Только благодаря многочисленным опытам с абсолютной точностью было доказано, что все дети первого года жизни впитывают в себя чувственные впечатления из своего окружения с четкостью, не требующей предварительного опознания этих плоскостных и объемных картин. Можно утверждать, что эти впечатления в конце первого года жизни устареют и перестанут быть для ребенка жизненно важными. С начала второго года жизни яркие живые предметы и детали уже не так притягательны для ребенка. Можно сказать, детские интересы обращаются к вещам, едва заметным.
В первый раз я наблюдала эту восприимчивость у девочки пятнадцати месяцев. В саду я услышала смех, причем такой громкий, который редко случается у детей этого возраста. Девочка выбежала туда одна и сидела на каменной плите, на террасе. Вблизи, под почти тропическим солнцем, находилась шпалера распустившейся герани. Но малышка смотрела не на цветы, а напряженно всматривалась в землю, на которой ничего нельзя было разглядеть. В этом скрывалась тайна детской жизни. Заинтересовавшись ее загадочным поведением, я осторожно подошла поближе и ничего не увидела. Тогда ребенок объяснил мне громко: «Здесь бегает кто-то маленький». Только тогда я увидела крошечное, почти невидимое насекомое, снующее туда-сюда, едва различимое на каменной плите. На ребенка произвело впечатление, что в мире есть такое маленькое существо, которое может двигаться, бегать вокруг! Удивление и радость переполняли малышку. Оно разразилась громким смехом.
Подобное впечатление я получила, увидев мальчика приблизительно такого же возраста. Мать дала ему серию цветных открыток. Мальчик хотел показать мне эту коллекцию и принес большой пакет. Он сказал на своем детском языке: «Биби». Я поняла, что он хотел показать изображение автомобиля. В этой серии было много симпатичных рисунков. Мать ребенка не просто показывала ребенку открытки, но и, видимо, занималась с ним. На открытках были экзотические животные (тигры, жирафы, львы, медведи, обезьяны) и домашние (овца, кошка, осел, лошадь, корова). Были и маленькие сцены, ландшафты с животными, домами и людьми. Но странным было то, что в этом собрании не было автомобиля. «Я не вижу никакой машины», – сказала я малышу. Тогда он разыскал одну открытку из этого большого собрания, но на ней никакой машины также не было видно. Когда он разыскал эту открытку, он победоносно воскликнул: «Вот же она!» Речь шла об одной сценке охоты, в центре которой была роскошная собака. На заднем плане стоял охотник с ружьем на плече. В уголке, в отдалении, были изображены домики и исчезающая линия, которая должна была обозначать улицу, и на этой линии была точка. Ребенок показал на нее и сказал: «Биби». Действительно, при ближайшем рассмотрении оказалось, что эта едва заметная точка – крошечная машина. Сложность, с которой можно было узнать машину, и тот факт, что она изображалась в таких крошечных пропорциях, заинтересовали ребенка, он удостоил изображение своим вниманием и выделил из всего.
Я подумала: «Возможно, никто не показал малышу это богатое разнообразие прекрасных и полезных вещей». Я выбрала жирафа с длинной шеей и начала объяснять: «Смотри, какая смешная шея! Такая длинная!» – «Аф!» – произнес мальчик. Итак, он точно знал, что это был жираф, и я не стала дальше рассказывать ему.
На втором году жизни природный разум ребенка развивается далее, проходя определенные, чередующиеся друг за другом стадии. Развивая мышление, ребенок впитывает из своего окружения все, вплоть до мельчайших деталей.
Однажды я показывала ребенку в возрасте почти двадцати месяцев прекрасную книгу, книгу для взрослых. Это было Евангелие с иллюстрациями Густава Доре, который поместил в книгу и такие классические картины, как «Преображение» Рафаэля. Я выбрала одну картину с Иисусом, который зовет к себе детей, и начала рассказывать: «Иисус несет ребенка на руке, другие дети прислонили к нему свои головки, смотрят на него, и он любит их…» Выражение лица ребенка не выказало никакого интереса. Я сделала вид, что не заметила этого, и листала книгу дальше, разыскивая в ней другие иллюстрации. Вдруг мальчик говорит: «Он спит». Мне снова открылась тайна детской души почти без всякого замешательства. «Кто спит?» – спросила я. «Иисус! – энергично продолжил малыш. – Иисус спит!» И он попытался перевернуть лист назад, чтобы показать мне, что это действительно так. Христос смотрел на детей из-под опущенных век. А ребенку показалось, будто глаза Христа сомкнуты во сне. Малыш обратил внимание на отдельный штрих, который взрослому не бросился бы в глаза.
Я продолжала мои объяснения, и мне удалось показать мальчику Вознесение Христа. «Видишь, – сказала я, – Иисус вознесся на небо, и люди, которые это видят, испугались. Мальчик смотрит, женщина вытянула руки». Конечно, такое объяснение было не совсем подходящим для маленького ребенка, и вообще картина была выбрана неудачно. Но теперь я намеренно ожидала от ребенка загадочных высказываний, чтобы провести сравнение между видением (поставить ударение на первом слоге) сложных картин взрослым и ребенком. Малыш что-то пролепетал себе под нос, как бы говоря: «Дальше, дальше!», и не выказывал никакого интереса. Когда я листала, он трогал свою маленькую игрушку-кролика, висевшую у него на шее. «Кролик», – сказал он. Я, естественно, подумала, что ребенок подумал о своей игрушке, но он энергично потребовал, чтобы я перевернула страницу назад. И правда, на картине я нашла в уголке маленького кролика. Но кто бы мог обратить на это внимание? Очевидно, дети и мы – это два отличных друг от друга вида психической личности, и речь здесь идет не о пошаговом развитии от минимума до максимума.
Воспитатели детских садов и учителя начальных классов тратят много сил на разъяснение вещей, с которыми трех– и четырехлетние дети уже имели дело. Они считают, видимо, детей слабослышащими людьми. В конце концов вместо ответа ребенок протестует: «Но я не глухой!»
Долгое время взрослые думали, что дети реагируют только на яркие, броские предметы, на громкие звуки и поэтому искали сильные стимулирующие воздействия. Мы часто видели, какую притягательную силу оказывают на детей поющие люди, звучащие колокола и колокольчики, развевающиеся флажки, яркий свет и другое. Но эти сильно воздействующие внешние возбудители действуют лишь временно. Они отвлекают внимание, навязывают детскому сознанию сильные внешние впечатления и тем самым мешают тонким воздействиям на чувства. Приведу одно, конечно, неполное, сравнение. Если вы углубились в чтение какой-нибудь интересной художественной книги и вдруг неожиданно услышали с улицы резкие звуки музыки, то подниметесь и с любопытством поспешите к окну. Наблюдающий, который видит, как читающий человек, неожиданно привлеченный звуком, подпрыгивает и бежит к окну, сделал бы для себя вывод, что звуки оказывают на человека возбуждающее влияние. Точно так же обстоит с детьми. Сильный внешний раздражитель может привлечь внимание ребенка, но он останется в этом случае без связи с глубокой, формирующейся частью детского разума, который есть его внутренняя жизнь. Мы можем видеть демонстрацию этого внутреннего формирования, когда наблюдаем, как дети углубленно и тщательно рассматривают совершенно мелкие, кажущиеся неинтересными вещи. Кто с интересом обращает внимание на детали предмета, воспринимает предмет не только лишь как чувственное впечатление, но всем своим поведением показывает, что испытывает любовь к этому предмету.
Разум ребенка во многом остается для взрослых закрытым и загадочным, потому что реакцию ребенка характеризуют как реакцию практически бессильного существа, не учитывая заложенной в нем мощной психической энергии. Все, что делает ребенок, имеет рациональную причину, которую можно расшифровать. Нет феномена, который не имел бы своего мотива, не имел бы оснований для существования. Очень просто сказать о каждой непонятной реакции, каждом трудном проявлении ребенка: «Это каприз!» Он должен расцениваться нами как требующая решения задача, как загадка, требующая отгадки. Это трудно, но и чрезвычайно интересно. Такое отношение определяет новое нравственное поведение взрослого и ставит его в позицию исследователя, а не слепого судьи-тирана, что привычно для взрослого по отношению к ребенку.
В этой связи приведу одну сцену в салоне, в котором дамы просто болтали между собой. У хозяйки дома был мальчик восемнадцати месяцев, который рядом с нею спокойно играл в одиночестве. Разговор шел о детских книжках. «Есть так много глупых книг с гротескными иллюстрациями, – сказала одна молодая мама. – Одна такая под названием «Самбо» у меня есть. Этот Самбо – маленький мальчик-негр, которому родители принесли ко дню рождения разные подарки – шапочку, ботинки, чулки. Пока они накрывали прекрасный стол, Самбо незаметно выбежал из дома, потому что хотел показать свою новую одежду. По пути он повстречал диких животных и, чтобы задобрить их, вынужден был каждому отдать по одной вещи из своего гардероба: жирафу – шапочку, тигру – ботинки и прочее. В конце концов бедный Самбо голый и со слезами на глазах возвращается домой. Но все радостно завершается тем, что родители прощают его и Самбо удовлетворяется тем, что садится за богато украшенный стол, о чем свидетельствует последняя иллюстрация».
И дама предъявила в качестве доказательства книгу с картинками, которая пошла по рукам. Маленький мальчик сказал: «Нет, Лола!», и все были удивлены высказыванием малыша. Он энергично повторил свое утверждение: «Нет, Лола!» «Лола, – сказала мать, – это имя новой девочки, которая несколько дней назад была у мальчика». Но ребенок снова с большей энергией крикнул свое «Лола!», и было видно, что речь идет о совсем бессмысленном капризе. Мы показали ему книжку с картинками, и ребенок разъяснил картинку на обложке с плачущим Самбо. Наконец мы поняли, что «Лола» – произнесенное на детском языке испанское словосочетание, означающее: «Он плачет». Маленький мальчик был прав, потому что последней была не страница, запечатлевшая радостную трапезу, а виньетка на задней стороне обложки, которая демонстрировала плачущего Самбо и на которую никто не обращал внимания. Протест ребенка был правильным, логичным, потому что мать объяснила: «Все закончилось благополучно». Для ребенка книга заканчивалась плачущим Самбо, потому что он точнее, чем мать, рассмотрел книгу – до последней страницы. Но самым удивительным во всей сцене было то, что малыш смог сделать замечание, не будучи в состоянии поддерживать сложный разговор.