Уже русский император уклонялся от помощи своему «союзнику», а «союзник» приказывал Австрии и Пруссии готовить армии в поход на восток.
Александр перестал улыбаться, и Наполеон не расточал ему больше улыбок; он окончательно уверил себя, что «путь к Англии лежит через Россию» и что он должен сломить лукавого русского царя...
Наполеон разработал план, наметив прежде всего создать армию первой линии: он решил расставить ее от Эльбы до Одера; Гамбург будет ее базой, Данциг — передовым постом; позади первой линии он соберет новые полчища, и под ружьем окажутся две трети военных сил всей Европы; тогда из Средней Германии он двинет армию, какой не знали еще новые времена...
А русско-турецкая война продолжалась. Турок били, но мира они не заключали: Наполеон обещал им за это Крым. Он возлагал на них большие надежды: они должны были ринуться на Украину, пройти в Полесье и примкнуть к правому крылу наступающих французских войск.
Сподвижник Суворова — Кутузов — твердо стоял на Дунае. Постепенными, мудрыми действиями наносил он удары туркам, готовясь сокрушить их вовсе, чтобы не смогли они помочь французам, когда те начнут войну.
Он не знал, что в этой войне ему придется стать во главе армии, куда большей, чем те, которые когда-либо имел Суворов, — армии всей страны.
Уже посланники начинали сговариваться об англо-русском союзе.
Уже войска империи готовились идти из Франции к западным рубежам России.
Но армия и народ готовы были ее защищать.
Ушаков скромно жил в своем тамбовском имении, в белом двухэтажном доме с маленькими окнами и сводчатыми потолками, почти на опушке монастырского леса. Липы и вязы окружали дом.
Из девятнадцати душ крестьян, унаследованных им от отца, он оставил при себе семь человек, а остальных отпустил на волю и помог им построиться, не пожалев на это своих средств.
А в соседней деревне — Бабееве — свиренствовал помещик Беглов: он бил и увечил своих крепостных, отнимал у них скот и хлеб. Бабеевские крестьяне часто приходили к Федору Федоровичу и просили за них заступиться. Ушаков тотчас же отправлялся к помещику, подолгу беседовал с ним и почти всегда выговаривал «льготу» для крестьян...
Летом 1811 года Федор Федорович еще раз увидел Черное море, приехав в Севастополь по личным делам.
В Бельбеке у него была земля, в городе, — заложенный дом. Пора было привести все в порядок. Жить оставалось немного — недуг подтачивал силы, и он торопился: как бы не помешала война.