— Потому он и холодный, что такой уникальный. Практически все элементы тяжелее упомянутого уже осмия, к примеру, родий или уран, в той или иной степени нестабильны. Если потрогать, к примеру, брусок урана или плутония — если, конечно, найти безумца, готового решиться на такой опыт, — то ощутишь тепло, прямое следствие радиоактивного распада, идущего в массе металла. Образец же полигимния холодный, в чём ты только что и убедилась. Что до прочих свойств — то это тебе лучше объяснит Валера Леднёв, когда мы с ним встретимся, разумеется. Он считает, что полигимний в таких количествах, позволит создавать «космические батуты» нового типа, мало отличающиеся от инопланетных «звёздных обручей», что откроет для человечества дорогу к звёздам.
— Да, я читала его статью в «Вестнике Внеземелья». — сказала Оля. — Он предположил, что из всех обнаруженных «обручей» только тот, что нашли в Поясе, предназначен для перемещений между звёздами. Что же, он изготовлен из этого… полигимния?
Я покачал головой.
— Нет, разумеется, иначе он весил бы на несколько порядков больше. Валерка уверен, что полигимний используется в конструкции узлов, отвечающих за генерацию тахионных полей, создающих червоточины. И размеры этих червоточин — а значит, и расстояния, которые они позволяют преодолевать через подпространство — напрямую зависят от размеров этих узлов, а значит, и от объёмов используемого в них полигимния.
Оля задумалась.
— Значит в наших «батутах» его очень-очень мало?
— Его там совсем нет, тахионные поля генерируются в них другим способом, крайне энергозатратным, из-за этого «батуты» и нуждаются в ядерной электростанции. А вот «звёздным обручам» они не нужны — эти создания иного разума качают энергию прямиком из подпространства.
— Как установка, созданная французом Гарнье? Та, из-за которой случилась катастрофа в Японии?
— Нечто вроде того. — согласился я. — Но у Гарнье, как ты понимаешь, не было полигимния, он даже понятия не имел о его существовании, и потому пришлось ему идти другим путём. Громоздким, ненадёжным и к тому же опасным — результатом чего и стало ЧП на острове Сикоку.
Оля осторожно, двумя пальцам взяла приподняла образец. Точнее, попыталась приподнять — брусок, несмотря на её усилия, не сдвинулся с места ни на миллиметр.
— Какой тяжёлый! Наверное, в нём килограммов… уж не знаю, сколько!
— Больше семи. — улыбнулся я. — Сможешь поднять двумя пальцами ведро с водой? Вот именно это ты сейчас и попыталась проделать.
Она с опаской поглядела на образец и на всякий случай убрала руки за спину.
— Но ведь тяжёлые металлы — осмий, иридий, да хотя бы уран с радием — они ведь содержатся в земной коре, хоть и в ничтожных количествах, так?
— Так. — согласился я. — И получить их в очищенном, первозданном, так сказать, виде — сложный, громоздкий и длительный процесс.
— А здесь можно добывать этот полигимний как уголь в карьерах, открытым способом, как это делают у нас на Донбассе…
Я кивнул. Оля, прежде чем оказаться в московской школе, где мы с ней и познакомились, несколько лет прожила с родителями в Ворошиловграде[1].
— Да, и это самое поразительное. Астероид состоит из почти чистого полигимния более, чем на три четверти — потому, собственно его и заметили. Остальное — это слежавшийся до каменной твёрдости слой пыли, которую он притянул за то невообразимо долгое время, пока странствовал в межпланетном пространстве. Кстати, именно её пробы я брал сегодня на своём буксировщике — учёные полагают, что анализ состава этой пыли может пролить свет на происхождение Полигимнии.
Я перевёл дух. Собеседница терпеливо ждала продолжения лекции.
— Так вот, для своих достаточно скромных размеров гравитационное влияние, которое он оказывает на другие небесные тела, несуразно велико, и единственное объяснение тому — то, что сам астероид состоит из необычайно плотных элементов. В земных условиях таких до сих пор обнаружить не удалось, учёные до недавних пор вообще полагали, что их и быть-то не может…
— А сейчас — тоже полагают?
— Нет, разумеется, факты — вещь упрямая. Сейчас общепринятая точка зрения такова, что где-то за пределами современной периодической таблицы имеется своего рода «остров стабильности», — очень плотные, но стабильные сверхтяжелые элементы с номерами в районе ста шестидесяти четырёх и высоким атомным числом от тридцати трёх до шестидесяти девяти граммов на сантиметр кубический. Полигимний, около миллиона кубических километров которого висят в пространстве рядом с нашим «Арго», имеет ещё больший показатель, около семидесяти пяти граммов на сантиметр, и земным учёным ещё только предстоит выяснить, каким образом этот милый камешек вообще мог появиться на свет. А пока — наша задача заключается в том, чтобы наковырять как можно больше этого удивительного металла и отправить его на Землю.
Девушка удивлённо подняла брови.
— На Землю? Но ты же говорил, что Евгений Петрович…
— Именно. Сейчас придёт Андрей Поляков — и обсудим, что нам с этим делать…
— Помнишь, как мы беседовали вот так, втроём, в классе? — спросил капитан. — Ты на своём дне рождения познакомил нас с Юркой-Кощеем, Юлькой, Середой и остальными…
— … и мы с Андрюшей поняли, что хотим подать документы в юниорскую программу проекта, и решили сказать тебе! — подхватила Оля. Глаза у неё оживлённо блестели. — А ты ответил, что его и самого туда не взяли из-за той истории в Артеке, и ничем помочь не можешь…
Я припомнил тот разговор — он состоялся дня через три после моего пятнадцатого дня рождения, классе номер семнадцать на втором этаже седьмой московской школы. Это был кабинет литературы и русского языка, владения нашей классной руководительницы Татьяны Николаевны — и мы, как и прочие наши одноклассники, порой использовали его для приватных бесед. Помнится, в тот день Оля и Андрей задержались после уроков, намекнув мне, что есть важный разговор. Он тогда и состоялся — на ту самую тему, о которой и вспомнил сейчас наш одноклассник по 9-му «В», а ныне капитан тахионного планетолёта-буксира Андрей Поляков.
— Вспомнили! Это же сколько лет назад было! Тебе тогда шестнадцать исполнилось? — спросил капитан.
— Пятнадцать. Я на полгода младше вас.
— Спасибо Диме. — вздохнула Оля. — Я ещё на дне рожденья отозвала его на кухню и спросила насчёт юниорской группы. — Он сказал: почему бы и нет, подавайте заявления… да, ещё про здоровье спрашивал…
Капитан кивнул.
— Скажи кто-нибудь, что мы будем вот так, втроём сидеть в каюте планетолёта в Поясе астероидов — рассмеялись бы! Тогда это было фантастика, как у Ефремова…
— Скорее уж у братьев Стругацких. У Ефремова всё какое-то… нереальное, неземное, что ли?
— Оля, не обижай Ивана Антоновича! — вступился я за любимого фантаста. — Если бы не его гобийская находка — нас тут вообще не было бы!
— Да я и не обижаю… — Оля сразу принялась оправдываться. Есть всё же в ней избыточная деликатность, из-за которой она ведёт себя так, будто в чём-то виновата…. — Но ведь правда, у него, что в «Туманности Андромеды», что в других книгах всё какое-то… неземное. Читать увлекательно, а вот представить себя там вживую, в обычной, повседневной жизни — не получается!
Андрей собрался, было, возразить — эта тема всплывала у нас не раз и не два, — но я решительно пресёк намечающуюся литературно-футурологическую дискуссию.
— Ладно, хватит на сегодня воспоминаний. Я, знаешь ли, не против поностальгировать, но всему своё время. Не забыли, надеюсь, зачем я вас собрал?
— Из-за просьбы Евгения Петровича. — кивнула Оля. — Чтобы подождать, не посылать Леднёву образцы этого, как его…
— Полигимния. Могла бы уже и запомнить. Ну и что решаем?
— Задержать отправку образцов на Землю нетрудно. — рассудительно сказал Поляков. — Собственно, мы и так уже её задержали, на неделю, как минимум. Утром пришла депеша от Леднёва — не радиограмма, письмо в конверте, с грузом оборудования через «батут», — так он уже извёлся от нетерпения. Грозится, что если и дальше будем тянуть, явится сюда и наведет порядок в нашем, как он выразился, бардаке.
— А ты что? — с интересом спросила Оля.
— Я ответил, что у себя в лаборатории он может хоть каждые пять минут ставить всех на уши, а на «Арго» капитан я, и разрешения на внеплановое посещение корабля не дам.
— А он?..
— Пока не знаю. По моим расчётам ответ должен быть завтра — это если он дотерпит до регулярной ежесуточной поставки. А если нет — пришлёт радиограммой…
Браслет на его запястье мигнул зелёным и трижды пискнул. Андрей с неудовольствием покосился на некстати оживший гаджет, нажал клавишу на пульте внутрикорабельной связи и обменялся парой коротких фраз с диспетчером.
— Ну вот, я так и думал… Сеанс связи с Землёй только что завершился, от Леднёва получено полутораминутное послание и всё, надо полагать, матом. И не лень же некоторым…
— Как был он, в самом деле, сюда не заявился! — забеспокоился я. — С Валерки станется наплевать на любые запреты, включая и твой, товарищ первый после бога! Как его потом унимать не пришлось…
— Пока погодим. — Поляков покачал головой. — Валера, конечно, парень пробивной, но в нарушение моего прямого приказа его в лихтер не пустят. А если всё же пролезет — на нём же обратно и отправится.
— А не слишком жёстко? — Оля нахмурилась. — Знаешь ведь его характер, обидится насмерть…
— Да сколько угодно! Дисциплина есть дисциплина, и если кто попало будет нарушать приказы капитана… — он покачал головой. — Но я сейчас не о том. Лёш, а что, если мы запустим дурочку?
— «Куры передохли, высылайте новый телескоп?» — припомнил я миниатюру Жванецкого в исполнении Райкина.
— Типа того. На запрос Леднёва ответим, что весь добытый полигимний… сколько его у нас уже?…
— Три с половиной тонны.
— … Весь добытый полигимний, все три с половиной тонны, мы отослали на «Деймос-2» через марсианскую станцию «Скьяпарелли». Новая партия будет не раньше, чем через три… нет, пять дней, в связи с профилактическим ремонтом добывающего оборудования, и если Леднёву так уж упёрлось — пусть отправляется на Марс сам и разбирается. Тем более, у него на Деймосе дела, нужно запускать лабораторию…