— И кто там у власти? — продолжала выпытывать Мышь.
— Генсек, — пожал плечами Влад. — Валентина Тропинина.
— Да, да… — Мышь задумчиво вытаращила глаза. — Очень интересно…
Влад молча ждал новых вопросов. Его взгляд невольно остановился на ее легких не по погоде туфлях. Но Ульяна лишь кивнула, прошептала "спасибо" и пошла обратно к Мартышке.
На этом свидание закончилось.
Прокручивая все это в голове, Влад добрался до проспекта Стачек. Припарковавшись возле дома, он стоял у машины, тупо глядя на окна своей квартиры.
Из-за этой поездки к нотариусу он сорвался с работы пораньше и теперь понятия не имел, чем убить такой долгий вечер. Эх, если бы взять и переместиться прямо сейчас в ипостась N2! Лена, наверное, уже дома…
— Молодой человек!
Влад резко обернулся на голос. Неподалеку стоял чернявый толстяк-попутчик все в том же синем плаще. Малаганов, как называла его Лиза.
— А, так это вы заразили полгорода? — весело сказал Влад. — Мое вам огромное человеческое спасибо.
— Что? — опешил толстяк.
— Ну, синдромом Бриловича. Мне уже все рассказали. Кстати, а как вы тут очутились?
— Я за вами следил, — признался Малаганов. — Вы приходили в Летний сад. А я опоздал. Я увидел, как вы садитесь в машину, поймал такси, велел ехать следом… Водитель, наверное, принял меня за частного детектива. Так я узнал, где вы живете. Но подойти решился только сегодня.
— Что так? — поинтересовался Влад. Он стоял, засунув руки в карманы джинсов. Малаганов нервничал под его взглядом, и Владу это доставляло мрачное удовольствие.
На вопрос толстяк не ответил, вместо этого сам тревожно спросил:
— А кто вам рассказал про синдром?
— Да эти две дамочки… Как их? Лиза и Ульяна.
— Так вы встречались с ними! — отчаянно всплеснул руками Малаганов. — Если бы я знал! А я-то ломал голову, где их искать! И что они вам еще сказали? Что вы теперь должны делать?
— А вы не в курсе? Странно. Вообще-то я должен тащиться на какой-то сеанс гипноза. Но я никуда не пойду. Я не собираюсь лечиться.
— Лечиться! — воскликнул Малаганов. — Молодой человек, я как раз хочу предупредить, что не надо никуда ходить. Это опасно. Я почти уверен, что это ловушка.
— Послушайте, — сказал Влад, теряя терпение. — Хотите что-то сказать — валяйте. А то — слежка, ловушка… Просто боевик какой-то. "Пиранья" отдыхает. Говорите прямо! — рявкнул он.
— Но я не могу! — чернявый чуть не плакал. — Просто не ходите никуда — и все. И вообще будьте осторожны, не болтайте лишнего. Вам… Вам всем грозит опасность. До свидания.
— Эй! Эй! — заорал Влад, видя, что Малаганов уходит. Но тот почти бегом скрылся за углом дома.
22 апреля, суббота
— В этот весенний день все прогрессивное человечество отмечает сто тридцать шестую годовщину со дня рождения Владимира Ильича Ленина! Трудящиеся всего мира…
Дверной звонок, протренькав трижды, заглушил голос дикторши.
— Мама, это ко мне! — крикнула Ульяна. Она открыла дверь и оказалась в широких лапах гостя.
— Здорово, Жукова! С праздничком! А что такая бледная и не при параде?
В пакете у гостя что-то подозрительно звенькнуло.
— Горемыкин, ну я же просила, водки больше не надо! — укоризненно сказала Ульяна. — Ребята уже расходятся.
— Водки, Жукова, много не бывает, — назидательно возразил Горемыкин. — Это вы уже напраздновались. А я ремонт делал, рабочий человек. Так, куда идти-то? Целый год у тебя не был, а тут все тот же бардак!
Ульяна подавила обиду. Да, в прихожей скопился пыльный хлам, и обои выцвели от времени, и рыжая краска облезла со старинного дубового паркета… Никак не договориться с соседями о ремонте. Но она не собирается оправдываться. Что она, в конце концов, Горемыкина не знает? Он всегда топчется по больным местам, как слон.
Еще в университете Леша Горемыкин выбрал амплуа своего в доску, рубахи-парня и души компании. Он постоянно травил анекдоты. Фразу, сказанную без прикола, считал бессмысленной. Порой в форме шутки он говорил людям непростительные гадости, но при этом его раскосые голубые глаза на красном лице сохраняли святую наивность. Многих он раздражал, но поставить его на место никто не мог. Попробуй поставь на место двухметровую тушу с кулачищами размером с дыню! До тех пор, пока Леша не открывал рта, он больше походил на грузчика, чем на кандидата наук, коим являлся. Но голос у него был удивительно тихий, доверительный, интеллигентный. В голове не укладывалось, что таким голосом можно говорить такие ужасные вещи. Это сбивало с толку жертв горемыкинского злословия, и лучшей тактикой считалось пропускать его яд мимо ушей.
Идя вслед за Ульяной по темному, узкому коридору, Горемыкин обрушил какой-то громоздкий предмет и многоэтажно выругался. На кухне выразительно громыхнули кастрюлями.
— Понаставили тут! Жукова, что это за хрень?
— Толика, пацана соседского, мопед, — ответила она.
Горемыкин протиснулся мимо нее в комнату. Ульяна с трудом пристроила тяжеленный агрегат обратно к стене. Из-за двери раздались бурные приветствия.
Университетская компания Ульяны уже десять лет собиралась каждый апрель, в день рождения Ленина. В этот раз после небольшого сабантуя в кафе наиболее стойкие переместились к Ульяне. Это тоже была традиция. У большинства — семьи, мужья, жены, дети. Ульянина маленькая чистая комнатка по-прежнему принадлежала ей одной.
К приходу Горемыкина в комнате оставалось трое. В кресле, поджав ноги, сидела грудастая и волоокая Дина Корпанос. Она работала в одной школе с Ульяной. На диване свил гнездышко переводчик Шурик Иваницкий — в обнимку с новой женой. Жене этой было от силы лет двадцать, она ужасно стеснялась и побаивалась тяжелого Дининого взгляда.
Перед диваном стоял столик, накрытый кухонным полотенцем. На нем — праздничный натюрморт: бутылка водки, кувшин с разведенным вареньем, миска квашеной капусты, банка шпрот, хлеб в плетеной тарелочке и грубо нарезанная любительская колбаса. Горемыкин выгрузил водку и банку огурцов.
— А ты похорошела, Корпанос, — сообщил он, окидывая однокашницу оценивающим взглядом. — Зубы что ли вставила? Да, вижу: короночка на верхней правой пятерке. Красиво блестит!
Комплимент Горемыкина попал как всегда в цель. Дина поперхнулась морсом и увязалась с Ульяной на кухню — выкладывать огурцы.
На кухне соседка, поджарая, в синем спортивном костюме, с короткой стрижкой на медных волосах, готовила котлетки на пару.
— Уля, вы там курите, — сказала она, не отрываясь от плиты, — а дым к нам тянет. У нас ребенок этим дышит.
Ульяна промолчала, подумав: видела бы ты, как смолит твой "ребенок"… Открыв банку, она стала вытаскивать скользкие огурцы.
— Горемыкин козел, — беззлобно сказала Дина, тяжело опершись на стол. — А Шурик, значит, пошел по малолеткам… Слушай, это просто гнусность — притащить ее сюда.
— Почему? — удивилась Ульяна. Дина выхватила у нее из-под ножа огуречную дольку.
— Розовые щечки, розовые губки… А теперь на себя посмотри. Вот потому и гнусно. А Горемыкин…
— Уля, и маме передай, чтобы свет в туалете не оставляла. А то я с утра опять за ней выключала, — снова вмешалась соседка.
Дина хищно повела ноздрями. Ульяна похлопала ее по руке мокрой ладонью: не заводись, мол. Она быстро выложила нарезанные огурцы на тарелку и увела подругу с кухни.
— Нет, как так можно жить! — возмущалась Дина, идя по коридору. — Она к тебе относится как к приживалке! Как будто ты тут не прописана!
— Перестань, — засмеялась Ульяна. — Неделю назад я попросила Толика сделать телевизор потише. Вот она и мстит. Они ведь, в принципе, нормальные люди. Просто нам всем не хватает жизненного пространства. Здесь же друг от друга исподнего не спрячешь. Да что я тебе говорю, сама знаешь.
— Ну, у меня-то другое дело. Два божьих одуванчика. Диночка, скушайте пирожок. Диночка, а ваш гость любит вишневое варенье?
— Гость? — улыбнулась Ульяна.
— Потом расскажу, — фыркнула Дина, входя в комнату.
— О, Корпанос! — тут же набросился на нее красный как рак Горемыкин. — Может, хоть у тебя есть печатная машинка? Надо самиздатик один срочно размножить.
— Машинка есть, времени нет, — сказала Дина. — А отксерить никак?
— Ты что! Это же лагерная проза! Потянет лет на пять, если поймают. А у меня на работе все такие глазастые…
— Что за самиздатик? — поинтересовалась Ульяна.
— "Колымские рассказы". А автор… Черт, вылетело из головы… Не то Варламов. Не то Шаламов.
— Варлам Шаламов, — засмеялась Ульяна. — Так у меня книжка есть.
Она соскочила с дивана к секретеру. Успела еще искренне удивиться, куда подевались любимые книги, и только тогда поняла, что сморозила. Она опять перепутала, в какой реальности находится!
Это происходило постоянно. Ведь ее собственная жизнь в разных реальностях почти не различалась. Та же квартира, та же работа… Каждое утро начиналось с того, что она прислушивалась к соседскому радио. Если шли новости, все решала одна фраза. Или оптимистичный рапорт об успехах, или тревожная сводка катастроф. С музыкой было сложнее. Ну, со всякими "муси-пуси" и "джага-джага" все понятно. А если запоют какую-нибудь "Малиновку"? Тогда выручал гардероб. Турецкие шмотки — один вариант. Фабрика "Большевичка" — другой. И все равно Ульяне все время приходилось быть начеку, чтобы не сбиться — вот как сейчас.
— Да ты что, мать! — присвистнул Горемыкин. — Я же говорю — лагерная проза. Это никогда не напечатают.
Ульяна, покраснев, извинилась.
Шурик поправил буденовские усы и, понизив голос, сказал:
— Горемыкин, болтать не будешь? У меня ксерокс дома. Приезжай, сделаем.
— Ого! Ксерокс! — восхитился Горемыкин. — Может у тебя и Сеть есть?
Дина раскатисто засмеялась.
— У меня… о, господи!.. нет, — икнул Шурик. — Но я знаю, у кого есть…
— Шура! — одернула его юная жена.
— Правда, ребята, хватит, — нахмурилась Ульяна, поплотнее прикрывая дверь. — Напились, болтаете черт знает что. А у меня в квартире полно ушей.