Город-крепость притих, настороженный и суровый. Флот в боевой готовности стоял на рейде.
Ушаков вскоре после приезда решил осмотреть новые корабли.
Знакомый недвижный зной дохнул на него, когда он вышел из дому, и все было так дорого и знакомо на улицах и в порту.
Он миновал дома и госпитали, которые сам построил; поглядел на казармы, пристани и Адмиралтейство; улыбнулся, завидев мыс, куда впервые пристал на «Св. Павле» и где матросы набрали в рубашки кизил.
— Федор Федорович!.. Вы ли? — окликнул его кто-то.
Его друг, Пустошкин, стоял перед ним, улыбающийся, счастливый. Он был в вице-адмиральском мундире, все тот же — подтянутый и румяный, но ставший суше и от этого как бы стройней.
— Все-таки встретились!.. — сказал, обнимая его, Федор Федорович. — А я не знал, что вы в Севастополе служите.
— Нет, — поправил Пустошкин, — служу я в Херсоне, а сюда нынче по делам прибыл.
— Стало быть, как и я...
Они помолчали, разглядывая друг друга, словно сравнивая, кто из них постарел больше. Потом Ушаков сказал:
— Ну вот и прославились вы... дождались... Помните, я предвещал вам?
— Дела мои — малые, — сказал Пустошкин, — не чета вашим. Но, видать, каждому — свое...
Отряд моряков с офицером прошел мимо. Офицер был в мундире с фалдочками и треуголке с плюмажем, а матросы — в шляпах, напоминавших цилиндры, и тоже в мундирах, похожих на фрак.
— Новое царствование — новая форма... — проворчал Федор Федорович. — А я вот в отставке! — вдруг добавил он резко, и гнев вспыхнул в его глазах.
— Я узнал об этом перед самым своим походом к Анапе.
— К Анапе... — повторил Федор Федорович. — И я бывал там... громил с судов крепость... А что горские племена, как себя ведут?
— Воюют. И весьма терпят от турок — более, чем от войны с нами.
— Отчего же?
— Да турки разбойничают по всему Кавказу: хватают на берегу детей обоего пола и увозят на своих судах, называемых «чектырме́».
— И до сего времени так?
— Ну нет, стеснили мы их, конечно: Анапа — наша; флот Черноморский занял Суджук-кале, и там заложен Новороссийск...
— А еще говорят, что флот не нужен!.. — И Ушаков сделал над собой усилие, отгоняя мысль, перенести которую ему было трудно. — Вот что, Семен Афанасьевич, поедем со мной на эскадру, посмотрим новые корабли!
Им подали катер — двенадцативесельную шлюпку. Они уселись на банках друг против друга, и шлюпка отвалила.
Был полный штиль.
Дошли до середины бухты, и на холмах распахнулся город: черепичные кровли, белые мазанки, невысокие корпуса казенных зданий — тихий, укромный и грозный Севастополь, твердыня русских морских сил.
Впереди, на рейде, стояли корабли: «Полтава», «Ратный» и «Двенадцать апостолов»; все стопушечные; подле них — несколько кораблей меньшего ранга, а дальше — фрегаты и мелкие суда.
— Не нужен флот!.. — гневно сказал Федор Федорович. — Глядите!.. Да разве это может быть не нужно?! — И он протянул руку, указывая на эскадру. — Нет! Будут у нас еще корабли, будут и моряки, еще удивим свет!..
— А ведь быть беде! — тревожно заметил Пустошкин. — Гроза идет на отечество наше!..
— Да, идет!.. Грозные бури встают на западе!.. Но не отчаивайтесь, сии бури обратятся к славе России!.. — И Федор Федорович, задумавшись, замолчал.
Они миновали Павловский мыс, Северную косу. Их шлюпка вышла на рейд, и ее уже покачивало легкой зыбью.
— Мне не много остается, — сказал Федор Федорович, — не страшусь смерти, желаю только увидеть новую славу отечества... хотя бы в свой последний час...
Катер подошел к флагманскому кораблю «Полтава».
Фалрепные встретили Федора Федоровича у трапа; адмиральский флаг взвился на грот-мачте; на деках выстроилась команда; оркестр сыграл встречный марш.
Ушаков быстро пошел вдоль строя, седой, согбенный, в темно-серого цвета сюртуке с георгиевской звездой.
Стоявшим в строю казалось, что он не шел, а бежал по палубе. Многие знали его раньше и думали, что вот такой же он был при Корфу — совсем еще бодрый, железный старик.
Он осмотрел корабль, нашел его построенным гораздо лучше прежних и, взойдя на мостик, окинул взглядом рейд.
Чуть повернул голову — увидел Севастополь, гавань, суворовские батареи; несколько секунд стоял, безмолвно любуясь флотом, и, должно быть вспомнив, на каких кораблях сражался и ходил по Средиземному морю, воскликнул:
— Вот если бы у меня были такие корабли!..
Эпилог
12 (24) июня 1812 года французская армия перешла Неман без объявления войны.
Наполеон руководил переправой у Ковно. «Я иду на Москву, — сказал он, выступая к русской границе, — и в одно или два сражения все кончу... Без России континентальная система — пустая мечта...»
Одному из маршалов он вручил свой портфель — красную бархатную сумку с планом похода. Серебряное шитье украшало бархат: с обеих сторон — лавровые венки, звезды и пчелы, а по углам — вышитые «N I».
План, по которому устремлялись войска, был составлен незадолго до начала вторжения. Он являлся вторым, измененным планом, ибо от первого Наполеону пришлось отступить.
Его первоначальным намерением было провести через Гольштинский канал флотилию канонерских лодок, поддержать ею левый фланг своей армии и направить главный удар на Петербург через Ригу. Но его заставил от этого удержаться русский флот.
Малые суда могли держаться вплотную к берегу и были неуязвимы для кораблей с большою осадкою. Наполеону не нужно было высылать лодки в открытое море — он полагал провести их вдоль немецкого побережья. Отразить это нападение можно было только такими же небольшими судами, и Россия немедленно усилила свой гребной флот.
Его мощной базой, выдвинутой в Финский залив, явился Роченсальмский порт, за десять лет до того перестроенный и укрепленный по плану Ушакова. Русское командование решило выставить более трехсот канонерскик лодок и оборонять ими подступы к Риге. После этого Наполеон отказался от своего первоначального плана и наметил направление на Москву.
Тем не менее, начав кампанию, он попытался двигаться в сторону Петербурга. Вместе с главными его силами через Неман переправился Макдональд, занявший 18 июня Россиены. Оттуда он послал дивизию пруссаков к Риге, которая запирала путь к русской столице, служа фланговым опорным пунктом на линии Западной Двины.
Но русский флот вторично расстроил планы французов: канонерские лодки, расставленные по Двине, не допустили противника к переправам и не дали ему развернуть силы. Командующему прусской дивизией Граверту пришлось обложить Ригу издалека.
Отход русских войск не дал Наполеону желаемого успеха, не принесла ему победы и великая битва у Бородина.
Он пытался было заигрывать с русским крестьянством и даже приказал разыскивать в уцелевших архивах все, что касалось восстания Пугачева, — чтобы представить себе, каков российский «бунт», — но действительность быстро заставила его отказаться от этой затеи. Наполеон не посмел разжечь пламя крестьянской войны в империи Александра I и, бежав из нее, объявил в Париже: «Я веду против России только политическую войну».
Ему было чего испугаться. Русский крепостной крестьянин встречал французского солдата грудью. А в то же время такой же точно крестьянин, — может быть, брат или односельчанин того, кто пал на Бородинском поле — выхватив кол из плетня и засунув топор за пояс, шел громить усадьбу помещика и пускал «красного петуха».
Больше всего усадеб было разгромлено в губерниях Западного края. Как правило, помещики, бежавшие из своих разоренных имений, обращались к французской военной администрации, прося у нее защиты от своих крепостных. Так было в окрестностях Витебска, во многих пунктах Борисовского повета — в деревнях Клевки, Можаи, Смолевичи (имение князя Радзивилла). Во всех этих местах крестьянское движение было подавлено силами французских солдат.
Но бывало иначе. Так, крестьяне помещика Гласко, из деревни Тростяны, Игуменского повета, когда приблизились французы, бежали в лес со всем своим имуществом и скотом. Как ни грустно им было покидать родную деревню, они все же были довольны, так как думали, что избавились от власти жестокого крепостника. Но свобода их длилась недолго. Вскоре встретили они ненавистного им помещика, который тоже бежал в лес и жил в шалаше со своей семьей. Увидав принадлежавших ему крепостных, он сразу же запряг их в работу и завел в лесу заправское крепостное хозяйство, взимая с крестьян подати и по-прежнему продолжая их истязать. Крепостные не выдержали. Они собрали сход и, решив раз навсегда избавиться от своего мучителя, убили помещика и всю его семью, — чтобы никто не донес.
Русский народ могуче отбивался от сильного внешнего врага и в то же время наносил удары внутренним, исконным своим поработителям. В этом двойном сопротивлении была богатырская сила, не сулившая добра неприятелю.
Кутузов недаром сказал о французах, что хочет «изрыть им могилы в России». Противник убедился в этом вскоре после того, как вступил в Москву.
Из лагеря под Тарутином высылались крупные отряды; они держали под непрерывными ударами всю линию неприятельских сообщений Москва — Смоленск.
Готовясь к контрнаступлению, создавая резервы, Кутузов направлял действия партизанских отрядов. Народная война встречала французов всюду. Обида за страдающую родину, за пепел Москвы подняла русских навстречу волне нашествия, и «вся Россия пошла в поход».
Были созданы и вооружены ополчения: Петербургское, Тверское, Рязанское, Калужское, Владимирское, Ярославское...
Тамбовская губерния также выставила ополчение. Начальником его избран был Ушаков.
В эти дни Федор Федорович все так же уединенно жил на краю деревни Алексеевки, в доме, выстроенном для него вблизи Санаксарского монастыря.
«По общему всех желанию и доверию» был он избран в начальники губернского ополчения, как человек, «известный всем по отличным деяниям, храбрости и долговременной службе». Но принять это почетное звание он уже не мог.